Второе восстание Спартака - Александр Бушков

В действительности все оказалось донельзя буднично. Вместо белого коня – трамвай с заиндевевшими стеклами, в которых выгреты дыханием и протерты варежками иллюминаторы, что делало трамвай изнутри похожим на подводную лодку. Вместо восхищенных девичьих взглядов – дремлющие на сиденьях редкие (потому что все уже вернулись с вечерней смены) пассажиры, мужики – в застегнутых до последней пуговицы зимних пальто, тетки – с руками, по локоть засунутыми в муфты, точно в некие фантастические кандалы. Вместо брякающих на груди орденов с медалями и приподнятого состояния духа – уныние и безразличие...

Ежели покопаться – а глубоко копаться и не придется, – то Спартак испытывал сейчас лишь зверскую усталость и дикое желание отоспаться. Продрыхнуть часиков эдак двадцать, и желательно, чтоб без всяких сновидений. В госпитале толком поспать не получалось: будили стоны соседей по коридору и стоны, доносившиеся из палат, ночные хождения; давила на голову духота в помещениях, мучили собственные боли и кошмары, состряпанные из воспоминаний разной степени давности.

А еще Спартак испытывал яростное нежелание возвращаться назад, на Карельский перешеек. Не потому, что боялся смерти. А потому, что не хотелось помереть нелепо и бессмысленно, не дожив до четверти века...

Спартак увидел в окно, как, огибая гигантский снежный курган, сооруженный лопатами дворников, за угол сворачивает рота красноармейцев. В шинелях с иголочки, в новеньких буденовках, печатают ногу с нерастраченным энтузиазмом. Новобранцы, очередное пушечное мясо. Из них, дай бог, уцелеет один на десяток. Причем половина вообще не доберется до линии фронта. Точно так же, как было на дороге Лавоярви – Лемети со сводной автоколонной, состоящей из тридцать первой ЛТБр[8] и сто семьдесят шестого МСБ[9]. Рядовой эпизод «зимней войны».

На мине подорвался идущий первым в колонне легкий танк. Сразу же выстрелами из гранатомета была подорвана замыкающая колонну грузовая машина, к которой вдобавок были прицеплены сани-волокуши с боеприпасами. Гранатометчик лупил из леса, от которого до дороги было где-то метров тридцать, не больше. И весь прочий, не особенно многочисленный, по финскому обыкновению, отряд (а большими группами финны практически никогда не действовали) прятался в лесу. В белых маскхалатах чухонцы перемещались за соснами, за камнями, меняли позицию после короткой серии выстрелов и методично расстреливали колонну из всех видов стрелкового оружия, включая пулеметы. Обычная финская тактика, которая приносила им успех с самого начала войны и которой бойцы Красной Армии ничего не могли противопоставить... А что тут противопоставишь, когда шаг сделаешь с дороги и тонешь в сугробе, иной из которых до двух метров глубиной. Пока бойцы колдыбают до леса, с трудом выдергивая ноги из снега, белофинны положат всех, как на стрельбище. Оставалось лишь занимать позиции за колесами машин, за бортами грузовиков, за сброшенными на дорогу ящиками и открывать ответный огонь. Если в состав колонны входил танк, то огонь его пушек и пулеметов становился хорошим подспорьем. И хотя бить приходилось почти наугад, иногда такой огонь приносил пользу – финны, не особо-то и огрызаясь, быстро отходили, и колонна могла продолжить движение. Правда, все те же самые финны умудрялись потом, через какой-нибудь километр-другой, объявиться вновь, потому как на своих дурацких пьексах[10] они бегали быстрее, нежели продвигалась колонна, да и места знали – так что забрать еще несколько красноармейских жизней и вывести из строя одну-другую единицу техники было для них делом плевым.

В тот раз единственный в их колонне танк был капитально выведен из строя взрывом мины, и серьезный огневой ответ организовать было трудно. Рядовой Спартак Котляревский вместе с другими лежал на снегу, укрывался за передним колесом грузовика и вел стрельбу по лесу из «Мосина» (ох уж этот винтарь, подведет он потом Спартака). Вместе со всеми рядовой Котляревский поднялся в атаку вслед за командиром сто семьдесят шестого МСБ майором Чугровским.

Комбат был мужик храбрый, но войной не обстрелянный, а это, как понял Спартак (правда, не в тот день, а гораздо позднее), – крайне скверное сочетание. Но тогда комбат казался Спартаку форменным Гарибальди: ходит в полный рост, пулям не кланяясь, вообще не обращает на них внимания, размахивает наганом, матом и угрозой расстрела поднимает бойцов в атаку. Ни дать ни взять герой Гражданской войны вроде Щорса или Олеко Дундича, на чьих примерах воспитывался юный Спартак Котляревский. Тогда Спартак доверял товарищу комбату больше, чем старшине Лосеву. А последний, лежа рядом в сугробе, бормотал вполголоса: «Надо организовать плотный заградительный огонь, под его прикрытием развернуть миномет и выкурить чухонцев из леса, а не в атаку переть! Положат ведь нас всех, как курей!» Но старшина на то и старшина, чтобы приказы выполнять, а не философии разводить...

К комбату присоединился уполномоченный особого отдела Иванов. Вот только Иванов бегал от машины к машине, пригибаясь, при каждом выстреле вздрагивая и втягивая голову в плечи. Вдвоем они подняли батальон, для чего пришлось расстрелять одного крикуна и паникера.

И красноармейцы, среди которых был Спартак Котляревский, под прикрытием всего двух пулеметов (одного танкового, другого ручного) поперли по снежной целине в сторону леса, где засели белофинны. Перли, проваливаясь в сугробы по колено, а кое-где и по грудь. «Ура» никто не орал. Лишь глухо матерились под нос и высоко, как при переходе реки, поднимали над собой винтовки.

Понятно, финны эдакое счастье упустить не могли. Они, не спеша спасаться бегством, со своим чертовым северным хладнокровием принялись расстреливать, или лучше сказать, отстреливать бегущих к лесу людей. А поскольку многие партизанящие по лесам финны по довоенной профессии были охотники... В общем, мазали они редко.

Именно на этом коротком участке – когда прешь и не знаешь, что с тобой будет через шаг, но ничего изменить не можешь, а рядом падают, молча или захлебываясь криком, твои товарищи, – именно тогда Спартак испытал то, что древние греки называли катарсисом.

Детство и юность кончились как-то разом, а весь юношеский романтизьм остался в этом снегу. Вместе с каплями крови товарищей...

Тогда он добрался до леса живым, почему-то финские стрелки не положили на него глаз. Впрочем, стрелков этих, когда уцелевшие красноармейцы оказались под соснами, они так и не увидели – те ловко прятались среди деревьев: лесники из белофиннов были хоть куда. Правда, двое финнов все же угомонились под разлапистыми корнями – одного уложила наповал красноармейская пуля, другой был лишь ранен в ногу, но его прикончили свои же, перерезав горло знаменитым финским ножом.

Но с позиций сегодняшних дней сей поступок выглядел если не актом милосердия, то как минимум данью здравому смыслу. И вообще, у финнов можно было поучиться здравомыслию. Вот только грань между ним и циничной жестокостью была крайне расплывчата...

Дальнейшее не заняло и трех секунд. Спартак вдруг заметил шевеление среди толстых мшистых стволов, вскинул «Мосина», прицелился; финн в маскхалате тоже увидел Спартака, тоже вскинул винтовку, но Спартак успевал раньше.

И успел бы пустить пулю в противника. Если бы не треклятый «Мосин». Смазка замерзла, что на морозе происходило сплошь и рядом, и «Мосин» дал осечку. Зато со стороны финского дуэлянта послышался звонкий щелчок, показалось облачко сизого дыма – и Спартака что-то больно ударило в левое плечо. Его развернуло, бросило спиной в снег, и вся левая половина тела тут же онемела...

В общем, он валялся на снегу, смотрел в высокое небо, совсем как князь Андрей, и ждал ее. В смысле смерть...

Однако ж – на тот раз повезло, пронесло и миновало. Как раз потеплело до минус тридцати, товарищи ушли в глубь леса, преследуя белофиннов, но в арьергарде оказались санитары – они-то и потащили Спартака обратно к колонне.

Вот, собственно, и вся война Спартака Котляревского. Его, так сказать, героический путь. Обстрелян, наблукался по морозу и снегам, бесславно ранен, обморозился – и вернулся.

Правда, нет худа без добра. Они так и не добрались до самой линии Маннергейма, а как известно, там дотов, колючки, бункеров и прочих защищенных участков – как блох на барбоске... И плевать, что те немногие, кто уцелеет на этой этой войне, вернутся отличными солдатами, золотым запасом Красной Армии. Да и война вышла не такой, какой представлялась. Бойня... В больничной курилке он рассказывал, как выбирался к своим, словно речь шла о веселом приключении. Слушатели разве что не покатывались с хохоту. А он ночами плакал от досады и страха.

* * *

...Ворота были заперты – дворник Ахметка зимой закрывает их в шесть, а сейчас уже восемь. Судя по этому факту, в домовом распорядке за время отсутствия Спартака ничего не поменялось и соблюдается он неукоснительно. Через боковой проход Спартак ступил под арку. Остановился, достал из кармана шинели пачку «Пушки», надорвал, выбил папиросу, закурил...