Том 15. Статьи о литературе и искусстве - Лев Толстой

На моей памяти, за 50 лет, совершилось это поразительное понижение вкуса и здравого смысла читающей публики. Проследить можно это понижение по всем отраслям литературы, но укажу только на некоторые, более заметные и мне знакомые примеры. В русской поэзии, например, после Пушкина, Лермонтова (Тютчев обыкновенно забывается), поэтическая слава переходит сначала к весьма сомнительным поэтам Майкову, Полонскому, Фету, потом к совершенно лишенному поэтического дара Некрасову, потом к искусственному и прозаическому стихотворцу Алексею Толстому, потом к однообразному и слабому Надсону, потом к совершенно бездарному Апухтину, а потом уже все мешается, и являются стихотворцы, им же имя легион, которые даже не знают, что такое поэзия и что значит то, что они пишут и зачем они пишут.

Другой поразительный пример английских прозаиков. От великого Диккенса спускается сначала к Джорж Элиоту, потом к Теккерею. От Теккерея к Тролопу, а потом уже начинается безразличная фабрикация Киплингов, Голькенов, Ройдер Гагартов и т. п. То же еще поразительнее в американской литературе: после великой плеяды — Эмерсона, Торо, Лойеля, Уитиера и др. вдруг все обрывается, и являются прекрасные издания с прекрасными иллюстрациями и с рассказами и романами, которые невозможно читать по отсутствию в них всякого содержания.

В наше время невежество образованной толпы дошло уже до того, что все настоящие великие мыслители, поэты, прозаики, как древности, так и XIX века, считаются отсталыми, не удовлетворяющими уже высоким и утонченным требованиям новых людей. На все это смотрят или с презрением, или с снисходительной улыбкой. Последним словом философии в наше время признается безнравственная, грубая, напыщенная, бессвязная болтовня Ницше; бессмысленный, искусственный набор слов, соединенных размером и рифмой, разных декадентских стихотворений считается поэзией высшего разбора; на всех театрах даются пьесы, смысл которых никому, не исключая и автора, неизвестен, и в миллионах экземпляров печатаются и распространяются, под видом художественных произведений, романы, не имеющие в себе ни содержания, ни художественности.

— Что мне читать, чтобы дополнить свое образование? — спрашивает молодой человек или девушка, окончившие высшую школу.

О том же спрашивает выучившийся читать и понимать читанное человек из народа, ищущий истинного просвещения.

Для ответа на такие вопросы, разумеется, недостаточна наивная попытка опроса выдающихся людей: какие сто книг они считают лучшими?*

Не помогает этому тоже существующее в нашем европейском обществе, всеми молчаливо признанное, подразделение всех писателей на разряды: первого, второго, третьего и т. д. сорта, на гениальных, очень талантливых, талантливых и просто хороших. Такое деление не только не помогает истинному пониманию достоинств литературы и отысканию хорошего среди моря дурного, но еще более мешает этому. Не говоря уже о том, что самое деление это на разряды очень часто неверно и держится только потому, что очень давно сделано и всеми принято, — не говоря об этом, такое деление вредно потому, что у писателей, признаваемых первосортными, есть очень плохие вещи и у писателей самого последнего разбора — вещи превосходные. Так что человек, который будет верить делению писателей на разряды и тому, что в первосортном писателе все прекрасно, а в писателях низшего разряда или вовсе неизвестных все слабо, только запутается в своем понимании и лишится многого полезного и истинно просветительного.

Ответить на важнейший в наше время вопрос ищущего образования юноши образованного сословия или человека из народа, ищущего просвещения, может только настоящая критика, — не та критика, которая существует теперь и которая поставляет себе задачей восхвалять произведения, получившие известность, и под эти произведения придумывать оправдывающие их туманные философско-эстетические теории, и не та критика, которая занимается тем, чтобы более или менее остроумно осмеивать плохие или чужого лагеря произведения, и еще менее та критика, которая процветала и процветает у нас и задается целью по типам, изображаемым у нескольких писателей, определять направление движения всего общества или вообще по поводу литературных произведений высказывать свои экономические и политические мысли.

Ответить на этот огромной важности вопрос: что читать из всего того, что написано? — может только настоящая критика, та, которая, как говорит Мэтью Арнольд, поставит себе целью выдвигать и указывать людям все, что есть самого лучшего как в прежних, так и в современных писателях.

От того, появится или нет такая критика, бескорыстная, не принадлежащая ни к какой партии, понимающая и любящая искусство, и установится ли ее авторитет настолько, что он будет сильнее денежной рекламы, — зависит, по моему мнению, решение вопроса о том, погибнут ли последние проблески просвещения в нашем, так называемом образованном, европейском обществе, не распространяясь на массы народа, или возродится оно, как оно возродилось в средние века, и распространится на большинство народа, лишенного теперь всякого просвещения.

Неизвестность среди публики прекрасного романа Поленца, точно так же, как и многих других, тонущих в море печатного хлама, хороших произведений, — тогда как бессмысленные, ничтожные и даже просто гадкие произведения литературы обсуждаются на все лады, неизменно восхваляются и расходятся в миллионах экземпляров, — вызвала во мне эти мысли, и я пользуюсь случаем, который едва ли еще мне представится, чтобы, хоть вкратце, высказать их.

О Шекспире и о драме

(Критический очерк)

I

Статья г-на Э. Кросби об отношении Шекспира к рабочему народу навела меня на мысль высказать и мое, давно установившееся, мнение о произведениях Шекспира, совершенно противоположное тому, которое установилось о нем во всем европейском мире. Вспоминая всю ту борьбу, сомнения, притворства, усилия настроить себя, которые я переиспытал вследствие моего полного несогласия с этим всеобщим поклонением, и полагая, что многие переживали и переживают то же самое, я думаю, что не бесполезно определенно и откровенно высказать это мое несогласное с большинством мнение, тем более что выводы, к которым я пришел, разбирая причины этого моего несогласия с установившимся общим мнением, мне думается, не лишены интереса и значения.

Несогласие мое с установившимся о Шекспире мнением не есть последствие случайного настроения или легкомысленного отношения к предмету, а есть результат многократных, в продолжение многих лет упорных попыток согласования своего взгляда с установившимися на Шекспира взглядами всех образованных людей христианского мира.

Помню то удивленье, которое я испытал при первом чтении Шекспира. Я ожидал получить большое эстетическое наслаждение. Но, прочтя одно за другим считающиеся лучшими его произведения: «Короля Лира», «Ромео и Юлию», «Гамлета», «Макбета», я не только не испытал наслаждения, но почувствовал неотразимое отвращение, скуку и недоумение о том, я ли безумен, находя ничтожными и прямо дурными произведения, которые считаются верхом совершенства всем образованным миром, или безумно то значение, которое приписывается этим образованным миром произведениям Шекспира. Недоумение мое усиливалось тем, что я всегда живо чувствовал красоты поэзии во всех ее формах; почему же признанные всем миром за гениальные художественные произведения сочинения Шекспира не только не нравились мне, но были мне отвратительны? Долго я не верил себе и в продолжение пятидесяти лет по нескольку раз принимался, проверяя себя, читать Шекспира во всех возможных видах: и по-русски, и по-английски, и по-немецки в переводе Шлегеля, как мне советовали; читал по нескольку раз и драмы, и комедии, и хроники и безошибочно испытывал все то же: отвращение, скуку и недоумение. Сейчас, перед писанием этой статьи, 75-летним стариком, желая еще раз проверить себя, я вновь прочел всего Шекспира от «Лира», «Гамлета», «Отелло» до хроник Генрихов, «Троила и Крессиды», «Бури» и «Цимбелина» и с еще большей силой испытал то же чувство, но уже не недоумения, а твердого, несомненного убеждения в том, что та непререкаемая слава великого, гениального писателя, которой пользуется Шекспир и которая заставляет писателей нашего времени подражать ему, а читателей и зрителей, извращая свое эстетическое и этическое понимание, отыскивать в нем несуществующее достоинство, есть великое зло, как и всякая неправда.

Хотя я и знаю, что большинство людей так верят в величие Шекспира, что, прочтя это мое суждение, не допустят даже возможности его справедливости и не обратят на него никакого внимания, я все-таки постараюсь, как умею, показать, почему я полагаю, что Шекспир не может быть признаваем не только великим, гениальным, но даже самым посредственным сочинителем.