Пленники зимы - Владимир Яценко

– Опять тапочки не надел, – укоризненно заметила Таня. Она пошла в прихожую и вернулась с тапочками. – Ты у нас не можешь болеть, папчик, – она помогла ему надеть шлёпанцы и поцеловала в щеку. – Мы без тебя пропадём.

На столе уже стояла тарелка с оладьями, сметана, мёд.

– Хозяйка вечером приходила, ты уже спал. Мы ей ещё за прошлый месяц не заплатили. Ешь, сейчас чай будет.

Максим левой рукой потянулся к вилке.

– Что у тебя с рукой?

Он вытащил из-под стола правую руку и внимательно осмотрел безымянный палец.

Таня была уже рядом.

– Ничего себе! Надо было сразу кольцо снять. Теперь не снимешь. Как огурец.

Может в холодное?

– Да ну его, – отмахнулся Максим. – Само пройдёт. Поболит и перестанет.

Она внимательно рассматривала покалеченный сустав:

– Укол сможешь сделать?

– Конечно, смогу. Чаю налей, кипит уже.

Она отвернулась к плите, а Максим поковырял оладьи и отложил вилку в сторону.

Есть совершенно не хотелось. Мутило, и кружилась голова. "Сделаю укол, и спать, – подумал он. – Потом проснусь и поеду. Чтобы вечером опять свалиться в койку, а утром она мне расскажет, что тут делалось без меня. Животная жизнь. Без просвета и надежд на перспективу".

– Звонил Евсеич, он тебе резину подыскал. Говорит не новая, но хорошая.

Перебортировка входит в цену…

"Неужели всё так и закончится? Чужое жилище и чужая машина, временная работа…

И все мы какие-то временные, ненастоящие. Если не думать, то, вроде бы и нормально, на хлеб хватает…" Она поставила перед ним чашку и пошла в прихожую.

"Вот только не думать не всегда получается. Одна-единственная ошибка, любая авария, поломка машины и всё рухнет. Плавучесть – ноль. И спасибо людям, что ещё машину доверили. Без этого одна дорога – реализатором на промрынок "седьмой километр", что вообще смерти подобно. Так что есть ещё куда падать…" Татьяна вернулась на кухню, уселась на другой половине стола и положила выручку перед собой.

– Что-то нехорошо мне, малышка, – пожаловался жене Максим, вставая из-за стола.

– Пойду, вымою руки и всё приготовлю, а ты потихоньку буди Наденьку…

Он остановился из-за её невнятного восклицания:

– Что там ещё?

– Где это ты ездил? – она подняла на него сияющие глаза. – Ничего себе выручка!

– Что такое? – переспросил Максим.

– Ты меня спрашиваешь? – глаза у неё стали круглые и заблестели. – Это доллары?

Откуда?

Максим подошёл ближе, уставился на кучу новеньких зелёных двадцаток, замер.

– Они настоящие? – перешла на шёпот Татьяна.

Максим несколько мгновений разглядывал ворох банкнот с растрёпанными Джексонами, потом осторожно ощупал кольцо, намертво прихваченное шишкой повреждённого сустава, и, ничего не ответив, широким шагом направился в комнату. Он включил свет и подошёл к кроватке ребёнка. Никакой сыпи на щеках, дыхание ровное, лоб прохладный, сухой.

– Вот дурак! – сказал он вслух над спящей дочерью. – Надо было сотенные просить!

Y

– Это что же, – неуверенно подаёт голос Герман. – Ты свои двадцатки прямо в кармане печатаешь?

– Не знаю никакую Симону, – недовольно бурчит Светлана.

– А третье желание? – беспокоится Маша. – Ведь ты только два загадал?

– И кто же из вас Симона? – недоумевает Игорь.

Я чувствую опустошение. В голове чуть позванивает, но вроде бы на этот раз обошлось. Если они и надеялись на какое-то озарение, то не сложилось, не сбылось.

Извините.

– Дзю! – яростно шипит Калима. – Немедленно на пост!

– И что тебе открылось? – не скрывая восторга, вопрошает Наташа. – Что главное в жизни?

– Смирение, терпимость… – это я хорошо про смирение сказал. Именно его сейчас чувствую: покой и смирение. – Все мы – звенья одной цепи, связанной Господом.

Необходимо мириться с судьбой и терпеть соседей.

– Соседи?

– Что ещё за цепь?

– Соседи по жизни, соседи по цепи, – кожей чувствую: не слышат, не понимают. Но это настолько важно, что спешу уточнить: – На самом деле не цепь – а сеть.

Многомерная сеть из нитей судеб, узлы которой – список событий между прошлым и будущим, генеральная история, написанная от начала времён и до конца мира.

– Всё предопределено и от нас ничего не зависит?

– Зависит. Гамлет исполняется на сцене уже пятьсот лет. Ты наперёд знаешь все события в пьесе и реплики героев, но интерес не пропадает. Почему?

– Игра актёров…

– Точно. Мы в любом случае исполним предначертанное. Но весь вопрос в том, КАК мы это сделаем.

– Несправедливо: у одних интересные роли, у других – нет.

– Нет скучных ролей, есть равнодушные исполнители.

– Что там насчёт смирения? – просыпается Сергей. – Это про то, как если ударили по левой щеке, подставь правую?

– Именно. Если позволил кому-то ударить себя по щеке, то признай свою слабость, умерь гордость, не копи злобу, не множь ненависть.

– И где же здесь справедливость?

– Представь, что у тебя угоняют машину. Ты хватаешься за пистолет, стреляешь вслед угонщику и… убиваешь его. Что произойдёт дальше?

Он молчит.

– Тогда я скажу: тебя будут судить и посадят в тюрьму. Потому как кроме твоих представлений о справедливости есть закон, чтобы люди не поубивали друг друга.

Так и у Господа. Он судит по своим законам, и Ему нет дела до наших представлений о жизни.

– Но как-то же надо наказывать…

– Не надо. Ты купил сыну канарейку и не уберёг её от кота. Неужели, чтобы успокоить ребёнка, ты при нём этого кота повесишь? И обрати внимание: с твоей точки зрения, с точки зрения взрослого человека, который ЗНАЕТ! – кот, на самом деле, прав…

– Опять проповеди, – недовольный голос Маши. – Церковь, схимники с отшельниками… целовать иконы да челом в пол. Бред интеллекта… Я не могу этого принять.

– А тебя никто не спрашивает. Это задано. И насчёт поцелуев и челобитья… значит, не страдала. И не желала. Поздний вечер, ночь, зима, а у тебя в хате не топлено, и ты одна, и до соседей не докричишься, не дозовёшься, и болен ребёнок.

Знаешь, чтобы дотянуть до рассвета и ребёнка не потерять, не то что головой об пол перед иконой – доски неструганные целовать будешь. Страстно! В засос! Лишь бы оставалась надежда. Лишь бы потом не сказать себе: можно было ещё раз попросить, а не попросила. И ничего не поправить…

И вдруг я чувствую, как стремительно поднимаюсь всё выше и выше. Это было странно: я видел себя, Светлану, Калиму. Видел оба вездехода, Игоря с автоматом на одном из них. И всё это вместе с камнями и скалами стремительно уносилось вниз, съёживалось до микроскопических размеров. Но, уменьшившись, не пропадало, не терялось в нагромождении всё прибывающих деталей ландшафта. Будто с увеличением угла обзора что-то происходило и со зрением: все эти детали были хорошо видны. Я мог их рассмотреть.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});