Улыбнитесь, вы уволены - Кара Локвуд

Женщина-слон сильно обижается, когда кто-то кричит ей, чтобы она поменьше выступала и почаще мылась. Она кидается на человека и бьет его табличкой «Освободите Фергюсона».

Воспользовавшись неразберихой, я бросаю свой плакат, отхожу от демонстрантов и занимаю более безопасную позицию зрителя в растущей толпе зевак, собравшихся на тротуаре перед судом. Как раз в это время появляется озадаченный Тодд. Дюжина вооруженных полицейских вываливается из подъехавшего только что фургона и чуть не сбивает его с ног.

Полисмены отделяют меня от Тодда и толкают его в гущу демонстрантов.

— Какого черта? — кричит Тодд.

События развиваются стремительно.

Полицейские бросаются в атаку, распыляя перцовый аэрозоль, словно освежитель воздуха. Они опрокидывают пикетчиков на землю, заворачивают им руки за спину и надевают пластиковые наручники. Тодд, ничего не понимая, стоит за женщиной-слоном. Неожиданно она пригибается, спасаясь от аэрозоля, и химикаты летят Тодду в рот. Он энергично отплевывается. Увы, плевок попадает на защитный шлем стоящего перед ним полисмена, и, прежде чем я успеваю крикнуть «Беги!», Тодда хватают. Скрутив руки за спиной, его отводят в тюремный фургон вместе с несколькими десятками других демонстрантов, пинающих полицейских по ногам.

Последнее, что я слышу, перед тем как полиция закрывает двери фургона, это возмущенные выкрики Тодда: «Я республиканец, черт возьми!»

Тодд переносит заключение на удивление хорошо. «Хорошо» значит, что, вопреки моим ожиданиям, с ним не случается ни удара, ни нервного срыва и он не замирает, свернувшись калачиком, на тюремной койке. Одного полудневного прогула было бы достаточно, чтобы Тодд потерял равновесие, но на этот раз он удивительно спокоен. В том смысле, что он проклинает меня по телефону всего лишь двадцать минут подряд.

— Тодд, успокойся, — прошу я. — Тодд, если ты не успокоишься, я повешу трубку.

— ЕСЛИ ТЫ НЕ ВЫТАЩИШЬ МЕНЯ ОТСЮДА, Я ТЕБЯ УБЬЮ! — орет Тодд в тюремный телефон.

— Скажи ему, чтобы он держал себя в руках, — подсказывает Стеф.

Стеф избежала ареста, но все-таки получила порядочную дозу перцового аэрозоля, как и съемочная группа новостей. Она сидит рядом со мной на папином диване.

— Тодд, даю трубку папе.

— Не говорите со мной таким тоном, молодой человек! — рявкает папа на Тодда. — Мы сделаем все возможное, чтобы тебя освободить.

Пауза.

— Если ты не прекратишь, сын, я повешу трубку, — угрожает папа.

Снова пауза.

— Я не шучу, Тодд.

И папа тут же бросает трубку.

— Это послужит ему уроком, — объясняет он.

Стеф кашляет. Ее глаза заплыли от перца, остались только щелочки. Такое впечатление, будто на нее напал пчелиный рой.

— Мы будем в десятичасовых новостях и в газете, это точно, — утверждает Стеф.

— Не вижу, что здесь хорошего, — ворчит папа.

Тогда Стеф пытается объяснить папе тонкости связей с общественностью и маркетинга.

— Маразматически-либеральный бред, — заявляет в ответ папа, когда Стеф заканчивает свою речь.

В новостях нас показывают в шесть, шесть тридцать и десять. К счастью, я нигде не попала в кадр, зато Стеф перед камерой говорит внятно и спокойно, несмотря на толчки и пинки демонстрантов. Новости без купюр транслируют ее высказывания: продуманные, внятные обвинения «Максимум Офиса» в недобросовестном отношении к своим сотрудникам и главное — в «фабрикации» дела против Фергюсона. В двух выпусках даже приводится адрес ее сайта — www.freeferguson.com[18].

В этот же вечер папа вытаскивает Тодда из тюрьмы. Тодд входит в дом растрепанный, его всегда безупречный воротничок помят и перекошен. Лицо еще слегка опухшее от перца.

Тодд испепеляет меня взглядом.

— Думаю, нет нужды говорить, что во всем виновата ты, — заявляет он.

— Прости, — каюсь я, а сама едва удерживаюсь от смеха.

— Я и подумать не мог, что тебя когда-нибудь арестуют вместе с демонстрантами-хиппи, — поддразнивает его папа.

Тодд краснеет и чуть ли не пузырится от бешенства.

— Даже не начинай, папа, — предупреждает он.

— Могло быть хуже, — утешаю я. — Тебя могли арестовать за попытку взять автограф у Хиллари Клинтон.

— А с тобой я больше не разговариваю. Никогда. Ни за что.

Следующие несколько дней проходят бурно. СМИ постоянно названивают Стеф, в «Трибюн» публикуется цикл статей о продажности и произволе корпораций, подробно рассказывается о сокращениях в «Максимум Офисе» и о демонстрации. Некоторые компании отзывают у «Максимум» свои заказы, опасаясь недовольства клиентов. Крупное слияние «Максимум Офиса» и его ближайшего конкурента, компании «Офис Онлайн», откладывается на неопределенный срок из-за падения репутации и курса акций «Максимум». А через Стеф я узнаю, что невеста Майка Орефуса якобы его бросает.

Удивительно, как мало меня волнует, что Майк свое получил. Очевидно, месть потеряла всякую привлекательность из-за Кайла.

— Да, я тебе говорила? Еще два адвоката предложили бесплатно взять дело Ферги! — радуется Стеф.

В родительской гостиной я обнаруживаю, что папа сидит на диване и, не отрываясь, смотрит «Мнение». Когда я вхожу, он поспешно переключается на другой канал.

— Я видела, что ты смотрел, — говорю я.

— Не понимаю, о чем ты.

Пауза.

— Можешь переключить обратно.

— Хорошо, — соглашается папа.

Он снова включает канал, где идет «Мнение».

— Я надеялся, это поможет мне лучше понять твою маму, — защищается он.

— Не нужно передо мной оправдываться.

— Кстати, тебе звонил Кайл.

Сердце подпрыгивает. Может, он все-таки меня не ненавидит?

— Звонил? Когда?

— Не знаю. Вчера. Или позавчера, — отвечает папа.

— Пап! — Я закатываю глаза, изображая приступ отчаяния. Господи, время повернуло вспять, и мне снова пятнадцать. Но если юность, полная пропущенных звонков и неумелых папиных ответов на них, меня чему-то и научила, то это тому, что на истерические припадки папа не реагирует. — Это очень ВАЖНО. — Я тщательно произношу каждый слог, как будто для иностранца. — Расскажи мне все, что он говорил.

Папа на минуту задумывается.

— Мы обсуждали последний матч.

— А еще?

— А что еще можно обсуждать? — бурчит папа. В его представлении, мужчины могут говорить только о трех вещах: бейсбол, работа и стрижка газона.

— Ты не помнишь, когда он звонил?

— Может, в понедельник.

Я вздыхаю и сдаюсь. Легче понять французские слова, произнесенные задом наперед под водой, чем вытянуть из папы, что ему сказали по телефону.