Плохой мальчик - Денис Драгунский

Кроме того, они разнополо-однопоколенно целуются и разнополо-однопоколенно спят в одной постели, что тоже детям нельзя, потому что неприлично.

Так мы и поверили в их альтруизм и морализм! Они просто охраняют от нас свою зону наслаждений – точно так же и мы в свои семь-восемь лет не берем в игру (в прятки или в «сыщики и воры») тех сопляков, кому по возрасту положено лепить куличи в песочнице.

Вот я уже почти старик, а взрослым все равно не верю.

ТОНКОСТИ ОБРАЩЕНИЯ 4

Сидим с приятелями, Сашей и Андреем, вокруг бутылки водки.

Нам около шестнадцати. Саша помладше, Андрей постарше. Я посередине.

Саша меня очень любил, ценил и уважал. Поэтому, как только мы налили по стопке, он тут же сказал мне:

– За твое здоровье, старичок! – И потянулся чокнуться.

Выпили. Налили по второй. Я, понятное дело, тут же ответил:

– Давай, Саня, будь здоров, дружище!

Выпили. Налили по третьей. Андрей взял стопку и говорит:

– Первый тост был за Дениса. Потом за Саню. Так… Ну, а теперь что?

Мы заголосили:

– Конечно, за тебя! Андрюша, дорогой! Твое здоровье! Ура! Будь!

Он сказал:

– Дураки вы оба. Третий тост – за прекрасных дам!

Но вообще с тостами какая-то неразбериха.

Одни считают чоканье нелепым гусарским пережитком. Другие уверены, что не чокаются только на поминках или если хотят выпить за чью-то память.

Одни произносят тосты наперебой: «За именинника! За супругу именинника! За родителей именинника! За детей именинника! За успехи именинника!…»

Еще хуже, когда за столом настырный тамада: «У всех налито? Прошу всех налить! Слово предоставляется… Приготовиться…»

Другие считают витиеватые или приподнятые тосты мещанством. А многозначительно-назидательные – хамством. Что, кстати, правильно. Поэтому выражаются лаконично: «Поехали! Ну, будь-будь. Давай еще. Так, за что пьем? За все хорошее. Ура. Хорошо пошла. Наливай, не дрожи бутыль… Иииэххх! Хороша, мать, но слаба… Как-то я ее не понял, давай еще по разику. Ну, привет! – И вдруг неожиданно: – В глаза смотреть надо, когда чокаешься!»

Это, кстати, важное правило. Гораздо важнее, чем подхалимское стремление уважительно чокнуться – то есть тюкнуть по низу стопки (или даже по ножке рюмки) старшего, начальника, знаменитости.

С дамами тоже не надо чокаться таким манером.

И тем более не надо, произнося романтическую речь в честь одной из присутствующих красавиц, ставить стопку на ладонь, а самому становиться на одно колено. Это явный перебор. Хотя некоторые любят. Особенно в конце застолья.

Раньше тост «За дорогих гостей» означал конец вечера. А ему предшествовал «За хозяев дома». Сейчас этих правил нет, и никто толком не знает, за кого и за что надо пить сначала и за что и за кого – потом.

БРЕМЯ ЖЕЛАНИЙ

Время, когда формировались наши желания, было скверным во многих смыслах. Очень скверным было отношение к женщине. И особенно – к матерям-одиночкам и разведенкам с ребенком.

Это была тяжелая социальная стигма, в которой смешивались ненависть, презрение и жалость. Женская ненависть к гулящей, которая может переманить или просто соблазнить мужа, презрение к неумехе в житейских делах, жалость к одинокой беднячке.

Плюс к тому мужское представление о сексуальной доступности таких женщин. Все в одном наборе.

Мало этого. Мать-одиночка в свидетельстве о рождении ребенка, в графе «Отец», обязана была ставить прочерк. То есть на дитя любви ставилось официальное клеймо безотцовщины. И все эти беды – из-за того, что родила от Ивана Ветрова, как говорилось в народе.

А с другой стороны, общество, столь жестоко каравшее мать-одиночку и разведенку с ребенком, не собиралось жалеть и вышеуказанного Ивана Ветрова.

Поиск, изобличение и наказание алиментщиков, а также многоженцев, брачных аферистов и просто донжуанов в 1960-е годы стали общенародной кампанией (возможно, взамен прежней охоты на вредителей и прочих врагов народа). Название самого знаменитого газетного фельетона про это – «Порхающий подлец» – говорит само за себя.

С третьей стороны, если поиск алиментщиков был национальной охотой, то уклонение от уплаты алиментов стало своего рода национальным спортом – как в рыночную эпоху уклонение от уплаты налогов. Алиментщик (то есть уклоняющийся от уплаты алиментов) звучало как разбойник – пусть не очень благородный, но…

Но разбойникам почему-то всегда сочувствуют.

БРЕМЯ ЖЕЛАНИЙ 2

У Ивана Ивановича и Марьи Петровны родился ребенок.

Иван Иванович сделал ребенка Марье Петровне. Почувствуйте разницу.

Сделать ребенка – это жестокое преступление. «Порхающий подлец» и все такое. Другое дело – в браке.

Но и в браке ребенок – это победа мужчины над женщиной.

Так нам казалось в наши подростковые годы.

Наши ровесницы, как это всегда бывает в 13-15 лет, взрослели раньше нас. Поэтому, наверное, мы неосознанно мечтали сделать ребенка гордой красавице. Хотя вслух мы постоянно обсуждали опасности полового акта: «А вдруг она залетит? А вдруг будет ребенок?»

Хотелось доказать ровесницам свою полноценность, обуздать презрение расцветающих юных женщин к прыщавым и нелепым ровесникам-подросткам.

А может быть, мы завидовали девушкам, потому что они общались с взрослыми парнями? Может, в этом все дело? Они отбивали у нас взрослых друзей! Парней с гитарами, мотоциклами, пустыми квартирами, пока предки на даче, – и с поездками на пустую дачу в прохладное октябрьское воскресенье…

Так или иначе, но мы хотели укротить женщину. Единственным надежным способом.

Мама ворчит, пилит папу, всячески унижает его, забирает у него зарплату, выдает ему деньги на обед и папиросы, ругает за выпитую с приятелями кружку пива. Она успешно доказывает ему (а заодно сыну, вертящемуся под ногами), что он – полное ничтожество. Однако утром папа бреется, прыскается «Шипром», надевает костюм с галстуком, берет портфель и уходит на службу (или хватает сверток с бутербродами и бежит на завод). Вырывается на свободу из этого ада. А мама остается нянчить сестренку-братишку, стирать, гладить, ходить в магазин, стоять в очередях и таскать домой кошелки, готовить, мыть посуду, мести пол, и этому нет конца. Если она при этом еще и работает, то тем хуже для нее. Но что-то привязывает ее к дому, что-то лишает ее свободы, то есть унижает и порабощает стократ сильнее, чем словесные унижения и мелкие денежные репрессии, которым она подвергает папу. Эти кандалы, это рабство – дети. Пусть кричит-надрывается. Собака лает – ветер носит. У нее от папы дети, и поэтому она никуда не денется. А уйдет – станет разведенкой с ребенком, нищей и презренной.

Не просто овладеть, а именно сделать ребенка = одержать верх.

Конечно, мы не проговаривали это вслух или в мыслях.

Но чувствовали так или примерно так.

ТОНКОСТИ ОБРАЩЕНИЯ 5

Конечно, нужна определенность отношений.

А то получится, как у жены одного моего приятеля. Ей было лет 30 примерно, она была учительницей, и в нее влюбился девятиклассник. Он писал ей письма, стоял под окнами, сочинял стихи и дарил букетики. Она, разумеется, смеялась, отмахивалась, кричала из окна: «А ну домой немедленно, сейчас родителям позвоню!» Но иногда, в момент хорошего настроения, позволяла ему поднести ей сумку до дому.

А через год этот мальчик ее бросил.

Подошел на переменке и сказал: «Все, я больше тебя не люблю». И у нее началась настоящая депрессия. Но самое интересное: мой приятель сказал, что и он почувствовал себя несколько задетым. Даже оскорбленным. «Мою жену бросил какой-то мальчишка! Безобразие! Наглец! Как он смел!»

Но когда определенность слишком уж определенная, тоже может выйти глупо.

Я знал одного парня, который просто боялся остаться с женщиной наедине, даже в самых обычных обстоятельствах – например, посидеть вместе вечером, отредактировать статью или съездить вместе к престарелой родственнице на дачу, отвезти ей продукты и лекарства. Потому что он тут же начинал ухаживать. Это было частью его гендерной, так сказать, идентичности. Какой же я мужчина, если, оказавшись рядом с женщиной, не проявлю активность? А поскольку он был очень хорош собой, ловок на язык и обращение, то его активность чаще всего приветствовалась. Что в дальнейшем приводило к различным затруднениям социального и эмоционального свойства. Поэтому он избегал таких ситуаций риска.

Или наоборот. Я дружил с одной милой девушкой, которая потом стала милой дамой и т. п. Кстати говоря, в начале нашей дружбы я делал какие-то движения, но был мягко и решительно остановлен. Ну и хорошо, ну и ладно. Мы очень приятно общались, но как-то раз она стала то ли очень энергично причесываться, то ли яростно поправлять лямку от лифчика под платьем, и я сказал: «Может быть, мне выйти или отвернуться?» – а она ответила: «Ты что, ты же мне как подружка».

Мне сразу расхотелось с ней встречаться и болтать на умные филологические темы. Конечно, я был ей не кавалер, не ухажер, не любовник – но уж и не подружка. Почему я не удостоился простого слова «друг» – не знаю. Может быть, потому, что перед другом не поправляют лямку от лифчика? Не знаю. Так и остался в неведении.