Лестница Ламарка - Татьяна Алферова

"Городок" резануло мой слух, рассказывать о былой славе купеческого Рыбинска, о первых упоминаниях в летописи не хотелось от обиды. Делиться своим городом решительно не стоило.

Темнело быстро, как в моей истории. Мы припустили к речной пристани, спустились на дебаркадер к сиротливому "Метеору", уронившему крылья в беспокойную воду. Но бегство не удалось. Единственный хозяин кораблика, неизвестно, матрос или капитан, вышел на узкую палубу и объявил, что последний рейс отменяется за отсутствием пассажиров. А если нам некуда деться, то мы можем переночевать у него на борту, совершенно бесплатно. И постели есть в маленькой каюте, и кресла в пассажирском салоне. А в пять утра отправимся. Но нам казалось, что надо попасть в Ярославль до ночи. Я-то точно ошибалась, никуда мне было не надо, не надо ни бежать, словно заметая следы, ни спешить увидеть больше и больше. Сесть бы на кораблике, на носу, слушать течение реки, кормить чаек хлебом, пока различимы птицы и руки.

– На машине-ить дорого будет до Ярославля, а на последний автобус можете не успеть, – напутствовал нас капитан или матрос. – Право слово, лучше вам остаться.

Но мы уже взбирались по деревянной лесенке на крутой берег, и белые свежеоштукатуренные дома на Большой Казанской светились все глуше, ночь прибывала. Мы решили поймать машину до автовокзала, такой расход еще можно понести. Я подняла руку, мой спутник зашипел:

– Не видишь, что ли, это же "мерин".

Что такое мерин, я знаю, это холощеный конь, а иномарку не всегда отличу от российского автомобиля, что мне совершенно безразлично, потому улыбнулась остановившейся машине, подошла к затемненному стеклу:

– До автовокзала, – не выдержала и спросила, оглядываясь на спутника: – Сколько?

– Садитесь, договоримся. А вам куда надо?

– В Ярославль.

– До Ярославля подброшу. А там – куда?

– На улицу Сахарова, – сказала я.

– До Ярославля у нас денег не хватит, – сказал мой спутник.

– В Рыбинск в гости, что ли, ездили, родственников навестить?

– Так просто. В музее вот были, – сказала я.

– Вообще-то мы коллеги, – сказал мой спутник.

Водитель засмеялся, он оказался симпатичным мужиком:

– А, чучело лисицы смотрели?

– Ну у вас портреты замечательные, – отрекся мой спутник. – Мы сами художники, – что было правдой наполовину, на его половину, – из Питера. Меня Николаем зовут. А вы?

– Игорь, – представился водитель. – Как дела в Питере? Как вообще?

Он довез нас до самой парадной и не взял денег. Мой спутник всю дорогу старательно прикидывался спящим или на самом деле задремал. А я рассказывала. Сперва о том, где были, что видели. Потом вообще. "Вот, – пожаловалась, – не к кому ездить стало, бабушка умерла. Раз в пять лет выбираюсь, а то и реже. Город как изменился. Набережную не узнать. Лишь чучело лисицы и примиряет меня с новой действительностью".

– Что значит не к кому ездить? – шепотом, чтобы не разбудить спутника возразил Игорь. – Гостиницы есть, в Рыбинске не дорого. Приезжай!

Мы все-таки перешли на "ты". На прощанье у парадной он поцеловал мне руку.

– Черт, – сказал мой спутник. – Ты ведьма. Вытащила своего Игоря из небытия. Это же тот самый Игорь, я сразу догнал, как он про чучело лисицы спросил. Меня постеснялся, не признался с ходу. Договорились до чего? Я ведь спал, не слушал. Мужик опять на ноги поднялся, на "мерине" разъезжает. И дальше что?

Я не знала, что дальше. Дальше скорее всего город Борисоглебский, а это значит вставать в пять утра и бежать на вокзал к первому автобусу. Я не собиралась признаваться, что выдумала историю с Игорем, как чучело набила. Все дело в лисице. Она на самом деле часто снится. Как выяснилось, не только мне. Этому, реальному Игорю тоже, может быть, он тоже родился здесь.

3. Горелово. Короткое лето

Через два дня кончится лето.

От него уже почти ничего не осталось. Высокий желтый гелениум с коричневой сердцевиной цветет по осеннему. Ветер обрывает яблоки, бросает на кирпичную дорожку, рвет пленку на парнике у соседей. Объявили штормовое предупреждение, но дождя нет как нет. Все лето без дождя, сгорели папоротники, даже малина сгорела. Горелово. Воспоминания о лете сбиваются в кучу, как темные облака на небе, и не желают проливаться. В какую-то из ночей мы разыскивали в светлом северном небе Пояс Ориона и не нашли. Утром ездили на велосипедах на торфяные озера, купались в трех подряд, искали сыроежки в подлеске. Сидели в беседке за бесконечным "Шардоне", и плети девичьего винограда качались перед носом. Приезжали гости, цвели георгины – как у всех летом. Мелькают отдельные картинки, яркие, милые, но без подробностей, и дни перепутались. Развернутые планы так и остались планами до следующего коротенького лета. Мне не хватило времени даже на то, чтобы прополоть палисадник. Зимой стану удивляться, разглядывая фотографии, – как много было событий, как много свободного времени, почему, почему ничего не вышло, даже в Красное Село не выбралась.

Алик на пронизанной солнцем веранде говорил о жене, эмигрировавшей в Канаду, он помнил только хорошее, например как они ездили в Крым и бродили по полям, заросшим лавандой, или первый раз ночевали в свеженьком сарайчике на даче, еще без окон, с крышей покрытой наполовину. Память разумно избирательна, ведь жизнь иногда длинна, особенно летним вечером, что тянется всю ночь. Мы сидели за деревянным самодельным столиком до утра, гулять в Горелове особенно негде. Обычное садоводство, слева железная дорога, справа шоссе. Гулять только на велосипеде, но по жаре не хочется. Вспомнилась жара, разомлевшие серые вороны с открытыми клювами, поникшие листья, пересохшие пруды. Если задержаться на отдельно взятой картинке, подробности выплывают.

Алик говорил:

– Подумаешь, дни перепутались. Это что! Я тебе расскажу, как улицы перепутываются. А дни можно разобрать потом, зимой, когда под снегом все делается меньше.

Алик поэт, один из лучших в городе, но вопреки распространенному мнению о поэтах никогда ничего не выдумывает. Приключения находят его сами, наверное, они с вечера занимают очередь у подъезда и ссорятся, кто раньше пришел, и дерутся, а потому Алику выпадает порой по два, по три приключения сразу. Алик их не описывает, потому и льнут к нему приключения.

– Разговорился я тут с одним…

"Тут" может быть местом действия – в Доме творчества, в жилконторе – или временем действия – вчера, пятнадцать лет назад, но ни в коем случае не вводным словом, их Алик не употребляет.

– …вечером, – все-таки время, молчу, молчу, вот, малину ем. – И он мне понравился. Я ему тоже приглянулся, потому что он тотчас позвал меня в гости к знакомым, ребята праздновали событие. События не помню, жара на улице, как сегодня, но в городе тяжелее: асфальт спекается, пылища. Мы купили недорогого вина, закуски по минимуму, зеленых яблок на десерт и отправились. Дверь в квартиру не заперта, девочки суетятся вокруг стола, туда-сюда пустые тарелки переставляют, магнитофон гремит, как два оркестра, стульев не хватает. Выпили, съели по куску колбасы, перекурили на балконе, еще выпили. Я начинаю понемногу различать участников, и одна из девочек кажется мне странно знакомой. Чем дальше, чем больше выпиваю, тем тверже убеждаюсь, что видел ее раньше, а может, и говорил с нею. Тихонько интересуюсь у того, кто меня пригласил, что за девочка, как зовут, где учится-работает. Тот немало удивляется, поясняет, что это хозяйка квартиры и как раз ее событие мы и празднуем. Имя мне не знакомо, имя, как на грех, редкое, Варей ее звали, такое имя я бы не пропустил. Фигурка у нее была точеная и в меру пышная, где надо, волосы же рыжеватые, до пояса и пышные уж без меры. Нижние веки слегка припухшие, отчего лицо со светлыми же глазами кажется средневековым. У Симонетты Веспуччи, любимой модели Боттичелли, которую мы знаем по Венере и Весне, такие глаза.

Начинаю осторожно перемещаться, чтобы оказаться за столом с нею рядом, постоянного-то места ни у кого нет. Ребята часто встают, курят, танцуют, но я, увы, вовсе не танцор. Садятся, куда придется, народу много, тарелки-стаканы перемешались. Нахожу, что нехитрый маневр не остался незамеченным, и моя Симонетта сама подбирается поближе. "Варя, – говорю, не снижая голоса, музыка все заглушает, – мы так и не познакомились". Сам побаиваюсь, настолько знакомо ее лицо, вдруг, ошибаюсь, вдруг все-таки забыл предыдущие встречи. "Почему же? – возражает она, и сердце мое падает в смущении и растерянности, она-то меня не забыла. – Вас зовут Алик, и вы поэт". Нет, мы не знакомы, ей хватило моего имени и, надеюсь, непривычного занятия, чтобы решить, что знает обо мне достаточно, – святая простота. "Почитаете стихи?" – так просто она попросила, что отказаться я не захотел. Взялся читать Самойлова, ну не себя же, в самом деле, читать. Слушает Варя чудо как хорошо и глядит своими длинными глазами, не отрываясь, словно я бог весть какой красавец. Поблескивают ее влажные губы, поблескивают загорелые колени из-под короткой джинсовой юбки. Народ рассредоточился по углам, разбрелся на кухню, в коридор, частью ушел. За столом нас осталось человек шесть, но читал я только для нее. Читаю и понимаю, что все уже произошло. Мы с Варей, едва знакомые, отныне принадлежим друг другу, ни я, ни она не в силах изменить судьбы, да и в мыслях у нас нет отворачиваться от нее. Как же я был благодарен судьбе в ту минуту. Знал, что к утру гости разбредутся, мы останемся вдвоем, успеем убрать со стола, подмести полы и прожить долгую жизнь, то счастливую, то не слишком, помниться-то все равно будет лишь хорошее. Я опьянел, хоть пил немного, на секунду стало страшно от предопределенности: кто там, наверху или где еще, решает за нас? Захотелось, чтобы все быстрее закончилось, имею в виду вечеринку, а не нашу с Варей жизнь. Надо бы сбегать еще за вином, гости выпьют и уйдут, не то подремлют до открытия метро. Надо выключить их, иначе когда же и поговорить с Варей. Мне уж было не дождаться утра. Теперь я догадался, почему ее лицо показалось таким знакомым, с первой минуты я почувствовал предначертание. Я не знал, что она любит и что не терпит, не видел, как она причесывается, сосредоточенно вглядываясь в зеркало, еще не слышал, как напевает, моя посуду. Но знал главное: эта женщина – моя на все зимы, весны, дни, ночи и города, на праздники и будни. Об этом с ней не нужно было говорить, но выяснить милые подробности быта, выведать привычки, выслушать, как жила до нашей встречи, – да столько всего накопилось за годы без нее.