Остров на краю света - Джоанн Харрис

— Да это же Мадо, ma soeur, э, пришла к нам в гости.

— Малютка Мадо, замерзла, э, видно, совсем-совсем замерзла.

Это были старушки-монахини, сестра Экстаза и сестра Тереза — они вышли из «Черной кошки» с чашками, в которых, судя по всему, был кофе с колдуновкой.

— Мадо, может, ты внутрь зайдешь, э? Выпьешь чего-нибудь горяченького?

Я покачала головой.

— Спасибо, мне и так неплохо.

— Опять этот гадкий южный ветер, — сказала сестра Тереза. — Это он опять пригнал медуз, так Бриман говорит. Их нашествие бывает каждые...

— ...тридцать лет, ma soeur, когда приходят приливы с Бискайского залива. Гадкие твари.

— Помню, когда это прошлый раз случилось, — сказала сестра Тереза. — Он все ждал и ждал на «Иммортелях», наблюдал за приливами...

— Но она так и не вернулась, правда, ma soeur? — Обе монахини покачали головами. — Нет, не вернулась. Совсем-совсем. Никогда.

— О ком это вы? — спросила я.

— О той девушке, конечно. — Монахини посмотрели на меня. — Он был в нее влюблен. Они оба были в нее влюблены, эти братцы...

Братцы? Я в изумлении посмотрела на монахинь.

— Вы про моего отца и Жана Маленького?

— Летом Черного года. — Сестры опять кивнули и расплылись в улыбках. — Мы это совершенно точно помним. Тогда мы были молоды...

— Во всяком случае, моложе...

— Она сказала, что уезжает. Она дала нам письмо.

— Кто? — растерянно спросила я.

Сестры воззрились на меня черными глазками.

— Та девушка, кто же еще, — нетерпеливо сказала сестра Экстаза. — Элеонора.

Я была так ошарашена, услышав это имя, что даже звук колокола до меня не сразу дошел; колокол бил на той стороне гавани, и звук резко отдавался от воды, словно камушек отскакивал. Кучка народу вывалила из «Черной кошки» — поглядеть, что случилось. Кто-то налетел на меня, его напиток разлился; когда я опять подняла глаза, кучка народу уже рассеялась, а сестра Тереза и сестра Экстаза исчезли.

— Чего это отец Альбан трезвонит в этакий час? — лениво спросил Жоэль с сигаретой, прилипшей к губе. — Вроде не время для обедни?

— Вряд ли, — сказал Рене Лойон.

— Может, пожар, — предположил Люка Пино, кузен мэра.

Решили, что пожар — наиболее вероятное объяснение; на маленьких островках вроде Колдуна служб экстренной помощи как таковых не существует, и часто звон церковного колокола — лучший способ поднять тревогу. «Пожар!» — завопил кто-то, и народ опять забегал, еще больше посетителей кафе начало толкаться в дверях, но Люка тут же сказал, что в небе не видно зарева и дымом не пахнет.

— Мы ведь звонили в колокол в пятьдесят пятом, э, когда в старую церковь ударила молния, — заявил старик Мишель Дьедонне.

— Там, за «Иммортелями», что-то есть, — сказал Рене Лойон, глядевший со стены волнолома. — Там, на скалах.

Это была лодка. Теперь, когда мы знали, куда смотреть, ее было совершенно ясно видно. Метрах в ста от берега, застряла на тех же скалах, где в прошлом году погибла «Элеонора». У меня перехватило дыхание. Паруса видно не было, и на таком расстоянии нельзя было понять, не одна ли это из наших саланских лодок.

— Дело дохлое, — авторитетно заявил Жоэль. — Должно быть, она там уже несколько часов сидит. Поздно поднимать тревогу.

Он раздавил сапогом окурок.

Жожо Чайка не согласился.

— Надо попробовать направить туда свет, — предложил он. — Может, с нее еще что-нибудь можно снять. Я приведу тягач.

Под стеной волнолома уже начали собираться люди. Церковный колокол, сделав свое дело, умолк. Тягач Жожо рывками пробирался по неровному пляжу туда, где кончался песок; мощные фары светили на воду.

— Теперь видно, — сказал Рене. — Лодка пока целая, но это ненадолго.

Мишель Дьедонне кивнул.

— Сейчас прилив слишком высоко, до нее не доберешься, даже с «Мари-Жозеф». Да еще при шквальном ветре... — Он выразительно развел руками. — Не знаю, чья это лодка, но она, считай, пропала.

— О боже! — Поль Лакруа, мать Жоэля, стояла над нами на эспланаде. — Там кто-то в воде!

Все лица обратились к ней. Свет фар от тягача был слишком ярок; он отражался от воды, и среди бликов можно было различить только корпус лодки.

— Выключите фары! — заорал мэр Пино, только что прибывший вместе с отцом Альбаном.

Глаза не сразу привыкли к темноте. Теперь море было черным, а лодка — цвета индиго. Напрягая взгляд, мы пытались различить в волнах бледный силуэт.

— Я вижу руку! Там человек в воде!

Невдалеке от меня, слева, кто-то вскрикнул, и я узнала голос. Я повернулась и увидела мать Дамьена — лицо, искаженное отчаянием, под толстым островным платком. Ален стоял на стене волнолома с биноклем, хотя из-за южного ветра в лицо и усиливающегося волнения он, скорее всего, видел не больше всех остальных. Рядом с ним стоял Матиа и беспомощно глядел на воду.

Мать Дамьена увидела меня и побежала по пляжу, хлопая полами пальто.

— Это «Элеонора-два»! — Она, задыхаясь, цеплялась за меня. — Это она, я знаю! Дамьен!

Я попыталась ее успокоить.

— Еще неизвестно, кто это, — сказала я спокойно, насколько могла. Но утешить ее было невозможно. Она запричитала на высокой воющей ноте — полуплач-полуслова. Я разобрала лишь несколько раз повторенное имя ее сына. Я поняла, что не сказала про Ксавье и Гилена, ушедших на «Сесилии», но мне пришло в голову, что заговорить об этом сейчас — значит лишь ухудшить дело.

— Если там кто-то есть, надо попытаться его спасти, э?

Это был мэр Пино, полупьяный, но храбро пытающийся взять на себя руководство ситуацией.

Жожо Чайка покачал головой.

— Только не на моей «Мари-Жозеф», — непреклонно сказал он.

Но Ален уже бежал по дорожке, ведущей с эспланады к гавани.

— Попробуй мне помешать, — крикнул он.

Без сомнения, только у «Мари-Жозеф» хватило бы остойчивости, чтобы добраться до застрявшей на скалах лодки, но и для нее в такую погоду эта операция была почти невозможной.

— Там никого нет! — негодующе завопил Жожо, устремляясь по пляжу за Аленом. — Ты не можешь выйти в ней один!

— Тогда ты иди с ним! — настойчиво сказала я. — Если мальчик там...

— Если так, то ему конец, — пробормотал Жоэль. — Нет смысла тонуть вместе с ним.

— Тогда я пойду!

Я помчалась, перепрыгивая через две ступеньки, по лестнице, ведущей к улице Иммортелей. Лодку выбросило на скалы; саланец в опасности. Несмотря на тревогу, мое сердце пело. Яростная радость охватила меня — вот что значит быть островитянином, вот что значит быть своим — нигде больше не найдешь такой верности, такой каменной, нерушимой любви.

Рядом со мной бежали другие — я увидела отца Альбана и Матиа Геноле, я так и думала, что он будет где-то поблизости; за ними топал Оме, настолько быстро, насколько мог, Марэн и Адриенна смотрели из освещенного окна «Ла Маре». Кучки уссинцев смотрели, как мы бежим, кто-то растерянно, другие — недоверчиво; мне было все равно. Я бежала к гавани.

Ален был уже там. Люди смотрели на него с пристани, но мало кто, кажется, готов был составить ему компанию на «Мари-Жозеф». С улицы закричал Матиа; за ним раздавались еще крики. Мужчина в выцветшей vareuse, стоявший спиной ко мне, зарифлял паруса «Мари-Жозеф»; когда со мной поравнялся запыхавшийся Оме, мужчина повернулся, и я узнала Флинна.

У меня не было времени отреагировать. Он встретился со мной глазами и отвернулся, почти равнодушно. Ален уже устраивался у штурвала. Оме сражался с незнакомым двигателем. Отец Альбан на пристани пытался успокоить мать Дамьена, которая, совсем запыхавшись, прибежала на минуту позже остальных. Ален окинул меня кратким взглядом, словно оценивая, гожусь ли я в помощники, потом кивнул.

— Спасибо.

Люди еще толпились вокруг — кое-кто пытался помочь как мог. В «Мари-Жозеф» полетели разные предметы — словно бы как попало: багор, бухта каната, ведро, одеяло, электрический фонарик. Кто-то протянул мне фляжку бренди; кто-то другой дал Алену рукавицы. Когда мы уже отваливали, Жожо Чайка швырнул мне свою куртку.

— Только постарайся ее не намочить, э? — сварливо крикнул он.

Выйти из гавани было обманчиво просто. Хотя лодку немного качало, гавань была почти полностью укрыта от ветра, и нам нетрудно было выбраться по узкому центральному проходу в открытое море. Кругом качались на волнах буйки и ялики; я, наклонясь вперед с носа, отталкивала их с дороги.

Потом нас ударило морем. За время наших недолгих сборов поднялся ветер; теперь он гудел в тросах и осыпал нас брызгами, жесткими, как гравий. «Мари-Жозеф» была славной рабочей лошадкой, но совершенно не подходила для такой погоды. У нее была низкая осадка, как у устричной лодки; волны перекатывались через нос. Ален выругался.

— Ты ее еще не видишь? — крикнул он Оме.

Оме покачал головой.