Мисс Чудо - Лоретта Чейз

Услышав позади шаги, Мирабель обернулась, и сердце у нее болезненно сжалось.

Она вздернула подбородок, придав лицу высокомерное выражение.

— Мистер Карсингтон? — неприветливо произнесла она.

— Ах ты злая, злая девчонка, — сказал он.

Он раскраснелся, его золотистые глаза сверкали. Стало трудно дышать, как перед грозой.

Она понимала, что гроза — это он сам, а то, что она чувствовала, — это сила его гнева. Его гнев был так же осязаем, как и его обаяние, заставляющее безоглядно влюбляться в него даже опытных куртизанок. Она хотела отступить назад, чтобы избежать воздействия этой непреодолимой притягательной силы, но гордость не позволила ей спасаться бегством.

— Мне безразлично, что вы обо мне думаете, — заявила она. — Ваше мнение не имеет для меня никакого значения.

— Ты лгунья, каких свет не видывал. — Он подошел ближе. Мирабель замешкалась, он привлек ее к себе и обнял. Она попыталась увернуться и опустила голову. Если он ее поцелует — все пропало.

Но он ее не поцеловал — лишь крепко прижал к себе и пророкотал, уткнувшись куда-то в шляпку:

— Значит, Вудфри шарлатан, не так ли? А я хожу во сне и говорю сам с собой, а? А ты не доверила бы свой бизнес человеку, у которого не все в порядке с головой. Разумеется, не доверила бы. Ты не отдала бы свое дело ни в чьи руки. В отличие от своего тела.

Мирабель могла бы высвободиться из его объятий. Он был слишком благороден, чтобы не отпустить ее, но она почему-то не сопротивлялась.

С тех пор как они встретились с ним, он по частицам украл ее сердце, еще немного, и он украдет все. Она понимала, что на этот раз ее ожидают значительно большие страдания, чем те, которые пришлось перенести, когда она порвала с Уильямом.

— Простите меня, — прошептала она, уткнувшись в его плащ.

Мистер Карсингтон, очевидно, без труда расслышал ее извинение, потому что оторвал ее от своего плаща, отпустил на шаг и, держа ее на расстоянии вытянутой руки, взглянул на нее.

— Письмо Гордмору было чудовищным ударом, нанесенным исподтишка, Мирабель. Если бы я не знал тебя лучше, то подумал бы, что ты специально соблазнила меня, чтобы заставить всех думать, будто я психически нездоров.

— Ах нет, вы ошибаетесь, — сказала она. — Ей-богу, то, что я говорила вам тогда, было чистой правдой.

— Ты сказала, что испытываешь ко мне сильные чувства.

— Да, но разве от этого кому-нибудь стало лучше? — воскликнула она. — Они ведь не заставят исчезнуть этот ваш проклятый канал? И он все равно будет проложен вон там. — Она кивком указала место, где предположительно должна была пройти трасса канала. — Вы испортите все, наши с мамой труды пойдут насмарку. Это причинит мне невыносимую боль. — У нее перехватило дыхание, а глаза наполнились слезами.

— Значит, это работа твоей матери, — задумчиво произнес он мгновение спустя. Мирабель кивнула, не в силах произнести ни слова. С тех пор как умерла ее мать, она не плакала прилюдно. Слезы — это слишком личное. Да и мужчин они сердят, заставляя испытывать неловкость или смущение.

Он отпустил ее, отошел в сторону и некоторое время стоял, глядя туда, куда она указала. Потом вернулся и взял ее за руку.

— Значит, насколько я понимаю, ландшафт спроектировала она? — спросил он.

— Моя мать обладала даром художника, — сказала она, взяв себя в руки. — Будь она мужчиной, возможно, прославилась бы, как Браун.

Алистер все понял, как только она сказала, что канал испортит вид, созданный ее матерью. Однако Мирабель надо было выговориться, и она продолжала.

Она рассказывала свою историю и историю этой земли. В ее понимании это было единое целое.

Она рассказала, как развивалось поместье и как примерно сто лет назад был построен мавзолей и произведена перепланировка земли. Это была попытка выдержать ландшафт в натуралистическом стиле, мастером которого был художник Ланселот Браун, «мистер Одаренность».

Однако добиться абсолютно удовлетворительного результата не удалось, и со временем разные элементы дизайна исчезли сами по себе, оказавшись неуместными или непрактичными.

Начало этим преобразованиям положила Алисия Олдридж, которая и занималась этим в течение двадцати лет. Она умерла, не завершив своих планов. Однако Мирабель знала все до мельчайших подробностей. С тех пор как дочь подросла настолько, чтобы понимать ее, мать делилась с ней своими планами и заражала энтузиазмом.

— Всю эту красоту создала она, — говорила Мирабель. — На склоне холма, над мостом, стоял летний домик. Она заставила перенести его и спрятала среди деревьев, так, что он возникает перед глазами неожиданно, когда идешь по извилистой тропинке вдоль берега ручья.

Она указала еще одно место, куда сама внесла изменения в соответствии с планом матери. Слушая ее, Алистер без труда понял и масштабы перемен, и их артистизм, и изящество.

Обведя его вокруг колоннады, окружающей мавзолей, и рассказав историю открывающихся видов, она замолчала.

Ему показалось, что она сожалеет о том, что так разоткровенничалась.

Он исподтишка изучал ее профиль. Она, казалось, забыла о нем. Взгляд ее был каким-то отстраненным, как у ее отца. Именно так смотрел на свечу мистер Олдридж, когда Алистер пытался завербовать его в число сторонников строительства канала.

Потом вдруг уголки ее рта дрогнули и чуть-чуть приподнялись.

Глядя прямо перед собой, Алистер сказал:

— Я отдал бы что угодно, лишь бы узнать, о чем ты думаешь.

— Я пыталась обдумать возможности отделаться от вас, но мой мозг не желает мне помогать. Как и сердце. Как и все прочее. Ведь когда я пытаюсь думать, то представляю тебя… обнаженным.

Он так резко повернул голову, что удивительно, как она не слетела у него с плеч.

— Что, что ты представляешь?

— Тебя, — сказала она. — Голым.

Хорошо еще, что он не представил себе ее нагой. Сегодня он всего лишь держал ее в объятиях, причем очень недолго. Во всяком случае, не так долго, как хотелось бы.

Он не поцеловал ее, не попытался снять с нее даже перчатку, хотя отдал бы все на свете, лишь бы снова ощутить вкус ее губ и почувствовать прикосновение рук. Ей было достаточно прикоснуться к его лицу, чтобы изменился весь мир.

Он прогнал эти мысли, теша себя надеждой, что не станет больше совершать глупости.

Однако стоило ей произнести эти роковые слова, как он представил себе юбки, задранные до бедер, идеальной формы грудь с нежными розовыми сосками, мягкие завитки волос между стройными ногами…

Он расправил плечи и упрямо выпятил челюсть.

— Когда мы поженимся, ты сможешь видеть меня голым сколько душе угодно, — сказал он. — А до тех пор лучше не затрагивать этой темы.