Последний довод побежденных - Сергей Лапшин

День двенадцатый

Мужчина средних лет, ничем не примечательной наружности, сидел на лавке у небольшого, провинциального вокзала. Казалось, что суета вокруг — толпы военного люда, гражданские лица, перемещающиеся по небольшой площади носильщики с громадами вещей, — весь этот шум и гам совершенно не трогают человека. Сложив руки на коленях, он, облаченный в типовую форму Вермахта, с погонами лейтенанта на плечах и щитом РОА[6] на плече, рассеянно рассматривал толпу. Военные, штатские, редкие мальчишки, промышляющие мелкой торговлей, две пары полицейских, бдительно посматривающих по сторонам.

Типичная картина отступающей армии. Ставшая привычной для совсем еще недавно непобедимого Вермахта. Администрация и штабы, дергающие на Запад, едва лишь запахнет жареным. Толпы прихлебателей, всеми правдами и неправдами желающих вырваться из когтей наступающих коммунистов.

Кто будет защищать этот город и станцию, пока вы будете забивать под завязку последний эшелон?

Спешно сформированная из отпускников команда и несколько батальонов восточных частей, уже которую неделю гниющих в этом богом забытом захолустье.

Никаких иллюзий. Человек с погонами лейтенанта, умудренный опытом, видел жизнь во всех ее проявлениях и не обольщался. Именно так оно все и будет. Траншеи на окраинах, встреча русских танков ротой противотанковых пушек. Скоротечный бой, пока не подтянутся резервы красных. Несколько убитых и пара десятков раненых. Затем — поджог зданий, хаотичная погрузка в машины, грабеж оставшихся магазинов и проклятое богом отступление на запад.

— Господин офицер? — Подскочивший мальчишка, в длинном, на вырост, пиджаке и большеватом для него картузе, протянул человеку лоток с выложенными на нем папиросными и сигаретными пачками.

— «Спорт»,[7] — округлив глаза, зашипел мальчишка, и лейтенант, взяв с лотка дешевую, бесцветную картонную пачку, передал разносчику купюру. Свернутую треугольником так, что заметить ее номинал без того, чтобы хорошенько всмотреться, было невозможно.

Мальчишка, получив свое, исчез, будто его ветром сдуло. Лейтенант, некоторое время подождав и на этот раз весьма определенно посмотрев в сторону бдительных полицейских, убрал пачку во внешний карман кителя. Поднялся с лавки, поправил ремень и неторопливо проследовал прочь с площади.

Стоило ему пройти буквально квартал, как шум и крики вокзала стихли. Мужчина, посмотрев по сторонам, остановился у покосившегося, с оторванными штакетинами забора и вынул из кармана сигаретную пачку. Без особого труда, поддев обертку, лейтенант вытащил из-под нее небольшой кусок прозрачной папиросной бумаги. На ней старательно, печатными детскими буквами были написаны адрес и имя.

* * *

Складские помещения рядом с вокзалом — вот что стало пристанищем для нескольких подразделений РОА и пары частей, не входящих официально в организацию Власова, однако составленных из русских военнопленных.

На казармы это было мало похоже, как и просто на жилье для людей. Однако обстоятельство это никого не смущало. Ни немцев, относившихся к воевавшим на их стороне русским с презрением, ни самих русских, привыкших к подобному отношению.

Человек в форме лейтенанта РОА задумчиво остановился у входа. Ни вывески, ни часового. Разнузданность и анархия, царившие в русских частях, давно уже стали притчей во языцех. Впрочем, лейтенант вслед за немцами не склонен был приписывать это именно свойствам русского характера. Гораздо важнее было другое, целая совокупность причин, которые привели именно к такому, довольно печальному итогу.

Сложно сражаться, строить планы, поддерживать дисциплину, если у тебя самого нет уверенности в завтрашнем дне. Как объяснить это все собственным бойцам? Как посылать их на смерть, отстаивать позиции, понимая, что тобою лишь прикрываются, спасая имущество и уводя более ценные части? И, наконец, как вдолбить десяткам подчиненных, что, несмотря на оружие в их руках и форму, которая на них надета, они были и остаются людьми третьего сорта?

Слова о боевом братстве тонут в воспоминаниях о совместных действиях с немецкими частями. Бок о бок, спина к спине, когда им всем сообща удавалось сдерживать атаки наступающих русских. Вот тогда, на уровне младших командиров, да, пили шнапс совместно, делились патронами и гранатами, вновь и вновь окунаясь в кровавый ад. Но проходило время, немцы уходили на переформирование, а их батальон по-прежнему оставался на горячем участке фронта. Вновь и вновь, несмотря на убыль и накапливающуюся смертельную усталость, они вынуждены были сражаться с теми, кто разговаривал с ними на одном языке и не брал их в плен.[8]

— Закурить не найдется? — Рядом с человеком остановился среднего роста, крепкий, поджарый офицер с погонами лейтенанта и щитом на правом плече, протянул руку для приветствия. Действительно, сегодня они еще не виделись.

Свиридов, третья рота. Головастый и тактически грамотный командир. Дважды доводилось участвовать совместно с ним, рука об руку, и нареканий действия заместителя командира роты не вызвали.[9]

Человек в форме РОА по фамилии Самойлов ответил на крепкое рукопожатие и достал из кармана пачку «Спорт». Передал ее, нераспечатанную, Свиридову.

Тот, нимало не удивившись, раскрыл, выщелкнул пальцем сигарету и попытался вернуть пачку. Самойлов отрицательно покачал головой:

— Не курю.

Равнодушно кивнув, Свиридов убрал пачку в карман. Щелкнул зажигалкой, прикурил, глубоко затягиваясь. Выдохнул дым и поинтересовался:

— Какие новости?

Самойлов в батальоне считался человеком донельзя осведомленным. Знающим все и всегда. Впрочем, должность его вполне располагала к подобным знаниям.

— Как обычно, — скрестив руки на груди, Самойлов проводил взглядом вышедшую из казармы группу бойцов. Расхристанные, с незатянутыми ремнями, в мятых гимнастерках воины только покосились на стоящих в стороне офицеров, не соизволив даже изобразить воинское приветствие. — Как обычно. Прикрываем город. Завтра или послезавтра.

— Надоело, — покачал головой Свиридов, — как рыба об лед. Одно и то же. Надоело.

Самойлов, взглянув на лейтенанта, коротко усмехнулся:

— Думаешь, ТАМ бы было иначе?

— Там бы я наступал, — абсолютно уверенно возразил Свиридов. Взглянул в глаза Самойлову настырно, требовательно. Собеседник взгляда не отвел. Только усмехнулся, покачав головой.

Слухи. Слухи, сплетни, наговоры. И никаких доказательств. Среди многих, в открытую поносящих Гитлера, он, Самойлов, выделялся совершенно ровными и трезвыми суждениями. А слухи к делу не пришьешь. Домыслами фактов не заменишь.

— В карателях был? — вздохнув, решился-таки Самойлов. Сложившаяся ситуация заставляла его все поставить на карту. Словно заигравшегося клиента в казино.

— Не был, — спокойно встретил Свиридов интерес, не поощряющийся в среде восточных бойцов. Он уже сделал свой ход и закономерно ожидал ответной реакции от Самойлова.

— Помощь мне нужна, лейтенант, — помедлив, наконец-то решился собеседник, — очень нужна.

* * *

Спешка, с которой пришла шифровка из Центра, и использованный срочный вариант для передачи данных указывали на экстраординарность задания. Мало того, ему позволялось даже раскрыть себя отчасти, а при нужде и полностью.

Работа, проведенная им на протяжении полутора лет, должна была лететь коту под хвост. Фигура, которой он стал, могла развеяться словно дым ради выполнения одного-единственного задания. К которому он был не то что не готов… Он даже не представлял, каким образом можно произвести те действия, что предписывались в шифровке.

Если его, мастера тонкой интриги, человека, который приносил реальную пользу на своем месте, планировали использовать в качестве простого боевика… Видимо, ставки были очень высоки.

— Нет ничего проще, чем зайти и подняться к нему в номер. — Свиридов, судя по всему, совершенно не отдавал себе отчета в происходящем.

Расположившись на колченогом табурете напротив Самойлова, лейтенант невозмутимо смотрел на собеседника. Сидящий рядом, высокий и ладный сержант, которого Самойлов знал лишь в лицо, равнодушно молчал.

— Это офицерский клуб. Номера на втором этаже. Все далеко не так просто… К тому же я не знаю, как он выглядит. Не знаю, скольких селят в номере. Слишком мало информации для столь грубой… работы.

— Это армеец? — раздался глуховатый голос сержанта, представленного как Илюхин.

Деликатность. Ее стоило ценить. Деликатность, напоминающая доверие.

Его не спросили — зачем, по какой причине. Не потребовали никаких гарантий. Словно он просил о пустяковой услуге, наподобие той же самой пачки сигарет. Вопрос о том, какому ведомству принадлежит цель, не был простым любопытством. Это Самойлов понимал прекрасно. И ответил безбоязненно: