Письма к А И Солженицыну - Варлам Шаламов

Не говоря уже о том, что преступление писать стихи - одно из худших лагерных преступле-ний. Наказаний за литературную деятельность только я знаю и видел десять, наверное, случаев, если не больше. Стало быть, жизненной правды тут нет недостатка или искажения.

Но суть вопроса гораздо шире, глубже лагерного горизонта, сюжетного хода пьесы. Дело в том, (что) все ученые (любого масштаба) и все инженеры (любой квалификации) всегда "на подсо-се", на прикорме у правительства при любой власти. Они и страдают гораздо меньше, да и духов-ная жизнь их идет несколько в стороне от столбовой дороги страстей. Стоит припомнить недавний ответ профессора Китайгородского на анкету "Вопросов литературы"32. События, во время кото-рых бедные космонавты оказались начисто забыты33, дают нам истинный масштаб литературы, и жизни, и науки. (Как ни требует внимания инстанций мистерия "Голубой крест" - в свистопляске идеологических страстей требовалось иное - "Голубая кровь".)

Кто же истинный герой? Я считаю, что долг каждого честного писателя героизация именно интеллигенции гуманитарной, которая всегда и везде, при всякой смене правительств принимает на себя самый тяжелый удар. Это происходило не только в самих лагерях, но во всей человеческой истории. Борьба с "идеологией" из той же области.

Здесь почти нет исключений, кроме Ферми и Демидова34, может быть.

Профессор Китайгородский в ответе на анкету журнала "Вопросы литературы" сообщил, что физики ничего не читают - ни классиков, ни современников - ничего. И не нуждаются в чтении. Всё это Китайгородский говорит "от имени", постоянно поминая "мы", у "нас" и т. д. Он говорит, что ученые читают только детективы и на психологический роман у них не хватает духовных сил. Это признание значит, что ученые не читают ничего, ибо чтение детективов - это так называемое "отвлекающее" чтение, необходимое каждому писателю, каждому ученому, каждому работнику искусства. Суть тут в том, что мозг работает на пониженных оборотах, но не выключается совсем (как во время какой-нибудь лодочной экскурсии или пилки дров). Детективы как отвлекающее чтение читал и Хемингуэй и очень дельно рассказал об этом. Для очень многих (например, Грин) таким отвлекающим чтением является чтение энциклопедических словарей, справочников и т. д. Я тоже читаю справочники с этой же целью. Есть еще вид писательского чтения - это так называе-мое "стимулирующее" чтение (Пастернак читал классиков, В. М. Инбер - Диккенса, Вы читаете словарь Даля). Для работы Вашей словарь Даля совершенно не нужен, но как известного рода допинг - допустим.

Теперь пойдут дела домашние. Недавно мне пришло письмо из Вологодского отделения Союза писателей с просьбой дать книгу, написать "писательскую" автобиографию. Писательская автобиография должна (по тексту письма) быть написана "сочно", "образно". Честное слово, так и пишут, письмо у меня.

Вологда никогда не обращалась ко мне. В рассказах, которые я написал в тридцатых годах, были вещи и на вологодском материале,- никто оттуда ничего не говорил, не писал. С 1957 года печатают мои стихотворения, указывая, что автор вологжанин. Никаких рецензий в вологодской газете. В 1961 году выходит "Огниво", имеет рецензии в нескольких городах, только не в Вологде. В 1962 году я сидел в кабинете одного ответственного товарища в "Литературной газете". Това-рищ этот говорит: "Слушайте, Варлам Тихонович, хотите, я Вам устрою книжку стихов?" Еще бы.

Берет телефон, заказывает Вологду и через пять минут говорит не то с Мальковым, не то с Малковым35.

- Завтра вологодская книжка (будет). Слушайте телефон.

- Я слушать не могу.

И каждый ответ он мне повторяет шепотом.

- Нет, это очень трудно, у нас своих много, а Вы еще с каким-то Шаламовым. Надо, чтобы написал предисловие какой-нибудь московский писатель.

- Каждый московский писатель будет считать долгом дать предисловие к книжке Шаламова.

- Ну, хорошо, мы напишем ему сами. Дайте его адрес.

Записывается мой адрес, и всё.

Моему доброхоту было очень стыдно встречаться со мной.

Выход "Шелеста листьев" не произвел на Вологду никакого впечатления. И только после рецензии Инбер в "Новом мире" они вдруг обратились ко мне с просьбой написать "сочно" и "образно" и прислать две книжки, уже изданных, из которых они выберут.

Я хотел сказать, что разговор начат не с того конца, что они должны бы просить у меня ненапечатанных стихов или прозу, но передумал и написал просто короткий отказ.

Я тут увлекся рассказом о моих вологодских разговорах и упустил главное, что я хотел Вам сказать. Я начал свою автобиографию и написал уже листа четыре. Хочу показать Вам. Это вещь не для Вологды - велика по объему, так сказать, называется "Несколько моих жизней"36. Не претенциозно название? Прочтете?

Сердечный привет Наталье Алексеевне.

Ваш В. Шаламов.

Москва, 15 ноября 1964 г.

Дорогой Александр Исаевич.

Написал Вам целых два письма, но из-за нетранспортабельности, негабаритности в чисто физическом смысле - не отправил и думаю вручить Вам лично, при встрече. Там есть мои заме-чания на Ваше чтение "по долгу службы".

Желаю здоровья, хорошей работы, успеха "Свече на ветру".

Сердечный привет Наталье Алексеевне.

Ваш В. Шаламов.

Дорогой Александр Исаевич!

Очень рад был получить Ваше письмо31. Жаль только, что Вы сузили тему разговора - за бортом осталась наиболее важная часть. Но и в оставшемся "оттенки" выражены явственно, и итоги обсуждения "подбивать" еще рано.

Долг писателя - героизация именно судеб интеллигентов, писателей, поэтов. Они имеют на это право несравнение большее, чем какие-либо другие "прослойки" общества. (Не следует думать, что другие прослойки этого права не имеют.) Дело в степени, в сравнении, в нравственном долге общества. Противопоставление судеб гуманитарной и технической интеллигенции тут неиз-бежно - слишком велика разница "ущерба". Хорошо Вам известные приключения господина Рамзина38, который позволил себе принять участие в известной комедии - с орденоносным "хэп-пи-эндом" и ведром прописной морали, вылитой по этому поводу на головы зрителей и слушате-лей,- это единственный пример "ужасного", "крайнего" наказания "вольнодумного" представи-теля мира науки и техники. Все другие отделывались еще легче (шахтинцы39 и т. д.).

С поэтами и писателями был другой разговор. Мандельштам, Гумилев, Пильняк, Бабель (и сотни других, чьи имена не записаны еще на мраморную доску Союза писателей, хотя их явно больше, чем погибших в войну, и по количеству и по качеству) - были уничтожены сразу. Хотя любой прямоточный котел и любой космический корабль в миллионы раз стоят меньше, чем стихи Мандельштама.

Жизнь Пушкина, Блока, Цветаевой, Лермонтова, Пастернака, Мандельштама неизмеримо дороже людям, чем жизнь любого конструктора любого космического корабля. Поэты и писатели выстрадали всей своей трагической судьбой право на героизацию. Здесь суть вопроса - "оттен-ки". Именно так должен быть поставлен и решен этот вопрос. Это нравственный долг общества. И говорить, что изображение убитого художника подобно тому, как бы "художник рисовал собстве-нное ателье"! Ведь художник-то убит в своем ателье.

В вопросе об "ателье" Вы ошибаетесь, Александр Исаевич, даже если взять этот вопрос в Вашем понимании. История литературы, да и история человеческой души знает не одно "ателье" подобного рода, которое рисовал художник, "Детство и отрочество", например. Разве это не "ателье", которое описывает художник Толстой. Конечно, "ателье". В прозе таких "ателье" очень много - их воспитывающая роль неоспорима.

В поэзии примеры привести столь же легко.

В трюмо испаряется чашка какао,

Колышется тюль, и - прямой

Дорожкою в сад, в бурелом и хаос

К качелям бежит трюмо40.

"Ателье"? Ателье. Дача. И в то же время эти строки - высочайшая вершина русской поэзии XX века, века очень богатого в русской литературе, украшенного немалым количеством блестя-щих имен.

Это - решение вопроса в Вашем понимании "ателье". Для меня же "ателье" художника - это его душа, его личный опыт, отдача скопленного всей жизнью, и в чем это будет выражено, к чему будет привлечено внимание - не суть важно. Будет талант, будет и новизна. Будет новизна, неожиданность, будет и победа. У искусства много начал, но цели его - едины.

Недостаточно правильную позицию, мне кажется, Вы занимаете и в отношении к современ-ным "бытописателям", вроде Шелеста и Алдан-Семенова41. Тут аргумент "правды" и "неправды" недостаточен. И вот почему. Ведь Алдан-Семенов тоже может сказать, что он, Алдан-Семенов, описывает "пережитое" правдиво, а Солженицын - лжет. Алдан-Семенов скажет: кто дал Солже-ницыну право судить о том, что в лагере верно и что неверно, если Солженицын лагеря не знает (потому-то и потому-то), а он, Алдан-Семенов, был столько-то лет на Колыме (на Колыме!) и может представить документы, вместе со справкой о реабилитации. Ведь с представлением документов уже был казус, о котором Вы когда-то мне писали42. На мой взгляд, Вам (или тем, кто представлял Ваши интересы) вовсе не нужно было представлять какие-то документы о своем заключении. Действовать так - значит вытолкать обоих авторов из литературы - пусть ведут поединок на газетных страницах. Где же истина? Где обе правды, о которых так хорошо знал XIX век России, правда-истина и правда-справедливость?