Конкистадор - Дмитрий Володихин

По дороге к броненосцу «Бастион», совсем недавно превратившемуся в форпост Бастион, Сомов велел посадить штабной антиграв на лесистой равнине. Красивое место, по счастью, оно избежало огненных ласк войны.

Он вышел наружу.

Ветер принес ему ароматы незнакомых цветов и трав.

Ветер принес ему шелест воды на речных перекатах.

Ветер принес ему шум листвы, и ни одна живая душа не знала, как называются эти деревья…

С обрыва Сомову открылась равнина до самого горизонта. Темные перелески, ртутные нити рек, луга с пышными травами, охваченные пожаром весеннего цветения.

Воздух чистый, как кожа младенца.

Планета пахла ванилью и горьким отваром из дубовой коры.

Новая неизвестная земля была прекрасна. Сомов любовался ею. Для кого он завоевал ее? Для кого – в наибольшей степени? Для Терры? Для себя самого? Для Катеньки с обормотами? За всю свою жизнь он не видел ничего прекраснее.

«Ей понравится…»

«Срочно.

Сов. секретно.

Для расшифровки использовать код 312.

Секретарю

Объединенной Координирующей Группы Терры-2,

Главнокомандующему

Сил безопасности Терры-2

полному адмиралу

А.С. Маслову.

От командующего

Чрезвычайным поисковым контингентом

„Группа флотов А“

вице-адмирала

В.М. Сомова.

Поставленная задача выполнена. С 11.45 условного времени по флагманскому бортжурналу вверенного мне поискового контингента треть планеты Екатерина официально принадлежит Независимому государству Терра-2. Остальные две трети принадлежат Российской империи и Латинскому союзу.

Извольте оплатить счет».

Глава 6

Переворот

30 января 2141 года, за несколько часов до того, как пришло сообщение Сомова об окончании операции на Екатерине.

Ольгиополь, место экранировано от любых спецсредств слежения и не воспринимается визуально.

Андрей Маслов, 104 года, и некая важная персона, о возрасте которой – отдельный разговор.

Тот день начался плохо. Хуже некуда.

Маслов лежал в стеклянной трубе, весь облепленный датчиками, голый, злой и недоумевающий. Обычно Евграф Васильевич Раков обходился без этой медицинской фанаберии. Поговорит-поговорит, сделает пару простеньких замеров, да и объявит, в чем дело. А тут стандартной процедуры оказалось недостаточно. Раков задумчиво потер лоб и сказал: «А давайте-ка, голубчик, померяем вас трубой. Поверьте, может оказаться нелишним…» И старейшина полез в лекарский агрегат, но только для очистки совести. Он давно научился читать на лицах людей недосказанное. Сегодня голос Ракова говорил ему одно, а мышцы лица, дрожащие ладони старика и глаза – особенно глаза – совсем другое. Голос: «Не беспокойтесь. Дела ваши совсем неплохи. Сейчас мы кое-что перепроверим, голубчик, но впадать в мрачное состояние духа нет причин». Все прочие осведомители: «Худо. Хуже некуда. Но, может быть, есть еще надежда»…

Медсестра открыла люк, отлепила датчики и помогла выйти наружу. Она не стеснялась его наготы – как профессионал; он не стеснялся, потому что давно не видел в своем теле ничего, помимо инструмента для административного функционирования.

– Ну как?

Маленький лысый человечек, сморщенный, как бульдожья шея, тщедушный и неуклюжий, сидел в кресле, усиленно тер лицо ладонью, молчал. Потом посмотрел на Маслова – все, что осталось в докторе от молодости, это именно глаза: темно-карие, насыщенного цвета, ничуть не поблекшие, – и отвел взгляд в сторону.

– Вы ожидаете от меня откровенности. Я тоже не привык морочить вам голову… хотя сегодня… есть некоторый соблазн…

– К черту соблазн, к черту милосердие. Мне нужна четкая информация.

– Вы хоть и первое лицо планеты, голубчик, но помимо того еще мой пациент. Извольте не торопить меня.

Маслов присел. Он был готов ждать, если ожидание продлится не слишком долго.

– О нет. Я не задержу вас. – угадал его мысли Раков. – Мне просто приходится подбирать правильные, подходящие для этого случая слова.

Маслов молчал. Хорошо. Ладно. Если недолго. Раков сегодня на себя не похож…

– Итак, голубчик, прежде всего… чем я могу вам помочь? Лечебный гипноз вы отрицаете как средство облегчения ваших страданий?

– Абсолютно. Мое сознание должно находиться под моим контролем.

– Признаться, иного я и не ожидал. Что ж, тогда мне остается влить в вас неадекватное количество химии… по моим представлениям, она будет блокировать любые болезненные ощущения в течение трех-четырех дней. Вас это устраивает?

– Ясность рассудка и членораздельность речи вы гарантируете?

– Разумеется.

– Отлично. Вливайте.

– Доза варварская. В любом другом случае я бы отсоветовал вам.

– Вливайте, тут нечего обсуждать. Ситуация требует.

– Вы просили от меня четкой информации, голубчик. Так вот, если хотите получить ее во всей полноте, то потерпите еще немного. Я нахожусь в сомнении вовсе не по поводу вашего здоровья, любезный; тут уже нечего опасаться, поверьте; через минуту вы получите на этот счет все необходимые комментарии… Я сомневаюсь в действенности препаратов. У вас особый случай. Даже самые сильные средства могут в любой момент потерять силу.

– О чем это вы говорите?

Раков нервно глотнул.

– Всего три раза мне попадалось такое… Вы – четвертый. Я практикую, слава богу, шестьдесят лет, совсем старый пень… замшелый старый пень… а… вот видите… четыре случая за полвека. Ответьте, когда вы в последний раз ели?

– Уж и не помню. В последние дни я очень мало ем, – старейшина лукавил. Кажется, он не ел уже дня три. Притом, ему совсем не хотелось есть… Только сейчас, на полчаса выйдя из горячки борьбы, он дал себе в этом отчет и… не то что бы ужаснулся, скорее, удивился: «Вот же моя старая рухлядь! Крепко сделана и заправки почти не требует…»

– Когда в последний раз ходили в туалет?

– Не помню.

И действительно, – не помнил. Совсем не помнил! Три дня назад? Четыре дня назад? Или… два? Нет, все-таки больше. Черт его дери! Как такое может быть?

– Как такое может быть, Евграф Васильевич?

– Теперь вы разделяете мое изумление. Во всяком случае, небольшую его часть. Послушайте, голубчик, у вас работают легкие – вы дышите; сокращается сердечная мышца – есть пульс; функционируют органы зрения, слуха, обоняния… да?

Маслов машинально проверил… да, разумеется, он слышит, видит… о! о-о-о…

– Дышу… но запахов не различаю…

– Очень хорошо, – деловитым докторским тоном резюмировал Раков, – Но на работу головного мозга не жалуетесь?

– Нет.

– И сохранили способность к речи и свободному самостоятельному перемещению. Зрачки – на месте. Давление фактически в норме. Зато… Для начала, температура тела: тридцать два градуса. Не работает целый ряд внутренних органов, притом давно не работает. Вся схема искусственной поддержки вашего здоровья отключена. Механизм отключения мне непонятен, механизм вашего выживания в столь экстремальных условиях мне тоже непонятен. Я готов расписаться в полной профессиональной несостоятельности. По всем показателям, летальный исход должен был наступить не позднее двух суток назад.

– Что?

– Вы два дня как труп… Вы труп, Андрей Семенович. Однако ходите, дышите и разговариваете.

– Труп? Но у меня все болит!

– Помните, я говорил о химиотерапии? Вся сложность состоит вот в чем: ни один медик не скажет, как эти средства подействуют на тело, только чудом не начавшее еще разлагаться.

Маслов помолчал с минуту. Информация выходила за рамки его представлений о мире. Но от этого не переставала быть информацией. Он жив. Дела остались. Надо взять себя в руки.

– Евграф Васильевич, вы упомянули три других случая, подобных моему.

– Да. Если хотите знать, до сих пор о них известно только мне и моему духовнику. Я не давал комментариев даже самим пациентам. Итак, три похожих случая… Один человек умер, будучи абсолютно здоровым. Остановилось сердце, хотя по всем признакам оно могло проработать еще сто лет. Насильственная смерть исключается. Суицид исключается. Ушел из мира живых, да и все тут. Другой человек ожил в паталогоанатомическом отделении, через пять часов после однозначной фиксации летального исхода. Это произошло двенадцать лет назад. Он жив-здоров до сих пор. Наконец, третья моя пациентка родила при полном, фатальном бесплодии. Я не испытываю желания вдаваться в чисто медицинские подробности. Говоря обычным языком, ей просто нечем было родить того замечательно здорового младенчика, который сейчас, говорят, уже целый майор.

– Это можно считать надеждой?

– По всей видимости.

…Четверо суток он не подпускал к себе Ракова. Просто некогда было. Дважды вызывал и отправлял назад, так и не поговорив. Времени не было. Все сыпалось. Все рушилось, ломалось и воняло.

Дылда не отвечал ни на какие попытки связаться с ним и перетереть дело заново. Впрочем, даже сейчас Маслов не уступил бы ему. Информационные каналы подняли шумиху; вся та команда, которая могла стать для государства, а значит для него, Маслова, оружием противодействия в этой борьбе, работала на удивление вяло и мягко. Как будто люди функционировали через силу. Почему? Не понимают важности момента? Вырвалось же лихо на свободу! Офицеров ОАБ, отвечающих за мероприятие, надо выбросить на помойку. Вплоть до уровня непосредственных исполнителей. Мудачье, зажрались! Из журналистов уже пришлось кое к кому принять меры…