Час нетопыря - Роберт Стреттон

— Ты одурел, Челли, — фыркает Пишон. — Похоже, ты хочешь меня арестовать?

— Нет. Хочу проломить тебе череп, если у кого-нибудь из нас носом пойдет кровь.

— Эй, не торопитесь, — говорит Рыба. — А что с этим блондинчиком? Он ведь еще жив, и черт его знает, что он запомнил.

Рыба хватается за пистолет и оглядывается по сторонам.

— Идиот, ты хочешь стрелять? — вполголоса говорит Челли. — Здесь, на маленькой улице, где выстрел прогремит, как залп артиллерийского полка? Ни в коем случае. Лючия! Возьми себя в руки и перестань хлюпать. Ты довольно пожила. Полезай в фургон и загляни в штаны этому блондину. Кажется, ему угодило в живот. Если потроха вылезли, спокойно его бросаем. Через полтора часа сдохнет. А если живот цел, надо что-нибудь придумать.

— Лезть туда? — с неприязнью отзывается Лючия. — В этот гроб?

Челли хватает ее за шиворот и пинком подталкивает к фургону.

Рыба не спеша прогуливается по противоположной стороне. С интересом разглядывает марки на витрине. И вдруг из-за поворота выскакивает полицейский на мотоцикле. Быстрым профессиональным взглядом окидывает группу мужчин на улице, запоминает французский номерной знак на фургоне. Похоже, хочет о чем-то спросить и на миг сбрасывает скорость, но потом прибавляет газ и исчезает за следующим поворотом.

Из фургона выходит бледная, как выбеленное полотно, Лючия, осунувшаяся и постаревшая на пятнадцать лет.

— Помер, — шепчет она стоящему рядом Карлу-Христиану. — Пульса нет.

— Ты посмотрела на его живот? — спрашивает Челли.

— Нет… Это лишнее. Он совсем холодный.

— Ладно, — говорит Челли. — Руди и Рыба идут первые. Я с Пишоном за ними. Зайдем в какой-нибудь бар. Надо слегка побеседовать насчет нашего прекрасного мира.

— Сейчас только семь утра, — бормочет Пишон.

— Ничего. Подходящее время. Ты видел в этой стране город, где нельзя было бы чего-нибудь выпить в любое время суток? Не ворчи. У тебя еще есть шанс. Лючия доберется одна. Встречаемся в четырнадцать ноль-ноль на станции Верденберг у билетной кассы. Напоминаю: это последняя станция перед границей. Каждый добирается до Верденберга, как сумеет: поездом, такси, на попутной. Если встреча не состоится, соберемся завтра в девять утра на французской стороне, на площади в Анвере. Справа от церкви небольшой бар — «Бистро Равель». Кто не явится ни сегодня, ни завтра, будем считать, что случилось самое худшее.

— Челли, — неуверенно спрашивает Руди, — а если мы через час или два заболеем… Ну, этой самой лучевой болезнью? Как тогда встретимся?

— Тогда, — отрезает Челли, — будет на все наплевать. Кто хочет, может вернуться к мамочке и умереть дома, в постельке.

— Это все-таки маловероятно, — вмешивается Пишон. — Я все обдумал. Такой способ предохранения головок был бы слишком дорог. Автоматическое включение радиации обошлось бы дороже самой головки. Хотя, с другой стороны… Нет, в сущности, другого способа предохранить головки от похищения.

— Пишон! — орет Челли. — Перестань над нами издеваться! Сейчас же заткни свою поганую пасть. Сколько времени проходит от облучения до первых симптомов болезни?

— В зависимости от дозы, — флегматично отвечает Пишон. — При облучении свыше тысячи рентген первые симптомы появляются примерно через пять часов.

— Прекрасно. У тебя, милый доктор, остается еще пять часов жизни, и обещаю: на легкую и приятную смерть не надейся. Знаешь небось, как мы караем предателей?

— Ты дурак, Челли, — возражает Пишон. — Я никого не предал. Все время был с вами и ехал в фургоне. Это тебя надо бы спросить, чего ты здесь распоряжаешься. Собственно, кто ты такой? Откуда ты взялся?

— Верно, ты заглотал какие-нибудь таблетки, — смотрит на Пишона Руди. — Знаю я вас, инженеришек. Тебе ничего не будет, а из нас вот-вот захлещет кровь.

— И это ты говоришь, Руди? — иронизирует Пишон. — С каких пор тебя так волнует вид крови? Что за перемена! Меня лично это не беспокоит. Никаких таблеток я не принимал просто потому, что ничего подобного нет в природе.

— Тише, черт побери! — кричит Челли, надевая смешную клетчатую шапочку. — Пишон, вынь передатчик из-под капота. Заодно перережь провода. Пошли отсюда, а то нас накроют.

Через семь минут «Группы М» уже нет на узкой улочке Майергофа.

Лишь спустя полтора часа Фридрих-Вильгельм Кнаупе, владелец погребальной конторы на Восточной улице, заметит кровь, капающую из брошенного фургона, и уведомит полицию.

III

Пятница, 12 июня, 7 часов 20 минут. В кабинете начальника разведки 14-й Ганноверской механизированной дивизии происходит инструктаж, а вернее, совещание, не предусмотренное никакими уставами. В Ремсдорфских казармах служба только начинается.

— Господа, — приступает к делу подполковник Карл-Хайнц Пионтек, — я думаю, что настало время полной откровенности. Час нашей организации пробил. Мы получили шанс, какого до сих пор не было. И вероятно, не скоро будет. Некоторые из вас уже знают, в чем дело, но для порядка я снова обо всем проинформирую. Полтора часа назад неизвестная группа террористов, что гораздо правдоподобнее, или агентов противника, во что я лично верю меньше, похитила с Секретной базы № 6 нейтронную боеголовку с номинальной мощностью в полкилотонны. Мы пока не знаем, каким образом им удалось вывести из строя систему сигнализации. Неизвестно также, почему взята только одна боеголовка, если склад базы открыт настежь и налетчики могли вывезти, в сущности, все, включая мегатонную боеголовку. Но речь сейчас не об этом. Важно то, что склады по-прежнему открыты и так будет еще примерно сорок минут, самое большее час. Аварию в Главной сети безопасности мы можем расследовать…

— …без ненужной спешки, — улыбается майор Кирш.

— Вот именно. А теперь к делу. У меня нет возможности связаться с руководством нашей организации, но я уверен: то, что я собираюсь сделать, там будет полностью одобрено. Мы должны немедленно вывезти с базы № 6 и надлежащим образом укрыть по крайней мере десять нейтронных боеголовок мощностью не меньше чем в пятьдесят килотонн, но и не больше чем в триста килотонн каждая, из-за вполне понятных трудностей транспортировки. Мотивы мне объяснять вам не нужно. Вы достаточно ориентируетесь в политике и в состоянии видеть, насколько она опасна для национальных интересов. Объединения страны, и прежде всего освобождения восточной зоны, не произойдет никогда, если мы предоставим навечно это дело американцам и русским. Наша задача — поставить их перед совершившимся фактом. С того момента, когда в руках нашей организации окажутся действенные средства давления, мы сможем разрушить подлый заговор против германской нации. Еще не знаю как, но действовать необходимо.

— Тем более, — вмешивается подполковник фон Трессау, — что исчезновение боеголовок и так будет свалено на ГДР. Прошу прощения: на так называемую ГДР.

— Или на террористов, если это были террористы, — добавляет майор Кирш.

— Или просто на русских, ведь на них в первую очередь падет подозрение, — говорит капитан Вибольд.

— Господа, хватит разговоров, время дорого. Я хотел бы еще добавить, — подполковник Пионтек слегка повышает голос, — что не намерен слушать какие бы то ни было рассуждения насчет незаконности наших действий. Господа офицеры, напоминаю, что само существование нашей организации незаконно и противоречит действующей в этой стране конституции, и присяга, которую вы давали, вступая в нашу организацию, теоретически подлежит наказанию. Но наша совесть чиста. Мы никогда не призна́ем раздела нашей родины на пять частей. Мы решительно отвергли предательские восточные договоры. Или быть германским патриотом, или быть рабом у русских и одновременно прислужником у американцев. Думаю, что дальнейших разъяснений не требуется. Теперь я жду от вас кратких деловых предложений по следующим вопросам: первое — способ вывоза боеголовок, второе — сохранение операции в тайне, третье — место и характер их временного складирования, до тех пор, пока руководство организации не примет решения об их использовании. Кто хочет взять слово?

— Опасаюсь, господин полковник, — говорит майор Кирш, — что все это дело весьма заманчиво, но технически неосуществимо. На территории базы по-прежнему находятся трупы четырех патрульных солдат. Остальные одиннадцать производят впечатление тяжело отравленных каким-то неизвестным препаратом. А может, их только усыпили. Неизвестно также, что случилось с обер-лейтенантом Вейтмарком, который в шесть часов должен был принять дежурство. Мы не знаем, куда делся унтер-офицер Паушке…

— Как? — восклицает Пионтек. — Это Паушке нес службу на базе во время налета? Самый знаменитый из унтер-офицеров бундесвера? Очень странно. Очень любопытно.

— Так точно, господин полковник. Паушке командовал последним патрулем. Все его подчиненные были убиты автоматными очередями, а сам Паушке бесследно исчез. Кроме того, мы не знаем, почему капитан фон Випрехт, невзирая на самый строгий запрет, добровольно впустил нападавших в контрольное помещение. Не найдено никаких следов борьбы. Тело фон Випрехта и теперь лежит на контрольном пульте. Короче говоря, есть слишком много неясностей, о которых мы должны немедленно сообщить офицеру контрразведки, иначе сами можем попасть в неприятное положение. Но дело не только в этом. Десять ракет нам не перебросить собственными силами. Для этого надо вызвать не менее взвода солдат, а еще лучше — два взвода. Надо взять из дивизионного гаража не меньше четырех бронированных автомашин, приспособленных для перевоза боеголовок. Водителям машин надо дать приказ о выезде и назвать конечный пункт. Как мы можем сохранить в тайне такую сложную операцию? Как скрыть от солдат следы перестрелки на территории базы и тела убитых? А вдруг кто-нибудь из усыпленных или отравленных патрульных очнется и подымет крик?