Великие загадки мира искусства. 100 историй о шедеврах мирового искусства - Елена Коровина

Но нашлись смельчаки, дерзнувшие бросить вызов роковой девятке. Например, крупнейший австрийский симфонист второй половины XIX века Антон Брукнер. Хотя в справочных изданиях обычно указывают, что Брукнер написал одиннадцать (!) симфоний, однако нельзя забывать, что два первых опуса в данном жанре сам композитор рассматривал как просто ученические опыты и полноценными симфониями не считал. Так что последняя его симфония (1896) оказалась девятой. Причем писать ее композитор начал уже тяжелобольным и вполне сознавал, что она может стать роковой. Так и вышло – Брукнер не успел довести сочинение до конца. И что характерно: Брукнер написал на клавире посвящение «Au bon Dieu». Вдумайтесь, умирающий композитор посвящал свою Девятую симфонию самому Господу Богу!

В начале ХХ века на «черный рубеж» вышел австрийский композитор и дирижер Густав Малер. Его Девятая симфония появилась на свет в 1909 году (чувствуете магию девятки?). Малер не боялся никакой черноты, ему уже поздно было бояться – он был неизлечимо болен и мог позволить себе осилить строптивую девятку. Основной мыслью и чувством его симфонии стало само прощание с жизнью. Это было в полной мере трагическое сочинение. Но композитор решил бесстрашно пойти дальше – превзойти мистический рубеж. В последнее лето своей жизни он приступил к созданию Десятой симфонии, близкой и словно вытекающей из музыки Девятой. Но нечто незримое, но непреодолимое стояло на страже «заколдованного рубежа». Малер не успел ее написать, его не стало в 1911 году.

Другие композиторы не отважились приблизиться к опасной черте. Датчанин К. Нильсен написал шесть симфоний, американец Ч. Айвз и финн Я. Сибелиус – по семь. Лишь наш соотечественник А.К. Глазунов в 1910 году начал-таки сочинять свою девятую симфонию. Конечно, нам, россиянам, закон не писан, и мистика – наша родная стихия. Но и Глазунов, споткнувшись как-то ночью и чуть не переломав себе ноги, почуял недоброе и решил отказаться от своего замысла. Так и осталось у него восемь симфоний.

На почтительном расстоянии от цифры 9 остановились и крупнейшие симфонисты второй четверти XX столетия – С. Прокофьев (семь симфоний), П. Хиндемит (шесть), А. Онеггер (пять).

Но сумел же хоть кто-то из композиторов преодолеть – и не только свой страх, но и проклятый цифровой барьер? Да, но весьма хитрым или странным способом. Начало положил известный чешский композитор Антонин Дворжак. На рубеже XIX–XX веков, в 1893 году, во время своего пребывания в США он завершил работу над симфонией, которая стала девятой. Однако Дворжак решил обезопаситься: он проставил на титуле цифру 5, объясняя всем, что нумерует только изданные симфонии. Первые же симфонии, ранние, у композитора опубликованы не были. Еще он проставил программное название «Из Нового света» и… не написал больше ни одной симфонии.

По-иному подошел к созданию симфоний русский композитор Н.Я. Мясковский. Он вообще оказался единственным исключением из общего правила. Ведь ему в 1927 году не только удалось формально побить бетховенский рекорд, но и довести впоследствии число своих симфоний до двадцати семи. Но означало ли это утрату девяткой своей магической силы? Отнюдь. Дело в том, что поразительная плодовитость Мясковского была вызвана его принципиально иным подходом к жанру симфонии. Для него сам этот жанр уже не был чем-то особенным (как для Бетховена и его последователей), а представлял собой обычную, естественную форму музыкального высказывания, в чем-то даже обыденную. «Что бы он ни сочинял – обязательно получится симфония», – говорили о Мясковском современники. Неудивительно, что при этом и сами симфонии оказывались весьма неравноценными.

И все же в середине XX века мистический рубеж действительно был преодолен. Сделал это наш великий соотечественник Дмитрий Дмитриевич Шостакович. У него вообще был сильнейший ангел-хранитель: ведь композитор вы держал и послереволюционный голод, и блокаду Ленинграда, и гонения со стороны властей предержащих. Его ангел-хранитель помог ему и с Девятой симфонией. Причем помог весьма необычно. Шостакович обманул Судьбу с ее черной меткой. Его Девятой симфонией должна была стать торжественная, монументальная композиция, посвященная победе в Великой Отечественной войне. Со слов композитора известно, что именно над таким произведением он работал в 1945 году. Случись так, оно вполне могло стать его последней симфонией. Однако совершенно неожиданно в том же году под номером девять увидела свет камерная симфония неоклассицистского толка – сама по себе крайне интересная, но отнюдь не эпохальная. Следующей же симфонии пришлось ждать почти девять (!) лет. Композитор выдерживал длительную паузу. Вероятно, подсознательно он понимал всю ответственность перехода через незримый, но тем не менее существовавший рубеж. И наверное, не случайно он принял решение перейти его в 1953 году. В этот год умер Сталин, а значит, завершилась целая эпоха в жизни нашей страны. Открывались новые горизонты, и уже можно было выступать с новой Десятой симфонией – полной драматизма монументальной композицией, сумрачной и печальной поначалу, но с оптимистическим жизнеутверждающим концом. Симфонией, где отчетливо слышна «подпись» автора, знаменитая тема-монограмма DSCH – латинский вариант начальных букв его имени и фамилии. Подпись, которая, возможно, тоже стала мистическим знаком, защитившим того, кто решил заглянуть, наконец, за предел девяти симфоний.

После этого предпринятого Шостаковичем смелого шага композиторам-симфонистам стало в чем-то легче. Кажется, они уже могли, не опасаясь, преодолевать некогда запретный рубеж. И не замедлили этим воспользоваться. Так, француз Д. Мийо написал двенадцать симфоний, а наш соотечественник М. Вайнберг – аж двадцать одну. Уже в 1990-х годах свою Десятую симфонию написал С. Слонимский. Он создал ее по впечатлениям от поэмы великого Данте и назвал «Круги ада». Весьма показательно и впечатляюще. Ну что еще может находиться за проклятым барьером?..

К концу ХХ века музыкальная братия вроде бы вздохнула свободно. Однако 3 августа 1998 года умер Альфред Шнитке, наш великий соотечественник. Умер за рубежом после долгой болезни. Конечно, такое случается. Вечно не живет никто. Но дело в том, что за несколько месяцев до кончины Шнитке в Москве, в знаменитом Большом зале консерватории прозвучала его Девятая симфония.

Цена веселья

Со дня рождения Имре Кальмана (1882–1953) прошло уже больше века с четвертью, но до сих пор музыковеды и зрители его оперетт не могут разгадать загадку: почему в веселых звуках его музыки так много грусти, а часто и отчаяния?

Его герои смеются, поют и флиртуют напропалую, потому что они герои самого веселого музыкального жанра – оперетты. Сам же их создатель – король оперетты редко смеялся и шутил. Может, потому, что всегда чувствовал, сколь тяжела его корона?

Имре Кальман

Его чарующие и веселые мелодии покорили мир. ХХ век уже невозможно представить без его «Сильвы», «Марицы», «Принцессы цирка», которую на русской сцене традиционно называют по имени главного героя – «Мистер Икс». Персонажи его оперетт не просто лихо отплясывали новомодные танго и шимми, распевали «пошлые» песенки-шансонетки, но бросали вызов скучному добропорядочному обществу: офицеры-аристократы брали в жены «презренных» актрис, богачки графини выходили замуж за слуг-управляющих. Но как ни парадоксально, сам Кальман не претворял в жизнь их бунтарских порывов. Больше всего создатель романтических оперетт ценил комфорт и стабильность.

Каждая вещь в его доме должна была лежать на неизменном месте, ничего и никогда не выбрасывалось. Со временем эта странность обросла анекдотами. Его друг-конкурент по опереточному цеху, композитор Франц Легар, с удовольствием рассказывал такой случай. Секретарша композитора спрашивает: «Господин Кальман, можно я выброшу ваши ненужные бумаги десятилетней давности?» Композитор нерешительно вздыхает и, наконец, соглашается: «Ладно! Только снимите копии!»

И этот зануда написал пылкие и хмельные мелодии, которыми бредил мир?! Человек, не признающий никаких развлечений, создавал искрометные оперетты-праздники?! Могло ли быть такое? Вполне. Если человек хотел праздников, но не имел их в жизни. Если грезил о любви, но никак не мог ее встретить. Тогда-то он и сочинял чарующие мелодии – о Любви, Веселье и Праздниках.

Его жизнь оказалась парадоксом с первой секунды. В ночь с 24 на 25 октября 1882 года все родственники его отца, Кароя Кальмана, собрались в его доме в заштатном венгерском городишке Шиофок. Ожидалось очередное пополнение семейства. Родственники в нетерпении смотрели на часы. И едва новорожденный Имре закричал, один из дядюшек обширного еврейского семейства объявил, что уже пять минут как 25 октября. Но на часах папы Кальмана было 23 часа 59 минут еще 24 октября. Начались дискуссии, но папа, как виновник события, взял верх. И днем рождения Имре было признано 24 октября 1882 года. Однако родственники разругались в пух и прах. Словом, радостное событие закончилось в итоге весьма плачевно. И что симптоматично – по тому же парадоксальному сценарию жизнь Кальмана развивалась и дальше.