Российские университеты XVIII – первой половины XIX века в контексте университетской истории Европы - Андрей Андреев

Насколько успешно функционировала построенная в Гёттингене система, показали годы, последовавшие за основанием, когда университет пережил невиданный взлет, принесший ему славу лучшего в Германии. «Все ради интересов чести и пользы», – так формулировал Мюнхгаузен основы своей «университетской морали».[577] Его усилия позволили приглашать на кафедры талантливых, известных в своих областях ученых, назначая им щедрое жалование и, что более важно, предоставляя им в дальнейшем все условия для успешной научной работы в Гёттингене. Раньше многих людей своего времени Мюнхгаузену стало ясно, что слава университета держится не столько на блестящих именах, сколько на создаваемой вокруг него инфраструктуре науки. Регулярные субсидии университету позволили приобрести лучшее учебное оборудование, построить анатомический театр, физический, химический, минералогический кабинеты, а позднее обсерваторию и первую в Германии женскую клинику – «повивальный дом» (Accouchierhaus), а главное, сформировать библиотеку, которая уже через несколько десятилетий представляла собой уникальное, если не лучшее в Германии, университетское книжное собрание. К книгам Гёттингенской библиотеки имели свободный доступ не только профессора, но и студенты, что было весьма необычно для университетов XVIII в., а еще необычнее было то, что все они могли уносить книги домой. Помещения библиотеки с их уходящими к потолку бесконечными книжными полками, куда взбирались по специальным приставным лестницам, были гордостью Гёттингена. Здесь, как писал один из профессоров, в своей области науки можно было «плавать, как лебедь в озере», и неудивительно, что ради возможности иметь такие условия для работы поток ученых в Гёттинген никогда не иссякал.

Успехи науки и преподавания, достигнутые в Гёттингене, были тесно связаны с текущей общественной жизнью и потребностями времени. В этом смысле университет вполне отвечал задачам, которые ставила эпоха Просвещения, – обучать практически полезным знаниям, которые могли затем использоваться для усовершенствования самого общества. Программа преподавания в Гёттингене была значительно обновлена и в особенности расширена на философском факультете, науки которого здесь в противоположность традиции впервые перестали быть лишь подготовительными к слушанию лекций других факультетов, но приобрели столь же высокий ранг и значение в глазах просвещенного слушателя.

На первое место среди всех наук вышли общественно-политические дисциплины: на юридическом факультете – государственное право, на философском – изучение экономики, финансов, географии, народонаселения разных стран, которое, благодаря трудам гёттингенских профессоров Г. Ахенваля и А. Л. Шлёцера, дало здесь начало новой науке о государстве – статистике.[578] Но и другие науки преподавались в Гёттингене в ином, чем прежде, практическом ключе. Например, лекции по физике читал замечательный немецкий ученый и просветитель, издатель афоризмов, надолго переживших свое время, Г. К. Лихтенберг, и эти лекции были построены так, чтобы вызвать у слушателей живой интерес к окружающему их миру, а для этого сопровождались демонстрациями многочисленных опытов. Профессор восточных языков И. Д. Михаэлис изучал и трактовал на своих лекциях мир Ветхого Завета настолько глубоко, что в 1761 г. смог снабдить экспедицию на Ближний Восток детально разработанной анкетой с практическими указаниями, как и где вести исследования.[579]

Даже преподавание классических языков и древностей поднялось в Гёттингене на новую высоту Его вел с 1763 г. один из самых знаменитых гёттингенских ученых Христиан Готлоб Гейне (1729–1812), который разработал для своих занятий особую форму – филологический семинар, рассматриваемый историками как прародитель всех университетских семинаров XIX в. Целью занятий являлось через античные тексты достичь живого, творческого общения с классическими писателями, представляющими высшие образцы искусства, актуальные как раньше, так и теперь, поскольку они помогают развить понимание и вкус к прекрасному в литературе.[580] В начале XIX в. Гейне был избран иностранным членом Парижской Академии наук, и его учение об античной эстетике использовалось при изучении произведений искусства, вывезенных французскими войсками из Италии. Известность Гейне была поистине европейской, как отмечал учившийся у него русский общественный деятель Александр Тургенев: «Отечество Гейне не Германия, а вся просвещенная Европа. Он гражданин мира, а не одного Гёттингена».[581] К этому нужно добавить, что с 1770 г. Гейне бессменно исполнял обязанности секретаря Гёттингенского ученого общества, издавал газету «Гёттингенские ученые ведомости», а также служил директором университетской библиотеки, для которой разработал систему каталогов и внимательно следил за пополнением библиотеки всеми научными новинками.[582]

Среди других известных ученых, читавших лекции в Гёттингене в XVIII в., назовем физиолога А. Галлера, математика А. Г. Кестнера, натуралиста И. Ф. Блуменбаха, филолога И. М. Гесснера, историка И. К. Гаттерера, правоведа И. Г. Пюттера, экономиста и технолога И. Бекмана и др. Все они внесли немалый вклад в развитие собственных предметов. Причем в этих успехах была заслуга не только отдельных ученых, но и самой предоставляемой университетом атмосферы беспрепятственно, не будучи скованным учеными авторитетами и жесткой программой, применять новые методы, искать новые теоретические основы наук.

Дифференциации, профилированию отдельных научных отраслей способствовала в Гёттингене система профессорских должностей, в которой фактически не было структуры кафедр, поскольку, благодаря прямому государственному финансированию профессоров, каждый из них мог самостоятельно обозначить рамки своего предмета на переговорах с кураторами, а те в свою очередь были заинтересованы в приглашении профессоров для преподавания новых, молодых наук (таких, например, как технология, которая впервые в Гёттингене вошла в университетскую программу).

С этой точки зрения и различия в должностях ординарного и экстраординарного профессора имели здесь иной смысл, нежели во многих других университетах. С эпохи средневековья должность ординарного профессора относилась к ученому, занимающему кафедру и обладающему наибольшими правами в корпорации, в частности заседающему в академическом Сенате, соответственно, участвующему в выборах других профессоров и т. п. Но, помимо них, в университете могли преподавать «профессора без кафедр» – т. н. экстраординарные профессора, которые получали финансирование непосредственно из средств князя, назначившего их в университет. При этом в Сенат экстраординарные профессора не входили, не могли занимать административные посты и оказывались как бы вне корпоративного самоуправления.[583] Такое разделение дожило до XVIII в.: так, И. В. Гёте, советник Веймарского двора, курировавший высшее образование, в своих попытках «модернизировать» Йенский университет противопоставил «университету ординариев», т. е. выборной профессуре, не желавшей пускать в свою среду новые веяния, «университет экстраординариев» – талантливых ученых, назначенных на профессорские должности государством по представлениям самого Гёте[584].

Однако в Гёттингене такое противопоставление смысла не имело – все профессора здесь назначались государством, а в университете не было заранее фиксированных кафедр. Поэтому обе должности, и экстраординарного, и ординарного профессора, обозначали просто этапы университетской карьеры у большинства ученых.[585]

Надо заметить, что охотно допускались к преподаванию в Гёттингене молодые ученые, чему способствовала упоминавшаяся система приват-доцентуры. Как признавали многие, получить для этого степень доктора было не слишком сложно – факультеты не предъявляли завышенных требований к кандидатам, напротив, желали поощрить достижения, проявленный интерес и способности к науке (особенно ясно это видно в отношении к иностранным студентам, в частности из России).

Сама же система ученых степеней претерпела в Гёттингене упрощение, характерное, впрочем, и для некоторых других немецких университетов XVIII в.[586] Оно было связано с двумя причинами. Во-первых, с уравнением философского факультета с остальными исчезла необходимость последовательно получать все ученые степени, от начальных на философском (бакалавр, магистр) до конечных на высших факультетах (лиценциат, доктор). Степени магистра и доктора теперь приобрели принципиально равный статус, что выразилось в употреблении и на философском факультете степени доктора (doctor philosophiae) – иногда, отдавая дань традиции, в единой связке с прежним званием магистра (doctorphilosophiae et liberalium artium magister)[587]. Во-вторых, с исчезновением или упрощением ряда корпоративных ритуалов в одну процедуру соединилось получение низших и высших степеней, и вследствие этого в самостоятельном смысле низшие степени (бакалавр, лиценциат) перестали использоваться. Для получения степени доктора теперь необходимо было лишь сдать полагающийся экзамен (состоявший в большом количестве вопросов из различных предметов данного факультета) и публично представить перед членами факультета диссертацию – своего рода сочинение на заданную тему, на подготовку которого обычно уходило не очень много времени. Но, например, И. В. Гёте в Лейпцигском университете в 1770 г., защитив в качестве экзамена перед профессорами 56 научных тезисов, отказался от написания диссертации по юриспруденции: формально в таком случае он становился лишь лиценциатом права, хотя в последующем его регулярно титуловали как доктора[588].