Не ходите, дети... - Сергей Удалин

– Что здесь происходит, Хлаканьяна? – опомнился наконец Гарик. – Зачем вы его связали?

– Воин Шаха обвиняется в нарушении обычая сула изембе[80], – важно ответил старик. – Девушка, с которой он обтирал топор, забеременела, и теперь Шаха должен предстать перед судом вождя Сикулуми.

– Не может быть! Здесь какая-то ошибка.

Юноше совсем не нравилось, как обошлись с его другом. Но силой он добиться ничего не мог и попытался разобраться с помощью закона.

– Вождь не ошибается, – сухо возразил Хлаканьяна.

Если бы не кляп, Шахов обязательно высказал бы все, что думает про этого вождя. И про его советников заодно. А так оставалось только лежать и слушать неуклюжие попытки Гарика добиться справедливости.

– Но я тоже вождь. И я не верю, что этот человек виновен, – упрямо стоял на своем студент. – Я хочу сам допросить его.

Хлаканьяна в раздумье пожевал тонкими, потрескавшимися губами и согласился. Теперь, когда Шаха пойман, можно уже особо и не спешить. Старик подал знак воинам, и те перестали удерживать Шахова, помогли ему сесть и освободили рот от травы.

– Скажи, Андрей, ты обтирал топор после боя с сибийя? – спросил Гарик на языке кумало.

– Ну, обтирал, раз уж у них так положено, – по-русски ответил Шахов, между делом отплевываясь.

Ярость уже прошла. Осталась только досада на самого себя за то, что так глупо попался. И на этого мальчишку, пытающегося как-то доказать собственную значимость.

– А ты знаешь, как это делается?

– Да уж не хуже тебя, наверное, – криво усмехнулся допрашиваемый. – Повернул девку спиной, наклонил и обтер. Велика наука!

Нет, в самом деле, ничего особенного он тогда не почувствовал. Ритуал – он и есть ритуал. Да и девчонка попалась молоденькая, глупая и неумелая. Не стоило бы и вспоминать, да вот заставили.

– Что ты смеешься, дурак! – теперь уже и Гарик перешел на русский. – Я ведь не просто так спрашиваю. Надо же было не по-настоящему, а только потереться об нее. Ну, типа, подро… – он запнулся, – помастурбировать.

– Ну спасибо тебе, студент, предупредил, – снова скривил рот Шахов. – А главное – вовремя.

– Так неужели тебе девушка ничего не сказала? – все больше мрачнел Гарик.

– Ага, стану я каждую соплюшку слушать, как ее правильно отодрать! – Андрей и сам понимал, что говорит глупости, но никак не мог остановиться. – Лопотала что-то поначалу, а потом втянулась и дальше только похрюкивала от удовольствия.

Юноша недоуменно смотрел на старшего друга. Неужели он не понимает, насколько все серьезно?

– Да брось ты суетиться, студент! – раздраженно буркнул Шахов. – Знал – не знал, говорила – не говорила, какая разница! Им же только повод нужен, чтобы меня порешить. А следующим ты будешь, точно тебе говорю.

Гарик бросил безнадежное следствие и обернулся к старику:

– Вот видишь, почетный Хлаканьяна, – он улыбнулся с уверенностью, которой на самом деле не испытывал, – я так и думал, что это недоразумение. Шаха просто плохо знаком с обычаями кумало. Надеюсь, когда он принесет извинения и заплатит выкуп отцу девушки, тот согласится забыть причиненную обиду.

– Отец девушки не хочет выкупа, – проскрипел в ответ советник, и его прячущиеся в морщинах глаза злобно сверкнули. – Сикулуми требует наказания виновного.

– А при чем здесь Сику…

Гарик едва не прикусил язык, поняв, что означает упоминание вождя в разговоре об отце опозоренной девушки. Нехорошее предчувствие шевельнулось в его душе, но юноша поспешно отогнал его. У Сикулуми шестеро дочерей. Не может быть, чтобы беда случилась с его невестой. Он бы знал. Ему бы сказали.

– А как зовут эту девушку? – насколько смог равнодушно поинтересовался он.

– Зембени, – глухо отозвался старик, и Гарику опять почудилось злобное торжество в его прищуренных глазах.

Впрочем, в следующую же секунду юноша перестал видеть. Все заслонила одна воображаемая картина – стоящая на четвереньках, стонущая от наслаждения невысокая, пухленькая чернокожая девушка. Зембени, его невеста. И пристроившийся сзади, похотливо ухмыляющийся старый кобель Шахов.

Гарик резко обернулся к сидевшему в прежней позе пленнику:

– Она говорила тебе, что она – дочь вождя?

Голос юноши срывался на истерический визг, но сейчас он уже не следил за тем, какое впечатление производит на окружающих.

– Может, и говорила, – неохотно признался Андрей. – Но я не очень-то прислушивался. Их послушаешь, так у каждой папаша как минимум нефтяной магнат.

– Ты… – Гарик подскочил к нему, замахнулся, но так и не смог ударить связанного. – Да ты… – снова начал он, и опять не хватило слов. – Не мог, что ли, другую бабу себе найти? – выпалил в конце концов, юноша, хотя собирался сказать совсем другое. Грубое. Отвратительное. Непоправимое.

Интеллигентское воспитание сказалось. Гены мамашины, которая поплакала малость, когда отец ее бросил, а потом утерлась и всю жизнь только и делала, что безропотно терпела насмешки окружающих. Гарику тоже хотелось плакать. Но он же вождь гордого африканского племени. Вожди не плачут. Только слезы предательски наворачиваются на глаза. Нельзя, чтобы воины видели его таким.

– Эх, ты… – повторил юноша, махнул обреченно рукой, развернулся и убежал в заросли, подальше от любопытных глаз.

Шахов сочувственно посмотрел ему вслед, но не более того. Никакой вины он за собой не чувствовал, раскаяния – тем более. Так уж вышло.

А Хлаканьяна расценил действия юноши как согласие на арест обвиняемого и приказал воинам вести Шаху к краалю.

* * *

Суд Сикулуми длился недолго. Может, еще и потому, что внезапно разразился ливень. Мокнуть под ним, изображая серьезное разбирательство, вождю не хотелось. Адвоката Шахову не предоставили, свидетелей не заслушивали. Только обвинение и приговор. Собственно, Андрей не особо и удивился, услышав его.

– Ты нарушил закон и поэтому должен умереть, – просто и без затей объявил Сикулуми. – Будешь есть землю[81]. Такова воля вождя.

Ах вот как! Вот что означала эта испачканная в земле ложка, которую любезный вождь подарил ему на дорогу. Вот чего испугался тогда бедный Какака – увидеть своими глазами приказ убить гостя. Значит, Андрея давно уже записали в покойники. И опасную дорогу к колдуну, проходившую мимо брода, указали неспроста. Убьет Шахова этот придурошный Страж – и возиться с ним больше не придется, убьет Шахов Стража – тоже неплохо, хоть какая-то от него польза. Мудрый человек этот Сикулуми, ничего не скажешь.

– Ты заслуживаешь смерти, – продолжал тем временем вождь. – Но ты храбро сражался, и я дарю тебе право умереть смертью воина. Тебе не разобьют голову дубинкой, как поступают с другими преступниками. Ты умрешь от удара ассегая. Твоего собственного ассегая.