Эволюционизм. Том первый: История природы и общая теория эволюции - Лев Кривицкий

Поэтому все эволюционные новации являются мобилизационными инновациями, они достигаются посредством «изобретений» организмами новых способов получения и утилизации энергии с использованием преадаптированных к этому органов и систем этих организмов. Эволюция трудолюбива: весь жизненный процесс каждого организма и каждого вида протекает в добывании энергии и преобразовании информации, необходимой для наилучшего ее получения, усвоения, использования, накопления и вновь затрачивания на жизнеобеспечение.

Отрыв макроэволюции от микроэволюции, совершаемый неомакроэволюционистами, должен привести к переосмыслению самих понятий микро– и макроэволюции, к тому, что, как выражается В. Назаров, «видообразование будет изъято из микроэволюции и включено в понятие макроэволюции» (Там же, с. 14). Причем, по мнению Назарова, данных за специфичность видообразования и его принадлежность к макроэволции, больше, чем против, и если эта специфичность будет доказана, придется соответственно изменять понятия (Там же).

Но как она может быть доказана? Чудесами видообразовательного действия макромутаций, которые в одночасье превращают представителей одних видов в другие? Но чудеса потому и есть чудеса, что в них можно верить, но их невозможно доказать. Сальтационисты с начала XX века пытались обосновать свою веру в видообразовательную роль макромутаций, и им мало кто верил. А что же изменилось теперь? Только то, что с открытием регуляторных генов нашлись специалисты, которые выдвинули чересчур смелую гипотезу о том, что видообразование происходит посредством макромутаций уже не структурных, а регуляторных генов.

Но изучение работы регуляторных генов свидетельствует как раз об обратном. Оно прямо заявляет, даже «кричит» о том, что регуляция генетических структур осуществляется под влиянием биологической работы организмов. Но этого никто не слышит, потому что геноцентрическо-мутационистская установка теоретического мышления побуждает исследователей видеть и слышать только то, что происходит непосредственно в генотипах и не обращать внимания на информацию, идущую из мобилизационных структур фенотипов.

Отрыв макроэволюции от микроэволюции – закономерное следствие отрыва генотипов от биологической работы организмов. Изучать влияние информации, поступающей через гормоны, ферменты и более мелкие сигнальные агенты в ядра клеток, конечно, неизмеримо труднее, чем выявлять действие мутаций на фенотипы. Этим и объясняются многочисленные попытки разрубить гордиев узел вместо того, чтобы последовательно и терпеливо его развязывать. Легче представить видообразование как результат крупных мутаций и включить его в макроэволюцию, чем обнаружить тесные связи между трансформациями на микро– и макроуровнях.

В. Назаров констатирует принципиальное отличие макроэволюции от микроэволюции и по характеру объекта исследования. «Переходя к рассмотрению макроэволюции, – замечает он, – специалист сталкивается с иным по сравнению с микроэволюцией объектом изучения. Вместо изменения генетической структуры популяции он имеет теперь дело с преобразованием организации особей и выходит, таким образом, на организменный уровень исследований… Анализ макроэволюционных событий опирается на организмоцентрическую концепцию и типологический подход» (Там же, с. 14, 15).

Но действительно ли мы на уровне макроэволюции возвращаемся к старому доброму организмоцентризму классической биологии и восстанавливаем то вполне логичное отношение к организму как источнику эволюционных преобразований, которое было присуще Дарвину и его соратникам и которое было отвергнуто создателями СТЭ вследствие их перехода на геноцентрические позиции? К сожалению, нет: сальтационисты смотрят на организмы, а видят крупные мутации, совершенно случайно обеспечивающие переход от организмов одного вида к организмам другого, и даже не только другого вида, но и другой надвидовой группы (таксона).

«Действительно, – рассуждает он, – если объяснить макроэволюцию исключительно в терминах селективной аккумуляции генов, а видообразование всецело сводить к смене генных частот, то как быть с морфофизиологической эволюцией, породившей человека с его разумом? Можно ли ее удовлетворительно объяснять успехом генов в популяциях? Конечно, накопление благоприятных генов – необходимое условие макроэволюции. Но следует ли из этого, что оно является достаточным?» (Там же, с. 22).

Опираясь на эти суждения, он делает вывод о том, что «морфологическая эволюция, которая может быть объяснена в своих собственных терминах, включает в себя явления, связанные с чем-то иным, чем просто отбор и накопление генов» (Там же).

Но это «иное» В. Назаров видит опять же в сальтационных сдвигах генетических структур. «Что нужно, – задает он вопрос, – для превращения популяции в новый вид? Какое событие должно произойти, чтобы система популяций прежнего вида смогла «выйти» на новый тип организации, которым характеризуется каждая особь нового вида?».

И отвечает на него: «Элементарная логика показывает, что такой переход может совершаться только скачком, сальтационным превращением одного качественного состояния в другое… Полагают, что сами сальтации вызываются хромосомными перестройками, мутациями супергенов, изменениями последовательностей ДНК, производимыми подвижными генетическими элементами, или даже изменениями единичных генов регуляторной системы, дающими крупный фенотипический эффект, но качественные и количественные стороны этих генетических изменений остаются неизвестными» (Там же, с. 37).

Итак, автор книги повторяет весь арсенал сальтационистских гипотез, за исключением разве что горизонтального переноса генов, который он справедливо считает слишком уж экзотичной гипотезой. При этом он признает, что ни количественные, ни качественные особенности этих генетических изменений науке неизвестны, т. е. неизвестное объясняется через неизвестное и такое объяснение представляется соответствующим «элементарной логике».

Несколькими страницами ранее В. Назаров совершенно справедливо критиковал синтетическую теорию эволюции за прямолинейную экстраполяцию, посредством которой данные об эффективности естественного отбора генетических изменений, не достигшего уровня видообразования, распространяются на видообразовательные процессы и далее на переход от микроэволюции к макроэволюции. Он подчеркнул, что такая экстраполяция ничего не доказывает (Там же, с. 25).

Действительно, такая экстраполяция не является доказательством, поскольку она содержит чисто интеллектуальный, умозрительный «прыжок» от фактов к выводам, которые логически невыводимы из этих фактов. Здесь же автор работы, увлеченный взглядами неомакроэволюционистов, совершает еще больший «прыжок», и при этом считает его соответствующим элементарной логике на том основании, что для перехода от микроэволюционных изменений мелкого масштаба к макроэволюционным изменениям крупного масштаба необходим «большой скачок».

На это следует возразить, что «большие скачки» в их сальтационистском варианте имеют антиэволюционных характер, не опираются на достаточное накопление не только количественных, но и качественных предпосылок, и потому и в природе, и в обществе, как правило, заканчиваются крахом, исчерпывая мобилизационный ресурс хаотически развивающейся системы.

Теория «больших скачков» от микроэволюции сразу на уровень макроэволюции еще менее доказательна, чем геноцентрический градуализм СТЭ. В СТЭ по крайней мере есть постоянно действующий фактор, при всех случайных отклонениях закономерно направляющий эволюционный процесс. Это отбор. Что же касается «больших скачков», то они ничем не направлены, кроме случайного совпадения сочетаний генетических структур, о которых к тому же, как признает В. Назаров, нам ничего не известно.

Сказанное не означает, что видообразование и переход от микро– к макроэволюции обходится без скачков. Но это эволюционные, а не сальтационные скачки, они подготовлены биологической работой многих поколений. На границе между микро– и макроэволюцией пролегает мобилизационная инновация, базирующаяся на обретении популяцией организмов при изменении форм биологической работы нового способа получения и утилизации энергии, получения и преобразования информации.

Модель видообразования, принятая в теории «прерывистого равновесия», которую разделяет, излагает и пропагандирует В. Назаров, предполагает в качестве ведущего фактора эволюции наряду с крупными мутациями репродуктивную изоляцию. Как формулирует это положение В. Назаров, «в новой модели эволюции репродуктивная изоляция первична, ее природа не адаптационная, а стохастическая… микро– и макроэволюция разобщены – изменчивость в популяциях не ведет к видообразованию» (Там же, с. 39).