Живая вода - Георгий Фёдоров

В это время меня вызвали в другой отряд экспедиции, а когда я вернулся, раскопки подходили к концу. Под вымосткой оказался забитый камнями и глиной дубовый сруб еще одного большого колодца. Внутри него нашли целый скелет косули и славянскую керамику. На первый-взгляд все это казалось абсурдом: зачем нужно было рыть колодец, чтобы потом засыпать его, забутовывать, над ним возводить насыпь вала, а после этого делать рядом новое водоразборное сооружение? Однако анализ и сопоставление керамики из общих колодцев и учет результатов раскопок прежних лет позволили разгадать и эту последнюю загадку. Славяне поселились на этом месте еще в VI веке, а цитадель городища была сооружена лишь на рубеже IX-X веков. В первый период существования поселения и использовался этот засыпанный потом колодец. Строителям городища выгодно было его засыпать, так как он находился на самой стрелке мыса. А после сооружения вала был сделан новый, более совершенный колодец — целый водоразборный бассейн.

Раскопки закончились, наступило время; упаковки и заколачивания ящиков. Накануне дня рождения Зины все было готово к отъезду. Мы сидели у костра и слушали молдавские песни, которые пел Георге вместе с рабочими.

— Зина, — сказал я ей тихо, — завтра по случаю твоего дня рождения все в лагере будет делаться по твоему, распоряжению. До вечера ты хозяйка. Идет?

Зина улыбнулась, кивнула и скрывая смущение, пошла за хворостом для костра. В это время ко мне подсел Турчанинов.

— Можно задать один вопрос?

— Вы ведь не в армии, Турчанинов, и отлично это знаете. Чего же вы притворяетесь?

— Так вот, — как-то напряженно заговорил он, — я ведь точно знаю: вы хотели выгнать меня из экспедиции. Почему вы этого не сделали?

— Как вам сказать?.. Поверхностному наблюдателю люди, работающие в экспедиции, настоящие экспедиционщики могут показаться односторонними, даже примитивными. Это, конечно, не так. Непрерывное, круглосуточное общение и на раскопках, и в лагере, добровольно принятая необходимость подчинить все свои действия интересам экспедиции, если понимать их в широком смысле, — все это требует предельной простоты и точности отношений. Во всяком случае, их внешних проявлений, какими бы путями человек ни приходил к этой простоте и точности. Тот, кто этого не поймет и этому не следует, должен уйти из экспедиции сам или с посторонней помощью. Вы в конце концов это поняли, потому и остались. Хотя, конечно, за ваши хулиганские штучки, например, за выходку с корреспондентом, вам надо было бы намылить шею!

— Спасибо, — медленно ответил Турчанинов, — спасибо! А теперь хочу вам кое-что сказать. Я ведь чувствовал, что все относятся ко мне по-особому. Не плохо, но по-особому. И от этого я несколько раз порывался уехать. Знаете, что меня удерживало? Материальность, очевидность открытия нового, сопутствующая вашей работе. А потом, помните стихотворение "Прапамять"? О том, как в кружении жизни проносится отражение потерянного навсегда. Кончается стихотворение такой строфой: "Когда же наконец, восставши ото сна, я буду снова я — простой индеец, задремавший в священный вечер у ручья?"

— Знаю это стихотворение.

— Так вот, — продолжал он, — о людях, которые до старости, до тех пор, пока хватит сил, месяцами живут в лесу в палатках, сидят у костров, пристально всматриваясь и вслушиваясь в природу, многие судили бы как не о совсем нормальных субъектах с сильно затянувшимся инфантилизмом. А для вас и для некоторых других специальностей это входит в круг профессиональных обязанностей.

— Думаю, что есть и еще одна причина...

— Вы это серьезно говорите? — спросил Турчанинов.

— Степень серьезности соответствует мере нашего взаимопонимания...

На другой день Зина поднялась с рассветом, но, как ни рано она проснулась, мы встали еще раньше. Когда она вышла из палатки, весь лагерь был уже украшен. На большом столе с надписью "Музей подарков" стояли первые экспонаты. Между деревьями висели бумажные ленты с шутливыми приветствиями и поздравлениями. Над обеденным столом был прибит фанерный щит с огромным — метр на метр — фотопортретом Зины. Перед завтраком Георге прочел праздничный приказ, а потом, когда все вдоволь напоздравлялись, дежурный Саня Барабанов осведомился:

— Зина, вечером будут серенады, вручения подарков и вся программа, а что теперь делать? Ты хозяйка...

— Пойдемте на городище, — сказала Зина.

Вот уже несколько дней как не работала помпа, Зинин раскоп был залит голубоватой водой. Она сквозь траншею, пробитую в толще вала, стекала вниз, ко дну лощины. С городища видно было, как вдалеке возятся колхозные строители, перекрывая дамбой ручей. Мы спустились к самому раскопу. Вот она, живая вода, столетиями скрытая от людей, обреченная течь где-то под землей! Теперь она снова вырвалась на дневную поверхность, она играет и бежит, отражая солнце и небо, и это мы помогли ей.

А потом Зина неожиданно поднялась на гребень вала и стала читать:

Все это было, было, было: И эта сталь, и этот свет, И эти взрывы снежной пыли, И этот иней на песке. И эти сани, нет, — кибитка, И этот волчий след в леске, И даже, даже эта пытка — Гадать, чем встретят вдалеке, И эта радость огневая, Что все ж растет сама собой... И лишь фамилия другая Была тогда и век другой...

Она прочла все стихотворение, и ее звонкий голос, подхваченный порывами ветра, был слышен далеко вокруг. Турчанинов не сразу и каким-то осипшим голосом спросил:

— Откуда ты знаешь эти стихи?

— Да у нас тут прошлый год работал один землекоп, вот он и написал.

— Врешь ты все, — нахмурившись, отрезал Турчанинов, — я знаю эти стихи. Их написал один московский поэт. — И он назвал фамилию.

— Ну, значит, он и работал у нас землекопом, — отпарировала Зина, — не веришь, спроси у кого хочешь из отряда, или у него самого, когда будешь в Москве [1].

Темнело рано, и уже вскоре после обеда по распоряжению Зины мы собрались возле костра. Когда огонь разгорелся и видимый мир сдвинулся, ограниченный отсветами пламени, Зина сказала:

— Скоро мы вернемся, будем анализировать материалы, изучать, сравнивать, писать отчеты... Давайте сегодня пофантазируем... Давайте по очереди придумывать, что было, когда на древнем поселении кипела жизнь, как попал сюда византийский перстень, — словом, обо всем... Вы не против, Георгий Борисович? — обратилась она ко мне.

— Совсем не против. Ведь если факты — это воздух науки, то воображение — ее живая вода. Без воображения факты оставались бы мертвой и неосмысленной грудой информации.

— Ну что ж, — сказала Зина, — вот вам и начинать.

— Это было в середине X века, — неуверенно проговорил я. — Столица Византийской империи Константинополь, глубокая ночь. Тёмные окна императорского дворца. Только в одном из них горит свет. Третий император македонской династии, мыслитель и историк Константин Багрянородный, принимает вызванного среди ночи во дворец молодого аристократа Стилиона.

Император задумчиво говорит:

— Никогда еще со времен самого Юстиниана Великого так не восхваляли империю и императора художники, поэты, музыканты и риторы. Но я не обманываюсь. Подобно тому, как кузнечики в поле стрекочут особенно яростно перед бурей, так хор льстецов поет особенно громко перед катастрофой. Да. Это именно так, — твердо проговорил он. — Империя процветает, но неодолимо зреют внешние и внутренние силы, ведущие ее к гибели.

Стилион слушал молча, не двигаясь. Этот тридцатилетний патриций принадлежал к старинному знатному роду, насчитывающему с десяток поколений. Среди его предков были послы, генералы, главы провинций, магистры и другие высшие чиновники империи. Среди них был даже один "логофет дрома" — чиновник, ведавший государственной почтой и приемом послов. Сам Стилион в свои тридцать лет успел уже, состоя в свите посла, побывать в Персии; он воевал в Египте, Сицилии и Болгарии. Став "протокарабом" — капитаном корабля, — принимал участие в нападении на гнездо арабских корсаров — остров Крит.

Образованный и циничный, изнеженный и мужественный, он одинаково равнодушно мог спать и на камнях, и на бархатном ложе, с насмешливым безразличием принимал как победу, так и поражение.

Поэтому он не дал себе труда поволноваться, когда, разбуженный посреди ночи самим начальником императорской гвардии, он был тайно приведен во дворец и выслушивал здесь то, чего не должен слышать никто. Между тем Константин продолжал:

— Империя окружена могущественными врагами. Еще Юстиниан Великий говорил, что для победы над врагом надо его знать. Мы же знаем о многих из варваров только то, что они хотят. Послы, которых я направляю в разные страны, вместо того чтобы находить и подкупать соглядатаев, сами оказываются подкупленными. Ты знаешь об этом.