Тёмные самоцветы - Челси Ярбро

— Не знаю, что и сказать. — Ракоци слепо поклонился и, заметив в отдалении Роджера, знаком велел тому распахнуть парадные двери. — У вас на все есть ответ.

— Или найдется, — веско уронил Анастасий, двигаясь вперевалочку к выходу. — Скоро я снова вас навещу.

— Разумеется. В обществе моей тещи и ее компаньона. Я же со своей стороны прикажу приготовить для вас флорентийское угощение. — Ракоци еще раз поклонился.

Анастасий шутливо погрозил ему пальцем.

— Итальянцы нам очень даже известны. Взять хотя бы отца Поссевино или зодчих, работающих в Кремле. Мы тут вовсе не простофили, которым что ни дай, все съедят. Если я только увижу, что ваш обед состряпан не так, как вы мне обещали…

— Великий князь, я живал во Флоренции, — перебил его Ракоци, не уточняя, что это было около века назад. — А также в Венеции, в Риме.

— Такова участь любого изгнанника, — заключил Анастасий, кивком веля Роджеру подвести лошадь к крыльцу. — Скоро мы свидимся. За вашим столом.

— Я с удовольствием буду ждать этого часа, — солгал бестрепетно Ракоци.

Анастасий перекрестил иконы над выходом, хохотнул и неторопливо переступил через порог долга, где ему нежданно-негаданно довелось весьма хорошо угоститься.

Как только затих цокот копыт его лошади, в прихожую вышла Ксения.

— Я ничего ему не сказала, — сообщила она с потерянным видом.

Ракоци уже стоял возле боковой лестницы, ведущей к лаборатории.

— Я ничего иного и не полагал, — откликнулся он дружелюбно. — Но… надеюсь, тебя это не удручает?

С тонким, пронзительным криком она подбежала к нему и рухнула на колени.

— Нет! Нет, клянусь перед Господом Иисусом Христом и Пресвятой Девой Марией, нет, я не хочу ничего говорить им. — В ее широко распахнутых золотисто-карих глазах вспыхнули слезы. — Не гневайтесь на меня, мой супруг, умоляю. Если и вы на меня осерчаете, куда мне идти? Что я тогда буду делать?

— Ксения! — Ракоци опустился рядом с нею на колени. — Ксения, ты в любом случае не должна страшиться меня. Как и своей родни — в лице только что у нас побывавшего князя.

Она в отчаянии затрясла головой.

— Он может меня уничтожить. Когда-нибудь он так и сделает. Он погубит меня. И вас, если вы захотите вмешаться.

— Он никого не погубит, ибо не настолько глуп. — Ракоци старался говорить размеренно и спокойно. — Твой дядюшка Анастасий слишком честолюбив, чтобы рисковать своим положением.

Карие глаза встретились с темными, затем осторожно скользнули в сторону.

— Я не сказала ему, что вам все известно. Я вдруг подумала, что ему не надо об этом знать.

— Очень хорошо, — кивнул Ракоци, обнимая дрожащие плечи, чтобы поднять Ксению на ноги и встать самому рядом с ней. — Ты правильно все решила. Но можешь и не таиться, меня это не смутит.

Внезапно ее опять затрясло.

— Я очень перепугалась. — Признание само сорвалось с ее уст, и Ксения съежилась, ожидая насмешки или удара.

Ракоци и впрямь поднял руку, но лишь для того, чтобы погладить ее по лицу.

— Я знаю.

Со слабым вздохом Ксения прильнула к нему и склонила голову на плечо, оказавшееся неожиданно мускулистым и твердым. Медленно и заботливо Ракоци обнял ее, и время для них обоих словно остановилось.

* * *

Письмо отца Погнера к Стефану Баторию Польскому, написанное на латыни.

«Досточтимому правителю Польши шлют самые искренние приветствия его эмиссары в Москве!

С момента учреждения нашей миссии я счел наиважнейшей ее целью службу интересам польского трона в определяемых Церковью рамках и вот уж который месяц на этой ниве тружусь. Другие священники по мере сил своих поддерживают меня. Исключение составляет лишь отец Краббе, возымевший собственные взгляды, отличные от тех, каким следуем мы. Я, признаться, с трудом терплю его среди нас и готов по первому вашему слову отправить строптивца обратно в Польшу — либо до осенней распутицы, либо новой весной. Более суровых дорожных условий отец Краббе не выдержит, ибо его легкие пострадали от гнилостной лихорадки. За время зимы он дважды сказывался больным и оба раза настаивал на том, чтобы его лечил известный вам так называемый доктор Ракоци — по моему мнению, отъявленный шарлатан. Я дозволял ему пользовать отца Краббе лишь потому, что русские лекари еще хуже и мало чем отличаются от торговок всевозможными зельями и травой.

Хочу, кстати, отметить, что упомянутый Ракоци после своей женитьбы бывал у нас весьма редко, а потом и вовсе перестал заходить. В свое оправдание он распускает слухи, будто бы я запретил ему появляться в доме, где расположено наше посольство, что несказанно сердит меня. Я никоим образом не против того, чтобы он нас навещал, мне лишь не по душе его алхимические занятия, а потом, мы, конечно, не можем признать действительным его брак.

Должен сказать также, что, невзирая на благосклонность, с которой к нему относился прежний российский царь, Ракоци продолжает жить весьма уединенно, подобно большинству других иностранцев в Москве. Уклад русской жизни таков, что мы постоянно сталкиваемся с затруднениями при соблюдении местных обычаев и традиций, многие из которых и вовсе неприемлемы для добрых католиков. Мы, по сути дела, во всем зависим от радивости наших слуг и потому с большой осмотрительностью занимаемся их подбором. Ракоци и тут отличился: он отказался от услуг весьма дельного человека, но у него хватило ума прислать его к нам. Русича этого зовут Юрий, он грамотен и расторопен. Мы назначили его старшим рассыльным и много довольны им. Носом крутит лишь отец Краббе, утверждая, что этот Юрий — шпион одного из русских вельмож. Так-де сказал ему Ракоци, чему нельзя верить, ибо тот только и делает, что пытается внести в нашу работу разлад.

Полагаю, граф Зари уж доложил вам о сложившейся здесь ситуации. После смерти царя Ивана русский двор держит сторону Годунова, постоянно враждующего с Никитой Романовым. Эти два боярина по воле Ивана призваны опекать и направлять его сына, унаследовавшего российский престол. К сожалению, они и прежде не очень-то ладили друг с другом, а ныне их взгляды совсем разохались, что чревато большой нестабильностью в русской политике, пока молодой царь не обретет способность самостоятельно править страной.

Такое, впрочем, возможно едва ли. Если на то не будет воли Господней, Федор так и останется великовозрастным простодушным ребенком. По натуре он добр и ласков, однако ни в коей мере не наделен свойствами, отмечающими великих людей. Он по-прежнему увлекается колокольными звонами, а усидчивость его столь мала, что все дворцовые церемонии проводятся в спешке и неотложную дипломатию вершит потом Борис Годунов.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});