Детектив и политика 1991 №6(16) - Ладислав Фукс

огороженном штакетником, в приземистой халупе, где раньше чинили мотоциклы, а теперь открыли пивную.

Анатоль Брикциус-Стопек, рост 170 см, крепкого сложения, с зачесанными назад каштановыми волосами, смуглый, небритый, глаза темно-серые, в потертом сером костюме, в 21.57 вышел на темный двор и направился к амбару. За ним поплелся какой-то жалкий бродяжка, заросший и оборванный, новый его приятель, они вместе пили с восьми вечера. Брикциус кашлял… Как только он подошел к амбару, откуда-то вынырнул комиссар Ваня и сержант Амброз, тут же оказался и советник Хойман.

Брикциус на миг окаменел, попытался сунуть руку в карман, но Хойман перехватил руку и вывернул. Бродяга, уже державший его на прицеле, вместе с сержантом Амброзом надел на задержанного наручники. Его быстро обыскали, отобрали пистолет, какую-то мелочь, паспорт на другую фамилию и деньги.

Пока Брикциуса-Стопека выводили на улицу, где ждали две обычные частные машины, через несколько улиц от Пристанной сотрудники полиции во главе с инспектором Мелком задержали шестерых гангстеров, среди них и главаря.

Через пятнадцать минут машина, в которой везли Анатоля Брикциуса, уже мчалась по мосту Зайбта, затем по улице Келиха, мимо Биологического института, следом ехали Хойман с Ваней.

Хойман бегло осмотрел пистолет Брикциуса системы Мейербах, калибра 6,35 с левосторонней нарезкой ствола, и проверил количество патронов. Спрятав пистолет в карман, Хойман стал глядеть в окно — по тротуарам в свете фонарей сновали многочисленные прохожие, кое-кто возвращался с вечерних сеансов, и никто не подозревал, что мимо везут убийцу, за поимку которого назначено вознаграждение, который держал население в таком страхе, что детей выпускали только в сопровождении сторожевых собак, а грудных катали в колясках лишь вокруг статуй святых на площадях.

В половине одиннадцатого все прибыли в Управление полиции, точнее, в Криминальный центр. Двое полицейских встретили Брикциуса и отвели в подвальное помещение, в камеру предварительного заключения.

В эту камеру, кроме надзирателей, имели право входить лишь врач, адвокат арестованного и государственный прокурор.

Прокурору позвонили и поставили в известность об аресте в 23.00. Прокурор счел, что не стоит ему в столь поздний час пороть горячку — встречу с преступником, точнее подозреваемым, вполне можно перенести на завтра. Адвокат еще не был назначен.

Брикциуса освободили от наручников, сняли с него галстук и пиджак и пригласили полицейского врача. Осмотр длился недолго.

— Практически здоров, — сообщил врач дежурному надзирателю, — повышенное кровяное давление и совсем немного повышена температура. Нормально для таких случаев, все-таки стресс. С душевным состоянием хуже, я продиктую заключение.

В половине двенадцатого в коридоре перед одиночной камерой, где содержался Брикциус, появились главный криминальный советник Хойман и комиссар Ваня. Они встретились с инспектором Мелком, который готовился к предварительному допросу шестерых гангстеров, помещенных в соседних камерах.

— Их следует считать соучастниками всех убийств, совершенных Стопеком, — сказал Хойман инспектору. — Они не могли не знать об убийствах и все же помогали ему. Объясните им, что всех обвинят в соучастии, и напомните, чем это грозит. Только дьявол способен доказать, что им не было известно об убийствах…

Вместе с комиссаром Ваней Хойман вошел в камеру. Надзиратель внес два стула и ушел, затворив тяжелую дверь.

Советник Хойман остановился на пороге, он выглядел не разгневанным, не рассерженным, нельзя было даже сказать, что он находится лицом к лицу с преступником, исчадием ада. Он равнодушно смотрел на заключенного, даже без особого интереса. Лицо Хоймана было утомленным, и только.

Брикциус стоял возле койки, уронив руки, его воспаленные глаза глядели куда-то за спину Хоймана. На лице следы засохшей крови после горлового кровотечения, грязь, пот. Весь вид Стопека отнюдь не свидетельствовал о душевной силе.

— Вы обвиняетесь в побеге из брюссельской тюрьмы, где отбывали десятилетний срок за соучастие в убийстве шестнадцатилетней Клаудии Темминг, — спокойно объявил советник, подойдя к стулу. — Вы обвиняетесь также в убийствах детей. Нет смысла доказывать бесспорность вашей вины. Вас ждет петля. Имеется только одна возможность избежать виселицы и получить пожизненный срок. Состояние вашего здоровья и немедленное полное признание. Признание могло бы свидетельствовать о душевной болезни, и на этом основании медицинская комиссия ходатайствовала бы о замене смертной казни на пожизненное заключение в специальном учреждении. Твердо обещать я вам ничего не могу. Будете говорить?

Советник сел. Метрах в трех от Брикциуса. Хойман сидел спокойно, закинув ногу на ногу, сложив руки на коленях, как врач, которому показывают вырожденца, или как сидят на домашних видеосеансах. Ваня тоже сел, приготовил блокнот, он нервничал. Брикциус не шелохнулся, и трудно было ожидать, что он заговорит.

— Так мы ни к чему не придем. Речь идет о вашей жизни. Завтра же вас могут отправить на виселицу. Суд продлится не больше получаса. В течение полугода вы убили четверых детей. — Хойман встал.

Брикциус дернулся и вытаращил на него глаза.

Советник Хойман неподвижно стоял перед ним, легкая тень пробежала по его лицу и исчезла. Он пристально смотрел на Брикциуса.

— 5 сентября прошлого года в лесу рядом с дорогой, соединяющей Кнеппбург и Коларов, вы убили тринадцатилетнюю Антонию Зайбт из пистолета калибра 6,35 в затылок и на месте преступления оставили детскую карманную игру. 20 ноября таким же способом, из того же оружия, застрелили у реки, недалеко от деревни Цорн, четырнадцатилетнего Фридриха Дельмара.

По лицу Брикциуса катился пот. Губы были сжаты. Он тяжело дышал носом, как зверь перед пылающей головней.

— Вам нехорошо, Стопек, — спокойно констатировал советник. — Вы устали, измучены, вам страшно, нам сейчас не договориться. Отдохните. Садитесь и примите успокоительное. — Хойман пододвинул заключенному свой стул и, достав из кармана, протянул два порошка. — Садитесь, — повторил Хойман, — примите лекарство и запейте, вам станет легче. Сигарету хотите? — Хойман протянул заключенному фляжку, которую вынул из нагрудного кармана, и сигарету.

Брикциус высыпал порошки на ладонь и проглотил, как дитя глотает сласти во время религиозного обряда. Запил. Хойман, неотрывно смотревший на него, забрал пустую фляжку и дал прикурить.

— Итак, вы убили Антонию Зайбт, вот ее фотография. Вы убили Фридриха Дельмара. Вот он. Признавайтесь. — Хойман показал, не выпуская из рук, снимки убитых.

Брикциус выдохнул дым и поглядел на снимки. В лице его что-то дрогнуло, но он молчал.

— 22 декабря, также в лесу, рядом с городом Оттингеном, вы убили четырнадцатилетнего Юрга Книппсена, а сегодня днем вы выезжали из города в одно уединенное место. Так вот: где вы сегодня были и что делали?

Анатоль Брикциус выдохнул дым и ничего не сказал. По лицу лился пот, голова тряслась.

— На вашей совести четыре убийства, — продолжал Хойман. — Где вы были сегодня днем? Вы сейчас же должны признаться в четырех