Среди ночи - Роберт Кормер

Рекордное количество звонков в прошлом году равнялось восемнадцати. Тогда это могло показаться полным абсурдом.

Тридцать восемь? Тридцать девять?

Может, что-нибудь чрезвычайное?

Отец пострадал на работе, или мать попала в аварию.

Теперь вся комната наполнилось тревогой. Звон уже был у него ушах. Все его тело вибрировало вместе со звонящим на столе телефоном.

Ему нужно было как-то прекратить это сумасшествие, наступающее на него со всех сторон.

Но для него существовало одно нетленное правило, поставленное перед ним его отцом: не прикасаться к телефону. «К аппарату может подойти твоя мать или я. И если звонок адресован тебе, то тебя позовут. А если ты дома один, то не отвечай».

Несло ли это в себе какую-либо опасность или нет, ему нужно было прекратить эти телефонные звонки.

И более того: он хотел начать войну, что-нибудь предпринять. Возможно, это и был подходящий случай.

Он снял с аппарата трубку и вдруг обрадовался тому, что они прекратились. Он был удивлен, услышав из трубки свое имя.

— Дэнни… Дэнни… — это ты?

Он прижал трубку к уху.

— Привет… привет, — говорил голос.

Он слушал и не знал, что сказать.

— Как ты сегодня, Дэнни?

«Сегодня»? — будто они разговаривали по телефону вчера.

— Я знаю, что это ты, Дэнни…

Голос звучал забавно, даже не столько забавно, сколько странно. Голос был почти знакомым — низким, густым… голосом женщины, девушки — близкий, скрытный.

— Мне на самом деле хочется знать, Дэнни, как ты?

— Прекрасно, — произнес он, осознавая необходимость ответить, сказать что-нибудь, но вдруг он охрип. — Хо…

— Хорошо. Я рада, что у тебя все хорошо… — определенно это был голос женщины — не старухи, но и не девочки… или, может быть, девушки. Он был смущен еще и потому, что ему показалось, что этот голос над ним издевался. Можно было полагать, что этот голос не был столь уж хорош вообще, что, несомненно, в данный момент было правдой.

Прочистив горло и проглотив застрявший в нем комок, он спросил:

— Кто вы? — спросил он, просто, не зная, что можно спросить еще. — Я имею в виду, кто со мной говорит?

— Кое-кто, — сказала она. — Возможно, даже друг. Но мы не знаем друг друга, и это хорошо, не так ли? — она развлекалась, будто сказала что-нибудь очень забавное, а затем: — Все-таки…

И это «все-таки» повисло в воздухе, будто знак, будто черная ворона каркнула на другом конце провода.

— Что значит это «все-таки»? — спросил он, сделав ударение на это слово. И он осознал, что ему не нужно поддерживать этот разговор. Он не хотел знать, что она имеет в виду.

— Извините, — сказал он, затем подумав, зачем он извиняется. — Мне нужно повесить трубку.

Он отвел трубку от уха. Его рука перемещалась медленно, будто во сне.

— Минуту, я… — ее голос отрезало, когда трубка легла на рычаг.

Его ладони были сырыми, сердце колотилось, а ноги подкашивались, будто он только что избежал чего-то угрожающего его жизни, похожего, например, на падение в пропасть.

Он неподвижно стоял, будто статуя в парке, со стаканом сока в руке.

Мог ли он едва предположить, что он нарушит правило, когда-то на все времена продиктованное его отцом?

---------

Дэнни помнил тот день, когда его отец ввел это правило. Это случилось настолько давно, что лишь осталось выцветшим отпечатком в его памяти. Но теперь ему вдруг начало казаться, что это было только вчера: отец поймал его на кухне и начал смотреть на него сверкающими, как молнии глазами, он предстал перед ним, будто гигант, широко расставивший ноги, которые тогда напоминали Дэнни огромные вековые деревья.

«Никогда… никогда… не прикасайся к телефону… ты понял?»

От отцовского гнева он заплакал. Полившиеся из глаз слезы его ослепили. Но затем отец обоими руками обнял рыдающего Дэнни и прижал к себе. Весь гнев будто испарился. В его тихих словах уже была мягкость, они убаюкивали его, будто негромкая музыка. К ним двоим присоединилась мать. Уже втроем они стояли, обнявшись, раскачиваясь взад и вперед. Дэнни вдруг почувствовал любовь и защиту, несмотря на телефонный звонок и те ужасные слова…

Ему было семь. Он учился в третьем классе. Когда он вернулся домой из школы, то дома было настолько тихо, что это его насторожило. Все было похоже на завернутую до отказа ручку регулятора громкости гигантского телевизора. Его шаги по линолеуму эхом отражались от стен и потолка. Он начал звать мать, но она не откликалась. Он случайно обнаружил ее в ванной: она стояла на коленях перед унитазом, ее волосы свисали через лоб, и сильно пахло рвотой.

«О, Дэнни, как мне плохо», — простонала она. Затем, увидев, как его поразила увиденная им ее слабость, она сказала: — «Это лишь на пару дней. Все будет хорошо…» А затем она снова склонилась над унитазом.

Он прикрыл дверь, и потерянно остановился в прихожей, подумав о ленче, который должен был его ждать после школы, о молоке и бутерброде с противным арахисовым маслом. Когда он зашел в гостиную, чтобы включить телевизор или открыть книгу (ему захотелось немного успокоиться и побыть одному, пока мать была в ванной), то зазвонил телефон. Он колебался: снять трубку или нет. Обычно к телефону подходил кто-нибудь из его родителей. «Оставь это кому-нибудь из нас», — все время говорил ему отец.

Звонки телефона усилили чувство его одиночества в тишине дома. Он понял, что он почти (или даже вообще) не бывал дома один. Всегда присутствовал кто-нибудь из родителей, поэтому у него никогда не было няньки. Он считал звонки: один… два… три… сидя на стуле, он потянулся к телефону. Возможно, это было нечто важное. Он напряг слух, может, мать услышала телефон и сама возьмет трубку?

Телефон продолжал звонить.

Он снял трубку.

— Алло, — сказал он, его голос резонировал в комнате. Он ни разу не разговаривал по телефону.

— Кто, это? — спросил кто-то в трубке. Голос был грубым, сердитым. — Это не убийца. Кто, это? Кто говорит?

— Я, — ответил он. Голос сказал: «убийца»?

— Кто, ты? — звучало не сдержано и с некоторой злостью.

— Я — Дэнни, — затем он добавил фамилию: — Колберт.

В ответ наступило молчание. Он огляделся, почувствовав вину за то, что подошел к телефону. Ему бы хотелось, чтобы трубку сняла мать.

— А, сын убийцы.

— Вы не туда попали, — сказал он. Он когда-то слышал, как отец объяснял кому-то по телефону, что тот ошибся номером. «Не туда попали» зазвучало эхом на том конце линии. — Убийцы здесь не живут.

— Вот, именно здесь и живут, — возразил голос, но вдруг без той злости, которая была ранее, почти вежливо и учтиво. — Твой отец — Джон-Пол Колберт, не так ли?

— Да, — он чуть ли не заикнулся на простом односложном слове, которое если нужно произнести неожиданно, вдруг, то выговорить было не легко.

— Ладно, если твоим отцом является Джон-Пол Колберт, а ты говоришь, что его сын, то ты — сын убийцы. Сколько тебе лет?

С этим вопросом в голос на том конце линии вернулась злость.

— Семь, скоро будет восемь.

— Это плохо, — ответил голос. — Плохо быть семилетним сыном убийцы.

— Мой отец — не убийца, — возразил Дэнни, чуть ли не крича в трубку. — Мой отец, Джон-Пол Колберт никого не убивал.

Трубка вырвалась из его руки. Он обернулся. За его спиной стояла мать: бледность прошла, ее глаза налились кровью и светились от ярости, и чуть ли не сжигали его заживо. Никогда ранее он ее такой не видел — разъяренной до бешенства. Она швырнула трубку на аппарат, набрала воздух и с силой выдохнула.

— Прости, мама, — пробормотал он. Двумя ручейками слезы полись из его глаз, сделав весь окружающий его мир мокрым, будто окунутым в воду.

— Тихо… тихо, — сказала она. — Я на тебя не злюсь.

Она прижала его к себе, его лицо зарылось в ее юбку. Он уже не замечал запах рвоты, продолжающий от нее исходить, будто духи, которыми всегда от нее пахло: «Запах цветов после летнего дождя».

— Человек в телефоне… он сказал, что папа… — он не мог произнести это слово, от которого у него судорогой свело язык.

Она оттолкнула его от себя, но, продолжая держать его за плечи, она посмотрела на него своими, похожими на черные оливки глазами и сказала:

— Твой отец — не убийца.

— Так, почему же тот человек так говорит? — спросил он. Его удивила растерянность в ее голосе, в глазах, в движении ее рук, его удивил его собственный ответ: — Он, что — шутит, издевается надо мной?

Она улыбнулась печальной, тонкой, растерянной улыбкой, лишенной какого-нибудь тепла.

— В мире есть много ненормальных людей, Дэнни, настолько спятивших, что это трудно осознать.

И вдруг ей снова стало плохо. Он увидел, как ее лицо снова стало бледным, будто кто-то открыл невидимый кран, и вся кровь отступила от ее лица. Она стала что-то бормотать себе под нос, он не слышал, что. Она вернулась обратно в ванную, откуда снова послышались ужасные звуки рвотных позывов.