А мы всё так же жизни главные герои - Ирина Ногина

– Так, ладно, я от этих нежностей в туалет захотела. Подскажешь, куда?

– Выходишь из кухни, и в конец коридора, – Маша изобразила маршрут жестами и вдруг начала хихикать.

– Что?! – запальчиво крикнула Лолита.

– Ничего! – в том же тоне откликнулась Маша и рассмеялась. – Я вдруг вспомнила собаку Тамилы Андреевны, школьной англичанки, помнишь? Такса. Она её брала с собой на все массовые мероприятия. Очень жизнерадостная собачка. Ну, помнишь? – Маша многозначительно подняла брови, насмешливо глядя на недоумевающую Лолиту. – Вечно писялась от восторга. На линейке то и дело налетит на кого-то и обоссыт от радости. Ну?

– Ах ты гадюка! – сообразила Лолита и, раздразнённая, двинула в коридор.

– Троллинг – новое слово в науке дружбы, – вполголоса проговорила Тамара.

Зоя беззвучно покосилась на неё. Маша вернулась к столу, села на свой стул, деловито поёрзала, оглядывая стол, после чего попыталась сокрушить тишину дружелюбной улыбкой, адресованной Тамаре. Тамара мигнула ей в ответ обоими глазами.

– Томочка, добавки? – предложила Маша светским тоном.

– Разве что этого, – Тамара жестом владычицы наклонила к своему бокалу приватизированную ею бутылку вина.

– Зося? – голос Маши по прямой линии.

– Да, можно немного, – согласилась Зоя, подпуская к своей тарелке оживившуюся Машу.

Свежая порция была ещё тёплой. Картошка мягко распадалась и плющилась под давлением челюстей. Вилка с оглушительным скрежетом таранила тарелку. Зоя изо всех сил старалась перестать быть источником наисильнейшего шума в помещении, не позволяя вилке протыкать куски пищи насквозь, цепляя их на самый край зубьев. Когда она приструнила вилку, стали предательски поскрипывать зубы, соскользая с долек солёного огурца. Но тут спасительно зазвенела стеклом Тамара, умащивая свой бокал среди столовых приборов.

– Будет ещё десерт, – предупредила Маша. – Бисквитный пирог с пломбиром. И у меня есть вермут, если ты захочешь к сладкому.

Тамара кивнула и неожиданно переключилась на Зою.

– Почему ты так плохо пьёшь? Давай я тебе налью.

– Я же за рулём, – робко возразила Зоя, заставив Тамару замереть в позе сникающей воинственности.

– Да уж, – Тамара вылила в свой бокал то, что пять секунд назад определила причитающимся Зое. – Отбрить ты всегда умела, как никто другой.

Маша прыснула и с короткой искрой умилённого любопытства глянула на Зою, которая невозмутимо пожала плечами, продолжая уплетать свою добавочную порцию печеной картошки. Доев, Зоя подняла глаза в поисках причин вибрации, на мгновение сотрясшей стол. Тамара уткнулась в айфон, щекоча его мелкими аритмичными движениями пальцев. Маша увлеклась разглаживанием цветастой салфетки у тарелки. Вдруг её глаза, наткнувшись на пустую Зоину тарелку, озарились идеей.

– Я пока сполосну тарелки, а то эта гора грязной посуды на столе напрягает, честно говоря. Или ещё добавки? – воскликнула Маша с надеждой.

Зоя, чуть не поперхнувшись лимонадом, замотала головой.

Зажурчала вода хорошим напором. Зоя вспомнила, что через пару недель обещают поднять цену на воду вдвое или около того, и покосилась на Тамару. Та уже отставила айфон и, полуразвернувшись к окнам, смотрела куда-то за грань очевидности, сосредоточенно, даже напряжённо, пока её коротко остриженный ноготь тарабанил по ножке винного бокала.

Белые-белые облака. Почти без теней. Кое-где с золотистым отливом – если рисовать их, наверное, нужно добавлять немного кадмия. Белые, как Машино платье. Добротный ситцевый сарафан с юбкой чуть выше колена и широким поясом по талии. Заграничное диво. Так фасонисто в классе больше никто не одевается. А у Маши – дед капитаном, вот уж кого не удивить диковинками. Рядом с ней на скамейке Оля. Две пары голеней. Под коленом тонкая царапина – у Оли – это она в прошлый четверг перешла дорожку дворовой кошке. Их лица высоко, нужно отводить взгляд далеко вбок и вверх. Глаза устают. Маша плачет. Если приподняться на локтях, видно лучше, что там у них. Тамара – ноги на ширине плеч – в двух метрах от скамейки. Выжидающе вращает в руке ракетку. На скамейке Оля стукается коленями с плачущей Машей.

– Что случилось? – Тамара, без должной сердобольности. Не любит нюни.

Маша прячет лицо в ладони, вертит головой, мол, всё моё горе – только моё.

– Машуня, не пугай меня так! – восклицает Оля. – Что случилось? Это из-за четвёрки?

Маша отнимает руки от лица, утирает сопли, размазывая их по всему предплечью, и с немой скорбью поднимает глаза на Олю, потом выше Оли – не сосновые ветки, иглы, и вдруг разражается рыданиями.

– Она меня просто убьёт.

Зоя возвращает голову на землю. Трава приятно щекочет шею, сухие тростинки покалывают икры. Дым клубится и тянется к облакам. Рука к губам. Серебряное кольцо на большом пальце. Из Пачаевской лавры, когда были всем классом. Дым кольцуется вокруг пальцев, рвётся. Выдох.

Снова их ноги. Олины, стройные, тогда ещё худощавые. Худощавее, чем у Лолиты. Но и в ту пору превосходные. Не слишком длинные, с округлыми икрами. Цепочка на лодыжке. Зоина мулька. Всегда хотела носить цепочку на ноге – так это, кажется, неброско и грациозно: цепочка на красивой лодыжке. Конечно, на Олиной лодыжке она уместнее. Отказывалась брать: ты же всегда хотела, говорит, перестань, сама носи, тебе очень идёт. Правильно, что настояла – глупо было бы носить самой, если эта цепочка, кому и годится, так только Оле. Толстухам тоже могу нравиться леггинсы, но хватает же ума некоторым из них не рядиться в них. Оля наклоняется к Маше, негромко, протяжно, матовым своим голосом тянет, увещевает. Маша задумчива. Оля наблюдает за ней с тревогой.

– Мы ещё рекорд не поставили сегодня, – напоминает о себе Тамара, взмахнув ракеткой.

– Сейчас, – шепчет Оля, глядя на неё полуукоризненно-полуизвиняючись, и выразительно показывает глазами на Машу.

– Можем не успеть, – настаивает Тамара. – Осталось минут пятнадцать. Мы и так поздно начали из-за жары.

– Томка, ну, посмотри на это чудо, – сдаётся Оля и отказывается от своих этических манипуляций, которые Тамара упорно игнорирует. – Не можем же мы, как ни в чём не бывало, уйти сейчас.

– Ой, вы играли, я вас отвлекла, – спохватывается Маша. – Пожалуйста, идите! Я уже успокоилась, – она быстро вытирает слёзы и пытается изобразить улыбку.

– Ну что, она тебя заругает за ту четвёрку? – сжалившись, бурчит Тамара. – Ты уверена?

– Просто убьёт, – дрогнувшим голосом отвечает Маша, лицо её вмиг принимает затравленное выражение, и Тамара невольно отшатывается от новой волны её рыданий.

– Ну, перестань, – включается Оля. – Выберешь момент, когда у неё будет хорошее настроение.

– Не будет у неё! – с досадой отвечает Маша, продолжая рыдать. – Я же тебе говорила, что у неё… ну, гормональное… Она просто бешеная. Хоть домой не приходи.

– Ну, хочешь, – вдруг осеняет Олю. – Останешься у меня. Она за ночь перебесится, утро вечера мудренее.

Тамарины ноги отступают по парковому стадиону. Серые кеды под тяжестью сердца топчут свежий ёжик травы. Останавливается. Ноги на ширине плеч. Несколько раз отправляет воланчик в сторону облаков. Ритмичные удары. Много силы в этих руках. В этой голове. Ещё тогда. Воланчик падает в ладонь. Тыняется по полю. Кеды топчут траву. Так всегда и будет. Умная твоя голова, совершенно несгибаемая. Вчера новая заморская игрушка – электронный зверёк в цветной скорлупе. Сегодня – четвёрка по литературе. Завтра – потерявшийся кошелёк, который без Оли никак не найти. А тебе всё твои принципы, крайности: всё или ничего, или со мной, или против меня. Несокрушимый интеллект версус гибкая беспомощность. Облака. А на другой стороне перспектива парка. Шершавые стволы. Зеленоватый сумрак между аллеями. Две маленькие девочки наблюдают, как их отец мастерит скворечник. Стоят у него за плечами на носочках, забавно вытянув шеи. Он отдаёт им короткие указания, и они, опережая друг друга, бросаются их выполнять. Маша и их переманит. Плавно, ненавязчиво. Сделает своими дочерьми. Что там? Кеды скользят по траве, приближаются, растут. Вот-вот наступят на глаза. Кеды или облака или девочки со скворечником: что выбрать. Дым кольцуется.

– Зоя-джан, – взывает командирски. – Давай в бадминтон!

– Не могу, – поток дыма ударяется в нос, рассекается. – У меня же нога больная.

Тамара мычит вразумлённо, вспомнила.

– Ещё болит? Слушай, что ты лежишь на земле? Башку простудишь.

Тут же тянет приподняться на локтях. Маша на скамейке с Олей уже улыбается.