Решая судьбу человека… - Николай Жогин

Прокурор понимающе кивнул.

* * *

На некоторое время в кабинете воцарилась тишина, Яхнов молчал, задумавшись. Прокурор тихонько попыхивал папиросой и ждал. Он не торопил Яхнова, не задавал ему никаких вопросов. Только поглядывал сочувственно, рисуя елочки на листке бумаги.

Молчание затягивалось. Яхнов, казалось, не хотел рассказывать дальше. Но прокурор ждал. Он знал, что Владимир не может теперь не высказаться до конца. Когда человек решится вот так раскрыть свою душу, он хочет рассказать все — скорее сбросить годами давивший его груз преступлений.

И Яхнов заговорил снова.

— Летом тысяча девятьсот сорок четвертого передо мной опять распахнулись ворота лагеря. Отбыв срок наказания, я был освобожден. Свобода! Как это хорошо? В глубине души у меня еще теплился огонек надежды, что я буду работать. Но работать я не привык — в моей среде презирали тех, кто трудится.

Растратив выданные на дорогу деньги и не доехав до Ростовской области, куда был выписан билет, я сошел с поезда в Куйбышеве.

Зашел в Куйбышевскую милицию, просто так: «Интересно, что скажут».

— Хочу прописаться… и работать, — заявил я начальнику.

— Хотите, по вербовке мы вас направим в Сибирь, на стройку?

— Нет, спасибо. Там я уже был.

— Тогда вот вам подписка о выезде, — и он протянул мне заполненный бланк…

Одним словом, на все размышления мне дали двадцать четыре часа: куда хочешь, туда и поезжай.

«Куда, — думаю, — я поеду? К черту все ваши подписки. Мне будет неплохо и в вашем городе».

Я остался в Куйбышеве. И снова добывал средства к существованию нечестным путем с группой подобных мне мальчишек.

Под ночлег мы приспособили чердак дома где-то на окраине города. Пошли бессонные ночи и кутежи, в карманах завелись деньги.

Однажды, разыскивая своего друга Славика, я перемахнул через металлическую ограду городского парка и влился в поток гуляющей публики. И вдруг мне улыбнулась симпатичная девушка. Ростом она была чуть ниже меня, в пестром шелковом платье без рукавов; фигурка ее казалась тоненькой и легкой. У девушки было загорелое лицо, черные живые глаза и светлые волосы.

С минуту я удивленно разглядывал девушку. Она даже смутилась. Мы познакомились, и Валя сразу же покорила меня своей сердечностью. Видно было, что она очень добрая, готова помочь каждому, кто в этом нуждается. А я и рта не мог раскрыть перед честным человеком! Да, да, представьте — во мне заговорила совесть. К черту воровскую жизнь! Я вдруг увидел, что воровское окружение превратило меня в дикаря.

Шла война. Валя работала вместе с матерью на заводе и каждый вечер с гордостью рассказывала о своих успехах.

«Представляешь, Володька, — сказала она однажды, — сегодня я дала триста процентов! Фашистам от меня достанется! Да, кстати, — продолжала она так же весело, — я все не решаюсь спросить: а какая у тебя специальность? Где ты работаешь?»

Вот он, самый страшный вопрос. Я уже давно ждал его. Сколько раз, коротая где-нибудь ночи или торопясь вечерами к Вале, я пытался представить себе, как отвечу на него. И каждый раз с ужасом отгонял его от себя. Сказать Вале, что я нигде не работаю, не прописан, сплю где попало, веду нечестный образ жизни?! От одной мысли об этом у меня перехватывало дыхание и высыхало во рту. И вот это случилось. Валя ждет ответа. Сказать правду? — а если она испугается и уйдет? Совсем, навсегда уйдет! Нет, я не могу вот так, сразу, потерять ее! Что сказать?

Я тянул с ответом.

— Моя специальность? — бормотал я. — Да понимаешь, такая, никому не нужная.

— Ну, все-таки? — Валя доверчиво смотрела на меня. Ни тени сомнения или подозрения не было в ее глазах!

Верит! Поверит абсолютно всему, что скажу!

И готовое вот-вот слететь с языка «на заводе» вдруг застряло в горле. Неожиданно для себя я крепко взял Валю за обе руки: «Слушай, Валя! Только не убегай. Подожди. Учти, я ведь «казанский сирота» — ни отца, ни матери… Есть где-то сестренка и братишки… А я — вор, карманщик. Бездомный бродяга. Вот все! А теперь иди!»

Я видел, как зрачки Валиных глаз расширились. У нее, между прочим, вокруг зрачков всегда светились золотые искорки. А теперь эти искорки пропали. Но она не ушла. Она только выдохнула коротко: «Володька!» И потом с минуту стояла, глядя перед собой и повторяя: «Вор, карманщик, бродяга!»

— Володя! — произнесла она наконец, и я чуть не задохнулся, услышав ее голос: таким голосом говорила со мной мама. — Володя! Этого больше никогда не будет. Не должно быть. Слышишь? Дорога́ тебе наша дружба? Если да, то всему прошлому сегодня конец! — Валя говорила горячо, сильно волновалась. — Подумай хорошенько сам, — настаивала она. — Мама может помочь тебе устроиться на работу. И место найдется в общежитии. Только скажи, согласен ли ты на все это? Подумай! Если нет — то наши пути разойдутся. Завтра! Завтра ты ответишь мне!

Валя шагнула в сторону, собираясь уйти.

Чувство огромной благодарности, радости внезапно переполнило меня. Не ушла. Не оттолкнула! Значит, еще не все потеряно. Не помня себя от волнения, я неожиданно обнял Валю. «Не надо, Володька!» — прошептала она.

Долго бродил я после ее ухода по опустевшим улицам города. К своим идти не хотелось. Поговорить бы с кем, открыть душу, посоветоваться… А что путного могли посоветовать мои «друзья»?

Я готов был начать новую жизнь, радостную, чистую, вместе с Валей. Ведь мне встретилась такая девушка! Она поверила! «Я буду работать, — думал я. — Мы вместе станем ходить на работу, рассказывать друг другу о своих делах. Мы поженимся. И жизнь будет измеряться человеческими делами, а не приговорами суда и сроками наказания. У меня появятся настоящие товарищи!»

Мне казалось, что душа у меня стала другой в эту ночь. Я не хотел и вспоминать о том чердачном и лагерном мире, в котором жил до сих пор, мне не терпелось навсегда покончить с прошлым.

На другой день в назначенный час я спешил на свидание с Валей. Еще издали я заметил ее. Пришла раньше меня и задумчиво прохаживалась по дорожке.

Вот сейчас я подойду и скажу: «Да, согласен, порываю с прошлым». Я ускорил шаги. Сейчас все решится! И вдруг меня словно кольнуло: а что, если не выдержишь, если не хватит тебе твоих трудовых копеек? Будешь жевать картошку и слушать лекции о честности? Или пойдешь искать сверхурочную работу? А может, у Вали будешь клянчить на сто граммов? Да и то не придется — там, у комсомольцев, выпить не дают, протирают с песочком! Много радости принесешь ты своей Вале, муж — вор! Куда уж тебе честно трудиться…

Я остановился и посмотрел издали на Валю. Она повернулась ко мне спиной, шагала, опустив голову.

— Эй, Володька! Чего это ты приклеился к асфальту? — раздался вдруг над моим ухом Славкин голос. — Пошли со мной, тяпнем по сто, улов есть.

Я продолжал стоять. Вот сейчас Валя пройдет еще шагов пять до того дерева, повернется и пойдет мне навстречу. Сейчас…

— Да что ты, в самом деле, топчешься, как ребенок, потерявший няню. Говорят, пошли! Скучать не будешь. — Славка потянул меня за рукав и, не отпуская, пошел вперед.

«А, была не была! Прости меня, Валя».

И резко повернувшись, я почти побежал за Славкой.

Много дней потом ходил я совсем один по шумному городу. Одичал, не хотел никого видеть. В моей голове все перепуталось. Мысль о том, что я струсил и по своей вине потерял Валю, не давала покоя. Но пойти к ней так и не мог. Слабенькая была у меня душонка.

Теперь, спустя уже много лет, я думаю: «Может быть, в Вале я нашел бы точку опоры. Может быть, все давно ушло бы в прошлое. Может быть, я вернулся бы к честной жизни еще тогда». С тех пор я больше не встречал такой девушки.

Яхнов опять помолчал. Потом вздохнул и закончил:

— Вскоре при очередной краже я был задержан и осужден как Бутылкин Сидор Митрофанович. И хотя мне давно перевалило за восемнадцать, я все еще прикидывался малолетним, чтобы попасть в детскую колонию. Там, конечно, не дом отдыха, но все же она детская, и порядки другие.

* * *

— Скажите, Яхнов, после этого поражения вы не пытались еще раз победить свои дурные наклонности, начать работать?

— Пытался, — хмуро кивнул Яхнов. — И даже небезуспешно. Если бы я был не один, если бы у меня были друзья, как теперь…

Отбыв срок наказания, я решил вернуться в Казань и поступить на работу.

Меня все чаще и чаще одолевали мысли о настоящей, человеческой, честной жизни. «Покончу, хватит», — твердил я себе. В голове возникали разные планы. Но я еще не мог разобраться в себе. Даже дневник начал следующими словами:

«Долгие годы бесцельно болтаясь по улицам и тюремным заключениям, я прислушивался к своим тревогам. Что же меня гнетет? Почему в голове такой сумбур и беспорядок? Как разобраться в себе? Так ли я должен жить дальше? Разве я не рожден быть человеком?..»