Через три океана - Владимир Кравченко

Штаб-барабанщик Ледяев из десяти ран имел две в голову с переломом черепа. Во время перевязки он стонал:

- За что, за что? Что я им сделал? Я, ведь, не стрелял.

Кто-то из его раненных товарищей заметил:

- А зачем барабанил? Сам поднял артиллерийскую тревогу, а теперь жалуешься.

Бедный Ледяев должен был согласиться с этим. Впоследствии у него развились явления острого психоза: днем и ночью ему грезилась грозная картина боя, перевертывавшиеся броненосцы, адмиралы Макаров и Рожественский; он вскакивал, начинал метаться, буйствовать, потом стихал, пел "Христос Воскресе"; его пришлось держать в горячечной рубахе.

Я не стану вдаваться в подробности других ранений, представлявших специальный интерес, упомяну лишь о двух тяжелых ранах голени у мичмана Яковлева, малейшее неблагоприятное течение которых угрожало вызвать ампутацию. Тяжело был ранен в бок князь Путятин. К чести аврорцев я должен прибавить, что многие считали свои иногда даже тяжелые ранения пустяками и, видя массу работы на перевязочном пункте, не хотели идти на перевязку. "И так, мол, пройдет!" Таких пришлось на другой день высвистывать отдельной дудкой с вахты.

В полдень штурмана, определившись по солнцу, получили широту 32° 12' N, долготу 127° 14' О.

Обед у команды был примитивный: те же холодные малышевские консервы. Котел и топка в камбузе были разбиты снарядом. После обеда отдыхать никому так и не пришлось. Слишком много работы всем предстояло, да и отдыхать было негде - все было заполнено ранеными, а в других свободных помещениях с борта на борт переливалась вода. В час дня крейсера застопорили машины.

Адмирал, ввиду смерти командира "Авроры" и ранения ее старшего офицера, перенес свой флаг на наш крейсер и перебрался со своим штабом (флагманский штурман капитан 2 ранга С. Р. Де-Ливрон, флаг-офицеры Д. В. Ден и А. С. Зарин). Так как фор-стеньга у нас была сбита, то контр-адмиральский флаг пришлось поднять на грот-стеньге. На гафеле все еще развивался боевой флаг, весь издырявленный, в лохмотьях. Адмирал, представительный, высокий, с длинной седой бородой старик, был, видимо, сильно потрясен исходом боя.

Мы узнали о крупных повреждениях корпуса "Олега", который являлся небезопасным для плавания: большинство пробоин находилось у самой воды, у ватерлинии. Временные починки могли быть сбиты первой же сильной волной.

Идти обратно Корейским проливом с сильно поврежденными судами (на "Олеге" в рубашку правого цилиндра высокого давления просочился рабочий пар, и он уже не мог дать своего прежнего хода), с ограниченным количеством угля, расход которого на "Олеге" за день боя дошел до 350 тонн, и рисковать встречей с многочисленным и совершенно не пострадавшим неприятельским флотом адмирал находил невозможным. Для прохода во Владивосток кружным путем вокруг Японии, через Лаперузов пролив - не хватало угля. Поэтому адмирал пока решил идти в Шанхай, чтобы попытаться принять там с наших транспортов за 24-часовой срок уголь и, заделав на тихой воде своими средствами получше пробоины и забрав с собою угольщиков, попытаться далее пройти во Владивосток Лаперузовым проливом или возвращаться в Россию.

Пока же отряд наш стоял, не давая ходу. Адмирал рассчитывал, что к нам должны приблизиться уцелевшие броненосные суда эскадры, отступившие на юг. Каких-либо инструкций насчет возможного разлучения с эскадрой после боя у адмирала не имелось. Впрочем, в секретном письме Рожественского к адмиралу говорилось, что в Сайгоне и Шанхае оставляются угольщики на случай поражения эскадры и отступления ее на юг.

В два часа на горизонте показался дымок. Ближе, ближе. Сигнальщик разглядел большой коммерческий пароход; думали - "Иртыш". Он оказался англичанином, прошел близко от нас. Мы в это время стояли, чинились.

В три часа дня "Аврора" хоронила девять человек убитых нижних чинов и двоих, умерших от ран: Вернера и Нетеса. Все 11 человек были бравые молодцы, все на подбор. Я улучил минуту и выскочил наверх на ют, где проходило отпевание. Толпилась команда, впереди стояли адмирал и офицеры. У наших ног на палубе, покрытые брезентом, под сенью простреленного во многих местах, висевшего клочьями Андреевского флага, лежали тела умерших, зашитые наглухо в парусиновые койки, с двумя чугунными балластинами, прикрепленными к ногам. Отец Георгий, совершенно лишившийся голоса, едва слышно произнес обряд отпевания, и матросы стали опускать по доске в море безмолвные серые фигуры, одну за другой. Море, такое неприветливое накануне, сегодня, пригретое солнышком, заштилело и ласково жалось к бокам крейсера. После бросания слышался короткий всплеск, и тело быстро шло ко дну.

Печальный обряд кончился. Забурлили винты, взбивая изумрудную воду в белую пену, и отряд двинулся далее.

Тело командира, положенное на носилки, покоилось на правых шканцах на командирском вельботе. Офицеры решили употребить все усилия, чтобы довести его до первого порта. Плотники и машинисты торопились изготовить цинковый и деревянный гробы, которые были затем герметически закрыты и помещены на юте с правой стороны.

Весь остальной день шли малым ходом, 8 узлов, курсом на SW 48°, чтобы подойти к Шанхаю с юга. В семь часов вечера изменили курс на румб вправо и всю ночь продолжали идти тем же малым ходом. Адмирал все еще надеялся, что у Шанхая мы соединимся с разбитой эскадрой, хотя, с другой стороны, по примеру прежних случаев, можно было ожидать, что у Шанхая мы застанем японские быстроходные крейсера, те самые пять, что преследовали нас ночью. Офицеры и команда глухо роптали на то, что отряд продолжает идти на юг, хотя никому и в голову не приходило ослушаться своего адмирала; слышались лишь сожаления о том, что ночью мы "нечаянно" не отбились от "Олега". О спасении своей драгоценной жизни, давно потерявшей для нас прежнюю цену, никто и не думал. Смертельно утомленные и нравственными, и физическими страданиями предыдущего дня, мы теперь ко всему относились апатично. Не все ли нам теперь равно... после гибели флота и всех надежд!

Если бы мы были в силах стряхнуть с себя это отупение, то поняли бы, что, нет, не все равно, не все еще погибло, и после такого позорного разгрома у нас есть еще доблестный выход - умереть. Правда, это самое мы пытались сделать вчера, но кто нам мешает повторить попытку сегодня, завтра?

16 мая. На рассвете в тылу показался дымок. Застопорили машины, и в 9 ч 30 мин утра нас нагнал буксир "Свирь", на котором оказались командир, старший офицер и 75 человек команды, спасенные с "Урала". Ничего другого, кроме того, что мы сами знали, "Свирь", конечно, сообщить нам не могла. Крейсера, приблизившись друг к другу и держась на расстоянии голоса, долгое время вели переговоры в рупор.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});