Жития новомучеников и исповедников российских ХХ века - Сборник

—К этому вы не смеете прикасаться, это Святые Дары!

Он сказал это таким решительным тоном, что рука того невольно опустилась.

Затем они перешли в комнату Ольги Павловны и стали что‑то искать в стоявшем под образами шкафчике. На его верхней полке они увидели маленький золотой крестик, который Ольга Павловна не носила из‑за того, что оборвалась цепочка. К нему уже протянулась рука, но она сурово сказала, что в этом шкафу все вещи принадлежат ей, и они прекратили обыск и расхищение.

Затем они вывели иеромонаха Феодора на веранду и стали осматривать содержимое шкафа, откуда вынули и забрали все фотографии, все письма отца Феодора из заключения, зарисовки, сделанные им в лагере, его студенческую фотографию, две фотографии отца Космы. В шкафу находились также разные портреты совершенно незнакомых Ольге Павловне людей. Она объяснила им, что изучала фоторетушь и этим подрабатывала, но они все же вытащили все портреты и положили на большой стол, за которым сидел отец Феодор. Ольга Павловна увидела в руках сотрудника НКВД, несшего эти портреты, большой конверт оранжевого цвета, которого у них раньше не было. Сотрудник НКВД с отвратительной усмешкой вынул из него портрет Гитлера с немецкой надписью.

— А что это такое? — спросил один из них отца Феодора.

— Я не знаю и никогда в жизни этого не видел.

Ольга Павловна поняла, что они решили устроить провокацию и, не найдя при обыске ничего предосудительного, подсунули этот конверт.

Сестра предложила отцу Феодору покормить его, но он отказался и попросил их, чтобы ему дали возможность помолиться перед уходом.

— Только смотри, чтобы это недолго было, — согласились они.

Но вскоре, собравшись все в одну комнату, грубо сказали:

—Ну, собирайся, шевелись, пойдем!

Ольга Павловна в ответ твердо заявила, что они обязаны выполнить данное обещание и позволить брату помолиться. Они нехотя согласились, но прибавили:

— Только по–быстрому.

Отец Феодор надел полумантию и отслужил в комнате молебен перед Казанской иконой Божией Матери, перед которой когда‑то Ольга Павловна молилась, чтобы дать ответ на вопрошение брата, по какому пути идти. Двери в этой комнате не было, и сотрудники НКВД наблюдали за ним из соседней комнаты.

Помолившись, отец Феодор подошел к платяному шкафу, достал из него свою зимнюю ватную рясу, скуфью, которые хранились у Ольги Павловны, так как ему все время приходилось ездить в штатском, чтобы не подводить людей, у которых он бывал, и надел. При виде этого один из сотрудников НКВД закричал:

— Это еще что за маскарад?

На это отец Феодор с достоинством спокойно ответил:

—Это не маскарад, я счастлив, что могу наконец надеть одежду, мне подобающую.

Затем он подошел попрощаться с сестрой, которая горько заплакала, поцеловал ее и сказал:

— Глупенькая, ну что ты плачешь, радоваться надо, а не плакать!

Услышав эти слова, она открыла глаза и увидела перед собой светлое, совершенно преображенное, сияющее радостью его лицо.

Отца Феодора вывели из дома, перед крыльцом стояла легковая машина. Прежде чем сесть в нее, он обернулся, перекрестил широким крестом сестру и весь дом, потом сел в машину и его повезли в тюрьму.

Допросы начались на следующий день после ареста.

— За какие преступления вы были арестованы органами ОГПУ в 1933 году? — спросил следователь.

—В 1933 году я был арестован по обвинению в принадлежности к церковной группировке. Но виновным себя в предъявленном мне обвинении я не признал, — ответил иеромонах Феодор.

— Кто, кроме вас, в 1933 году был привлечен к судебной ответственности из числа ваших сообщников в антисоветской церковной группировке?

— Как на следствии, так и на суде мне не были предъявлены материалы обвинения, а поэтому я абсолютно не знаю, кто привлекался вместе со мной и были ли такого рода привлечения.

— Чем вы занимались в Завидове и на какие средства жили?

—В период своего проживания в Завидове я выезжал к своей сестре и получал у нее чертежно–художественную работу. Несколько раз я ездил в Волоколамский район, где я проживал по нескольку дней у своих знакомых в селах Гряды, Амельфино, Лысово и в самом Волоколамске. Мои знакомые поддерживали меня материально.

—Назовите ваших знакомых, у которых вы останавливались в селах Волоколамского района и в Волоколамске после того, как вам было запрещено пребывание в Московской области.

—Я считаю невозможным называть этих людей и впутывать их в свое следственное дело и поэтому называть их не хочу.

— Несмотря на то, что вы разоблачены как враг народа и советской власти, вы вместо откровенных признаний своей вины решили следствию оказывать сопротивление. Мы предупреждаем вас, что это бесполезная затея, так как вы будете разоблачены.

Затем допрос был прерван; по–видимому, были применены пытки, после чего следователь спросил:

—Состояли ли вы на учете как военнообязанный?

— До декабря 1940 года, а затем с военного учета я был снят по болезни. В декабре в Завидове я проходил переучет и был признан годным к несению нестроевой службы, и мне был выдан на руки военный билет, который отобрали во время обыска и ареста.

— Вам было известно, что, согласно указу Президиума Верховного Совета Союза ССР, 1905 год, в котором вы родились, мобилизуется на войну с фашистской Германией?

— Да, это мне известно было.

— Явились ли вы в военкомат, в котором состояли на учете как военнообязанный?

— Нет, не явился.

— Значит, вы уклонились от мобилизации и службы в Красной армии и стали дезертиром?

— Живя в Завидове до 24 июня 1941 года, я никакого мобилизационного листка не получил и поэтому выехал в город Волоколамск, договорившись со своей хозяйкой, что в случае вызова меня по мобилизации в военкомат она мне об этом сообщит.

— Сообщили ли вы в местный военкомат, на учете которого состоите как военнообязанный, куда и по каким делам вы выезжаете?

— Нет, такого сообщения я не сделал.

—Значит, зная, что ваш год подлежит мобилизации и что вы, может быть, будете также мобилизованы, вы без разрешения военкомата уехали с прежнего места жительства, правильнее говоря, дезертировали от военной службы в военное время?

—Злого умысла у меня не было, и поэтому дезертиром я себя не считаю.

—Как вы можете так нахально врать, отрицая свое дезертирство? Ведь мобилизация началась 23 июня, а вы из Завидова уехали 24 июня 1941 года. Разве это не дезертирство?

— Я отрицаю свое умышленное уклонение от службы в Красной армии. Уезжая из Завидова на несколько дней, я предполагал вернуться, но, приехав в Волоколамск, не мог выехать из‑за создавшихся трудностей.

— Куда вы выехали из Волоколамска?

— Из Волоколамска я выехал в город Каширу.

— Сколько времени вы прожили в Кашире?

—В Кашире я был только один день — 27 числа. Из Каширы уехал к своей сестре Ольге Павловне Богоявленской, проживающей в Востряково. 29 июня 1941 года я прибыл в Москву и пытался достать билет на проезд в Завидово, но билет я не достал и вернулся к сестре.

— Назовите фамилии, имена и отчества лиц, у которых вы проживали в Волоколамске, Кашире и Москве.

— Я считаю для себя нравственно невозможным называть следствию лиц, у которых я проживал, и на этот вопрос давать ответ отказываюсь.

— Вы после того, как вам было запрещено пребывание в Московской области, приезжали в город Москву?

—Да, после того как получил запрет на проживание в Московской области, я раз десять приезжал в Москву и каждый раз жил два–три дня.

— Зачем вы ездили в Москву?

—В Москву я заезжал проездом и останавливался у своих московских знакомых, некоторых из которых я исповедовал у них на дому.

— Назовите этих ваших знакомых.

—На этот вопрос я давать показания отказываюсь и называть своих знакомых, у которых я в Москве останавливался, не буду.

— Вы арестованы за проводимую вами организованным путем антисоветскую работу, и по этому вопросу на следующем допросе вам придется давать развернутые показания, а сейчас допрос прерывается.

Следствие велось сначала в Москве, а затем, когда немцы стали стремительно приближаться к столице, иеромонах Феодор вместе с другими заключенными в московских тюрьмах в конце июля 1941 года был перевезен в Саратов. Отца Феодора ежесуточно в течение долгого времени вызывали на допросы ночью, не давали спать, а на допросах беспощадно избивали и топтали ногами. Однажды его приволокли с допроса в камеру с лицом, превращенным в одну кровавую массу, у него была вырвана часть бороды вместе с кожей. От него требовали, чтобы он назвал всех своих духовных детей и людей, с которыми близко общался. Понимая, какой вред это может им принести, отец Феодор отказался называть их имена.