В горах Кавказа. Записки современного пустынножителя - Меркурий

— Ну, садитесь, поплывем.

Следователь как будто решился и стал спускаться к этому «кораблю».

— Ой, ой! Что ты, что ты! Я плавать не умею. Если что случится, сразу же утону, — замахал руками второй. — Надо быть сумасшедшим, чтобы решиться плыть на этих ужасных корытах! Нет-нет! Поехали обратно…

— Ну, давай поплывем вдвоем, — стал уговаривать следователя пчеловод, — я дам тебе на другом берегу свои резиновые сапоги, а сам пойду по воде в кирзовых, и через два с половиной часа будем на месте.

Зная, что они весь день ничего не ели, брат решил подбодрить следователя, пообещав:

— Там и покушаем, и переночуем, а завтра возвратимся сюда.

Он был крайне заинтересован в том, чтобы доставить следователя на могилу отца Исаакия, где был бы составлен акт, подтверждающий достоверность написанного им заявления, но… Товарищ все же уговорил его вернуться обратно. Сели в ожидавшую их машину и, не останавливаясь возле здания сельсовета, поехали в селение Цебельду к автобусной остановке. Там, развернувшись, машина умчалась восвояси.

Следователь с братом остались одни, так как милиционер куда-то незаметно исчез. Через двадцать минут следователь остановил первую попавшуюся машину, и через три часа они были уже возле управления милиции. Брата бесцеремонно втолкнули в камеру, а утром увезли в спецприемник на длительный «отдых».

ГЛАВА 42

Вновь под нарами — В тюремном аду — Спасительная встреча — Взятка за свободу — Вместо келий — груды пепла — Смерть монахини Еликониды

Вновь пчеловод оказался в той же тесной камере, где уже побывал три года назад, и снова тот же ад: и людей, как сельдей в бочке, и тот же синий табачный дым, из-за которого нечем дышать. Свободных мест на нарах, как и в прошлый раз, не оказалось. Пришлось опять залезть под нары, где свободного пространства ровно столько, чтобы можно было улечься на боку. Зато дышать там было намного легче, потому что облако табачного дыма туда не опускалось.

Сердце брата стеснили тучи тяжелых дум. Что его ожидает? Теперь он попал в спецприемник вторично все с тем же просроченным паспортом.

На другой день его повели в спецчасть, сняли отпечатки пальцев, потом заполнили личное дело. Задавали те же вопросы, что и прежде, но брат ни полусловом не заикнулся, что он находится здесь вторично. После допроса увели в камеру. Однообразной вереницей потянулись дни ожидания. Люди, в этот раз находившиеся вместе с ним в камере, были точно такими же морально разложившимися, как и прежние. Точно также их язык непрестанно извергал отвратительное сквернословие. Преподобные Отцы советовали при общении с незнакомым человеком обращать внимание на темы его разговора и речь, ибо от избытка сердца глаголют уста (Мф. 12,34), по ним можно увидеть в человеке доминирующую страсть. Как и в прошлый раз он не встретил здесь ни одного человека, с которым можно было бы вступить в разговор, чтобы в беседе на время забыть этот ад.

Со временем дежурный надзиратель начал испытывать к брату какое-то особое доверие. Каждый день вызывал его в коридор, вручал два ведра и шел с ним в гражданскую столовую. Здесь ведра наполняли пищей для всех арестантов, и брат приносил их обратно в спецприемник. Направляясь однажды в столовую, отшельник повстречал на улице знакомую женщину, работавшую секретарем епархиального управления. Узнав его, она всплеснула руками от удивления и спросила:

— Как же вы там очутились?

Брат ответил:

— Да вот очутился, сам того не ожидая.

Эта женщина была хорошо знакома с начальником спецприемника, потому что двери их квартир были на одной лестничной клетке друг против друга. Договорившись с ним, она устроила встречу в комнате ожидания при спецприемнике. Здесь она объяснила брату, что за взятку в триста рублей его согласны освободить из-под ареста и обменять старый паспорт на новый.

— Я попытаюсь попросить денег у архиерея, священников и состоятельных прихожан, чтобы собрать эту сумму.

— Ни у кого ничего не просите. Если имеете усердие, то сходите к матушке Галине — жене священника, у нее находятся на хранении мои деньги в сумме пятисот рублей, возьмите нужное количество и отдайте им, — ответил ей брат-пчеловод.

Утром следующего дня его вызвали в спецчасть, вручили маршрутку, как будто для проезда в город Загорск, и выпустили из спецприемника, сказав, что через полмесяца он должен возвратиться с фотографиями для получения нового паспорта.

Очутившись на свободе, брат на другой же день вечером уехал автобусом в Амткелы и знакомым путем, освещая путь фонариком, подошел к озеру. На месте келий приозерных монахинь он с ужасом увидел груды золы и недогоревшие головешки. Это было для него полной неожиданностью. Сгоревшие на довольно большом расстоянии друг от друга кельи свидетельствовали о чьем-то злом умысле.

Брат спустился извилистой тропинкой по скалистому склону к берегу, отыскал в зарослях рододендрона спрятанные им когда-то резиновые сапоги с длинными голенищами и, обув их, пошел по берегам речушки к своей пустыньке. Глухой ночью он добрался, наконец, до второй поляны. На окраине огорода, над могилой отца Исаакия, стоял неумело сделанный низкий крест. Постояв возле него несколько минут, он пропел кондак: «Со святыми упокой…», затем икос: «Сам Един еси бессмертный…» и пошел осматривать кельи с надеждой, что обнаружит кого-нибудь из братьев. В крайней он наткнулся на единственного жильца и от него узнал, что темнолицый охотник искал мед, который, как ему сказали в милиции, будто бы спрятан где-то здесь под скалой. Брат-пчеловод изумился, услышав это сообщение, потому что про мед он говорил с глазу на глаз только начальнику милиции у него в кабинете.

Меда, конечно, охотник не обнаружил, но в зарослях рододендрона нашел пасеку брата-пчеловода и с помощью родственников перенес ее на первую поляну, прихватив и другую пасеку, принадлежавшую брату, жившему ранее в дупле. Таким образом обе пасеки стали его собственностью. Впоследствии, уже зимой, все эти ульи полностью разорил бродячий медведь.

Почти одновременно с появлением в горах темнолицего к приозерным монахиням пришли четыре грабителя, разграбили все их пожитки и, связав во вьюки, увезли на двух лошадях. Мало того, изнасиловали монахиню Еликониду, старушку восьмидесяти двух лет, и престарелую схимонахиню Серафиму. Монахини помоложе (их насчитывалось в то время тринадцать человек, включая и тех, что жили возле Анниной могилы, и поселившихся со временем ниже по косогору, и одиноко подвизавшуюся схимонахиню З.) каким-то чудом успели разбежаться. А затем, уже в ночное время, они все вместе ушли пешком в город. Старушка Еликонида после перенесенного издевательства, еле добравшись до автодороги, тоже уехала в город, где хотела обратиться за медицинской помощью в поликлинику, но в регистратуре отказались завести карточку, когда узнали, что она не имеет паспорта. Махнув рукой, старушка сказала: «Спаси их, Господи, видно, терпеть все надо нам, грешным» — и ушла из поликлиники. Через две недели она тихо умерла в доме одной приютившей ее женщины.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});