Камень богини любви - Елена Арсеньева

– И верно, – будничным тоном сказала Има. – Давай, Серый, сними ее с подоконника.

Алёна быстро оглянулась через плечо. Отсюда не видно того места, где провалился Андрей. Выбрался он? Или нет? Если он еще в сугробе, а Алёна попытается выпрыгнуть в окно, убьют обоих. И никто не узнает, кто это сделал. Если же его не заметят, он выберется и пойдет в милицию… остается хоть один шанс, что эту банду задержат, обезвредят, их махинации и убийства будут остановлены… Жаль только жить в эту пору прекрасную уж не придется Алёне Дмитриевой. Да и история с браслетом так и останется тайной…

– Погоди! – крикнула она. – Скажи, зачем понадобилось подменять мой браслет? И кто это сделал?

– Да я, кто же еще? – пожала плечами Има. – Но это очень долго рассказывать что и почему. Серый правильно говорил…

– Вообще у меня время есть, – слабо улыбнулась Алёна, стараясь не думать о том, что говорил Серый, а говорил он – пора кончать…

– Зато у меня нет, – улыбнулась в ответ Има. – Нам еще надо достать одну коробочку… вот здесь, под кривой старухиной скатеркой! – И она расхохоталась, постучав носком сапога по крышке люка. – Ну до чего же глуп Константин! Глуп и труслив. Украл у Серого то, ради чего мы старались, ради чего стали не просто мошенниками, а убийцами… украл, но испугался, когда понял, что ювелир из-за меньшей провинности был убит, и спрятал… но так, чтобы мы смогли найти. А сам решил сбежать. Но лучше бы он на коленях приполз и все это в зубах принес – может быть, я бы его простила. Или если бы это письмо прямо мне отправил. Но он допустил, чтобы письмо попало в чужие руки, девка эта его прочла, ты… за все это Костя и поплатился.

– А его квартирную хозяйку ты убила из-за того, что она тебя однажды видела… пришла к Константину, а он тебя гостям предъявил. Но только имей в виду – этот случай соседи уже рассказали следователям, твое подробное описание дали… так что тебя все же найдут, – с мстительной надеждой сказала Алёна.

– Не найдут! – засмеялась Има. – У меня довольно типичная внешность. Нет никаких концов, которые могли бы связать меня с Костей. Эти двое, которые видели меня в «Видео», никому и ничего уже не скажут. Ты – тоже. В «Шоколаде» и дома я больше не появлюсь. Мать меня не выдаст, и даже если кто-то заподозрит, что часть левого товара мы сбывали через «Клеопатру», а не только через «Диамант», – она лукаво усмехнулась, – это невозможно доказать, мы очень аккуратно работали. Сейчас достанем то, что спрятал Костик, а уже вечером, с документами финской гражданки Имы Яаскеляйнен, я улечу в Питер с моим мужем – кстати, вот он стоит, его имя – Вейка, можешь нас поздравить! – И никто и никогда…

Алёна усмехнулась.

– Ну? – с тревогой спросила Има. – Что?

– Да ничего, – пожала плечами Алёна.

В самом деле, ничего. Она-то было подумала о Даниле, который собирался мстить за брата. Но то, как проворно он сбежал из переулка Клитчоглоу, очень много говорило о его характере. Не орел, нет, не орел, как говорилось в старом-престаром фильме «Простая история», который Алёна когда-то любила смотреть.

Теперь уже больше не посмотрит.

Она вдруг как-то невыносимо устала. Сук показался до жути тяжелым, рука онемела его держать.

– Серый, пойди посмотри, там наш Виталик не сдох еще? – приказала Има. – А то мы как-то о нем забыли… Вейка, ты сам ее пристрелишь? Или мне дашь пистолет?

Вейка медленно – наверное, чтобы не делать резких движений и не активизировать вирус бешенства, – начал опускать руку в карман.

Алёна покачнулась, но схватилась за край выщербленного оконного проема и кое-как удержалась.

Има засмеялась.

– Ты правильно делаешь, что не прыгаешь за окно. Наверное, знаешь, что там кругом просела земля так, что провалишься вроде бы в сугроб, но постепенно сползешь на глубину в десяток метров. И будет тебе готовая могилка. Нам даже пулю на тебя тратить не придется. Только смерть очень долгая…

Алёна снова покачнулась.

Возможно, о помощи она мечтает напрасно и бессмысленно… Андрей мог провалиться на страшную глубину!

А ведь его ждут жена и дочка, они в гости в деревню собирались, а он-то…

И все из-за нее, из-за ее проклятущего любопытства!

Глаза заволокло слезами, и все, что происходило потом, Алёна видела словно сквозь пелену дождя, и почему-то казалось, что оно происходит невероятно медленно… медленно… растянуто… как будто ее уходящая жизнь цеплялась за неумолимое время и пыталась замедлить его, но оно двигалось, и двигало события, и укорачивало то, что еще оставалось додышать, додумать, дочувствовать – дожить!

Дела давно минувших дней

На другой вечер у нас состоялась репетиция новой пьесы. Мы начали готовить «Мещан». На репетицию к нам давно напрашивался губернатор Гриневич, известный как большой театрал, давно желающий побывать, как он выражался, «при зарождении пьесы». И вот он явился со свитой, сидел в первом ряду, явно наслаждаясь происходящим, совсем не важный, веселый, добродушный… я его никогда не видел таким… Труппа моя была в восторге… все были довольны, кроме меня. Я не находил себе места от тревоги. С утра я снова ездил на дом к Серафиме, но на двери висел замок.

Ни звука, ни записки…

Весь двор был покрыт лужами и усыпан оббитыми соцветиями табачка и ночной красавицы. Они были жалкими, скукожившимися… как моя душа.

Я улыбался губернатору, я играл радушного, всем довольного режиссера и знаменитого артиста… но те страшные открытия, которые я сделал ночью, не оставляли меня в покое.

А через час губернатор был застрелен в упор неизвестным человеком. Случилось это, лишь только его превосходительство отошел на шаг или два от театральных дверей. Мы все оставались в зале, как вдруг услышали выстрелы. После мгновенного замешательства кинулись со сцены; вдруг в зал вбежал высокий парень в студенческой тужурке и фуражке, из-под который торчали светлые, точно соломенные волосы, и вскричал раскатистым, твердым голосом: «Губер-рнатор-ра убил-ли! Бегит-те быстр-рей!»

Мы всем скопом повалили в единственную незапертую дверь, где столкнулись с полицией. Началась свалка, нас отталкивали, мы кричали, что губернатора убили, не понимая, почему полиция рвется в зал… А тем временем этот «студент» – он-то и застрелил Гриневича – скрылся в здании театра, исчез, как в воду канул. Собственно, какая там вода… Пробежал через зал на сцену, затерялся среди многочисленных кулис и проскочил через заднюю дверь, которая вела в театральный двор, а оттуда – на улицу. Пока его перестали искать между креслами в зале, пока прочесали все кулисы – он уже был далеко.

Все произошло так быстро, так невероятно быстро, что его никто даже не разглядел толком. Все, знай, всплескивали руками и расписывались в собственной невнимательности. Много было слез и истерик. Полицейские чины, которые вели допросы, смотрели на нас, как на ненормальных, с презрением. Мне было предписано закрыть театр до окончания траурных церемоний.

Меня допрашивали, как и остальных, и я издавал те же невразумительные звуки, изображая потрясенного, ошарашенного, перепуганного идиота. На самом деле я один, наверное, мог бы рассказать об убийце хоть что-нибудь, во всяком случае, дать описание его внешности. Я видел его только один миг, но сразу узнал. Это был тот самый Венька, которого я видел вчера во дворе Серафимы. Тот самый светлоглазый и светловолосый высокий парень, который смотрел на меня сквозь ночь – и видел так же ясно, как я его.

Так вот в чем вчера подбадривала его Серафима! Вот о чем так убежденно говорила: «Завтра все пройдет отлично! Я верю в это!» Она подбадривала будущего убийцу. У них кое-что не заладилось вечером, и она вселяла в него бодрость.

Я хотел назвать его, хотел подсказать, где его искать. Совесть молила меня об этом! Но тогда я должен был выдать Серафиму. А вместе с ней – и себя, ведь моя связь с ней не была тайной для многих.

Прошел день. Невыносимо тяжелый день! Ночью опять грянула гроза и пошел дождь. Струи ливня били по земле с такой яростью, что кое-где подмывало мостовую и выворачивало камни потоками воды. Речка Ковалиха вышла из берегов и затопила огороды. Волга, а особенно Ока грозили подмыть набережные. Ливневой канализации, как в Москве или Петербурге, в Нижнем не было никогда, а потому улицы во время ливней превращались в неодолимые реки.

Я взял извозчика, и мы кое-как добрались через залитый водой город к 1-му Ильинскому. Дверь по-прежнему заперта на замок…

Я поспрашивал соседей. Нет, Серафиму никто не видел. Это известие меня огорчило. Единственное, что обрадовало, – что полиция здесь не появлялась.

А дома меня ждало письмо от Васильева. Оно было почему-то не от руки написано, а отпечатано на «Ремингтоне», что меня очень удивило. Васильев сообщал, что повредил правую руку, а потому отстучал письмо одним пальцем левой на машинке и настоятельно просил меня прийти на Городскую водопроводную станцию на Черниговской, где он работал сменным мастером, завтра в полдень и намекал, что речь идет о деле жизни и смерти.