Клуб "Твайлайт". Часть 1 (СИ) - Ефремова Тата

— А вроде кажешься умной. Должна знать, что от чистого сердца до чужой задницы — совсем близко. Если так дело пойдёт, — сказал Ренат, осторожно ощупывая пластырь на скуле, — никакой зарплаты у тебя не будет. Нет, будет, но недолго: отработаешь на кухне с тарелками или вон, на полотёрке.

Муратов подхватил со стула пиджак и пошёл к выходу. Олейников последовал за шефом, держа на весу кривой мизинец.

— Пугает, да? — жалобно протянула Ксюша, глядя в спину Ренату.

— М-м-м, — Колесова подумала и сказала: — Нет.

— Вы бы видели! Как он за меня сражался! Как этот… барс! — с жаром сообщила Ксения, не смутившись. — Я таких людей раньше никогда не встречала. Я теперь ради Рената Тимуровича — всё, что угодно!

— Эй! Смотри не влюбись, детка!

— Ну что вы, Надежда Александровна! Он же старый! Я это так, чисто метафизически!

— Чисто метафизически? — устало сказала Колесова. — Знаешь, сколько девчонок в мужиков постарше влюбляется, даже замуж за стариков выходят не ради денег, а по любви? А уж сколько ради денег… Пойдём, недоразумение. Напою тебя чаем с пирожным и отвезу домой.

… Вадим дозвонился Ренату, когда тот уже подъезжал к посёлку. Ярник потребовал включить камеру, полюбовался радужной физиономией друга:

— Лучше б тебя прибили, наконец, ей-богу! Я бы тогда вздохнул спокойно!

— Ну спасибо!

Ренат с упрёком посмотрел в зеркало заднего вида. Макар перехватил его взгляд и сердито засопел — судя по виду, водитель совсем запутался, кому в каком случае звонить и от кого в каком случае больше «прилетит». Прилетало ему при любом раскладе сил.

— Ты нормальный? Давно по больницам не валялся? — продолжал орать в трубку Вадим, Артём на всякий случай слегка отодвинулся.

— Я всё продумал. Я был с Тёмой.

— Против лома хоть с Тёмой, хоть с Папой Римским! Ренат, ну как ребёнок, ей богу! А если журналюги прознали, что ты там уже несколько раз бывал? Если они тебя там поджидали? Нет ничего хуже провинциальных желтушников, которым надоело писать про засорившиеся ливнёвки! Они высосут сенсацию оттуда, где её и нет! Что уж говорить о тебе!

— Вадь, мы по-тихому, за гаражами.

— Ты ведь всё понимаешь, оболтус! Сколько мне тебя прикрывать?! Я перенёс встречу со спонсорами на понедельник после Дня Города, плёл… х… фигню про переделки сценария!

— Спасибо, Вадим. Ты мой лучший друг.

— Я на полпути к тому, чтобы стать твоим личным врагом! Подставишь меня ещё раз, и я увольняюсь!

— Вадик, честь дамы…

— Отмазка! Заскучал опять, да? Мало тебе было прошлогодней истории с девчонками из бара? Подставился по полной! Понравился сюжет в газетёнке… как её…?! Понравилось, как тебя говном обмазали?! Сколько мы тогда бабла отстегнули, помнишь?

— Вадик, не увольняйся! — жалобно попросил Ренат. — Куда я без тебя?

— Скотина!!! — Вадим отключился.

— Волнуется, — со счастливым видом сообщил Муратов Олейникову.

Тот умиротворённо поддакнул:

— И всегда волновался.

Мергелевск, декабрь 2006 года

Рената перевели в отдельную палату. Врачом у него теперь была женщина, высокая, суховатая, не склонная к любезничанию и долгим разговорам со статусными пациентами и их родственниками. Ренат этому был только рад: бородатый здоровяк, в смену которого он поступил, чуть не разболтал Андрею Эльмировичу про «хорошенькую подружку» Муратова-младшего.

Вадим сидел на стуле и мрачно глядел на Рената. Уже минут пять сидел и глядел. Муратов отвернулся к окну и делал вид, что интересуется зарядившим на несколько дней отвратительно-холодным зимним дождём.

— Ну что, насмотрелся? — заговорил, наконец, Вадим.

— Ну… — Муратов повернулся, думая, что Ярник говорит о дожде.

— На сиськи. Ты ж ради этого жизнью рисковал? Удалось оценить? Размер и упругость.

Ренат вспомнил, как перелезал через мокрые перила, скользил и цеплялся за Марину, в какой-то по-детски плохо контролируемой панике. Потом они сидели, прислонившись к прутьям, тяжело дыша, дрожа, но не в силах подняться и уйти в тепло комнаты. Глядя друг на друга. Ренат скрипнул зубами.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

— Андрей Эльмирович приходил? — спросил Вадим, не дождавшись ответа.

— Все приходили: дядя, тётя, Лейла. Я сказал, что об руль ударился, когда передо мной машины позаносило на Московской.

— Ещё что рассказал?

Ренат опять отвернулся.

— Да брось! Ты ж его не боишься! Не ссышь, в отличие от нас! Как ты там говорил: пойдёшь против воли? — Ярник продолжал забрасывать друга едкими, но до отвратительности правдивыми словами.

— Да, я придурок! Доволен? Чего ещё от меня хочешь?

— Прими решение! Хватит голову морочить: ей, мне, дяде, себе самому…

— Ты тут при чём?

— При том! — Вадим передразнил Рената, скривив рот и подкатив глаза: — «Отвези, друг, хреново мне». Если бы ты только знал… чем я ради тебя жертвую каждый день! Если бы ты только это видел!

— Я вижу.

— Не-е-ет… — Вадим протянул с саркастической усмешкой. — Ты дальше своего носа ничего не видишь. Уж поверь! Ты хоть знаешь, кто всё сливает Андрею Эльмировичу?

— Знаю.

— И почему позволяешь ему? — Ярник заметно удивился и растерялся.

— Пусть лучше он, чем кто-то другой… по крайней мере, я примерно предполагаю, чего от него ожидать. Тем более, он не в курсе пока… Вадим, пойми меня! Хоть ты пойми! Не знаю, было ли такое с тобой когда-нибудь… Я словно… заколдованный, сколько раз давал себе обещание: не буду, всё, хватит, а только увижу, хоть издали — и по-новой, наваждение какое-то! И главное, мне ведь такие… смешинки-почемучки никогда не нравились! И откуда она такая взялась на мою голову?!

Вадим слушал неумелые попытки Рената объяснить свои чувства со странным выражением лица, и Муратов всё больше запутывался. Ярник сел, расставив колени, опустив между ними руки и наклонив голову. Сказал глухо:

— Так скажи ей. И дяде скажи. Может, ничего не будет… в смысле, он что тебе — враг?

— Будет, Вадя, — Ренат вздохнул. — Уже было, помнишь? В начале второго курса, из-за Лейлы. Сколько я тогда продержался? Без денег, машины. Отец с дядей Андреем поцапались. Родители две копейки прислали, мне аж стыдно стало, назад отправил. Думал, если дядя деньги за семестр не переведёт, соберусь и уеду домой. А где там работать? Вадя, я ж ни черта не умею! Хорошо, что Лейла тогда призналась, что сама на вечеринку сбежала и что я ни сном ни духом. У нас сегодня был ещё один разговор… очень серьёзный, мол, Лейла уже взрослая, всё понимает, чтоб никаких девчонок. Даже таких, как Дана. Какой, мол, я буду муж… потасканный? Он мне даёт два года после окончания магистратуры, готов рассмотреть все мои намётки по клубу, типа, полная свобода и бабки на раскрутку… Пи@дец, мне только двадцать пять будет!

Вадим поднял голову:

— Понятно. Сбыча мечт, значит. А если… нет?

— Возвращение к… истокам. О, лод, вонт ю бай ми э мёседез бенц![1] — с усмешкой напел Ренат.

Вадим помолчал и сказал:

— Она ко мне подходила, спрашивала, как ты?

— Что ты ей сказал? — Ренат отвернулся к окну.

— Что тебе лучше. Что расскажу, когда вернусь из больницы.

— Вадя, — сдавленно пробормотал Ренат, — поговори с ней. Всё расскажи. Расскажи, что я подлец. Денег предложи, она же меня спасла.

— Мурашка, ты подлец, — устало сказал Вадим. — Она не из тех девушек, что берут деньги.

— Ты тоже это заметил? Может, купить ей что? У девчонки в комнате компа даже нет. А спит она вообще неизвестно на чём.

— Когда ты успел разглядеть? Ты же в отключке почти был!

— Я всё разглядел, Вадим, — серьёзно сказал Ренат. — Я не про комнату, брат. Теперь бы мне это забыть.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Мергелевск, август 2017 года

Я странно чувствовала себя после посещения «Твайлайта», бродила по квартире, натыкаясь на очаги хаоса, оставленные после отъезда родни. Наконец сдалась. Села за стол и открыла дневник Марины. Страницы между описанием её переживаний, когда Муратов чуть не упал с перил, и тем местом, где она совсем приуныла (плакала и жаловалась дневнику, испещрив всю страницу капельками с размытыми буквами и покорёженной влагой бумагой), были написаны сухо, словно отчёт. Боль, непритворные страдания впервые влюблённой семнадцатилетней девочки, принявшей эту любовь со всей искренностью чистого сердечка: Дон Карлос отвернулся от Доны Леоноры, отказавшись от борьбы ради материального и морального покоя.