Черная смерть. Как эпидемия чумы изменила средневековую Европу - Филип Зиглер

строить догадки, здесь полностью отсутствуют.

Болезненная перестройка, деморализация, беззаконие – таковы знакомые симптомы общества, восстанавливающегося после разрушений, причиненных чумой. Мадог Ап Ририд[110] и его брат Кенврик «пришли в чумную ночь в дом Айлмара после смерти жены Айлмара и забрали из этого дома один кувшин воды и чашу, стоившую один шиллинг, и старое железо, стоившее четыре пенса. И еще сообщают, что Мадог и Кенврик пришли к ночи в дом в долине Реу во время чумы и из того дома украли трех волов у Джона ле Паркера и трех коров, стоимостью шесть шиллингов».

Как много других людей, должно быть, «приходили в ночь чумы», чтобы воспользоваться сопутствующим хаосом и обокрасть выживших или поживиться в домах мертвых.

Но в Уэльсе, как и в Англии, хотя закон и порядок сильно пошатнулись, в самой своей сущности они выжили. В любом случае воровство и бандитизм были далеко не редкостью в средневековой Англии, и единственным ответом предполагаемому агрессору оставалась самозащита. Во времена эпидемии Черной чумы ситуация ухудшилась, но не очень сильно. Главные дороги стали немного менее безопасными, чем в прошлом, улицы больших городов, по которым в любом случае никогда не рекомендовалось ходить в темное время суток, не стали заметно более опасными. В некоторых случаях, когда власти теряли бразды правления, наиболее обеспеченные горожане организовывали комитеты бдительности и брали вопросы безопасности в свои руки. Огромному множеству Айлмаров суждено было потерять не только свою жену, но и свой кувшин, и старое железо, стоимостью четыре пенса. Но ситуация никогда не становилась невыносимой. Усиление беззакония, безусловно, не было каким-то существенным бременем по сравнению с непреодолимыми тяготами самой чумы.

Мистер Рииз пишет, что влияние Черной смерти на жизнь Уэльса, по крайней мере, что касается территорий Инглишри, по-видимому, было сходно с ее воздействием на саму Англию. Непосредственным и продолжительным следствием эпидемии стал упадок поместий и всей манориальной системы. Огороды и парки поместий, за которыми больше некому было ухаживать, все больше и больше превращались в пастбища. Голубятни и рыбные пруды переставали использоваться, разрушались и часто больше никогда не восстанавливались. Владельцы поместий отказывались от занятия сельским хозяйством и начинали сдавать землю в аренду любому, кто заплатит больше ренты. Начиная с того времени принцип личной зависимости стал играть все менее значимую роль в социальной структуре поместья. Короче, система рухнула из-за нехватки рабочих рук, которая заметно улучшила договорные позиции вилланов.

Все эти черты были описаны и в Англии. Но там требовалось сделать так много оговорок, учесть историю предыдущих десятилетий, региональные особенности и странные необъяснимые отклонения от общего тренда, что любое обобщение оказалось бы не защищенным от убийственной критики. В Уэльсе оснований для обобщений значительно больше. Причина этого отчасти географическая: территория меньше и более однородна, следовательно, разнообразия меньше. Но природа манориальной системы в Уэльсе обеспечивала и тот факт, что на нее лег куда более четкий отпечаток эпидемии, чем на ее английский аналог. С одной стороны, семена распада, которые начали разъедать английскую систему еще задолго до того, как на нее повлияла Pasteurella pestis, к 1349 году еще не затронули Уэльса. Поэтому любые изменения, которые действительно имели место в этот период, можно с большей уверенностью отнести на счет Черной смерти. С другой стороны, поскольку манориальная система Уэльса была более молодой и хрупкой, она быстрее поддалась ударам, полученным в 1349 году. В Уэльсе Черная смерть за год или два произвела переворот, результаты которого в Англии растянулись на весь XIV век.

Достоверность этого заявления отчасти зависит от удобной основы в виде незнания. О Черной смерти в Уэльсе известно очень мало, а работ об эволюции местной манориальной системы значительно меньше, чем о ее английском прародителе. Несомненно, знание большего количества фактов предполагает необходимость серьезных уточнений. Однако маловероятно, чтобы это поколебало главные предположения. Часто делалось обобщение – в случае Англии оно так же часто оспаривалось, – что именно Черная смерть повлияла на окончательное разрушение манориальной системы. К Уэльсу это можно применить с большей уверенностью.

Но даже здесь мы ступаем на скользкий путь. Потому что еще до того, как воздействие Черной смерти полностью исчерпало себя, на Уэльс обрушилось бедствие в каком-то смысле еще более жестокое. Войны Оуэна Глендовера за независимость, какими бы благородными и оправданными они ни были, отбросили экономическое и социальное развитие Уэльса на две сотни лет назад. Сквозь плотные тучи ненависти и пролитой крови, сквозь чудовищное разрушение жизни трудно разглядеть, что было прежде, и невозможно делать выводы, как развивались события, которые привели к катастрофе. То, что Черная смерть изменила Уэльс, бесспорно, но масштабы этих изменений можно только предполагать.

«И я, брат Джон Клин из ордена монахов-миноритов из монастыря Килкенни, написал в этой книге о тех важных вещах, которые случились в мое время, которые я видел своими глазами или о которых я узнал от людей, заслуживающих доверия. А на случай, если вещи, о которых следует помнить, со временем исчезнут из памяти тех, кто придет после нас, я, видя так много зла и весь мир, как он есть, оказавшимся в руках злых людей, должен правдиво записать все, что я слышал. И чтобы эти записки не пропали вместе с пишущим, а вся работа – вместе с работником, я оставляю эти пергаменты для продолжения работы, если вдруг какой-то человек выживет, и какая-то раса, идущая от Адама, избегнет этой чумы и продолжит работу, которую я начал».

Джон Клин добавил к своему заключению два слова: magna karistia – «великий голод», а затем присоединился к своим товарищам. Когда-то позднее другая рука добавила: «На этом месте автор, видимо, умер».

Даже если бы никакие другие свидетельства из Ирландии не сохранились, вопль Джона Клина показал бы, насколько сильно должна была пострадать эта страна. Он был одиноким испуганным человеком, который уже видел смертельные агонии почти всех других членов братства и теперь стремился написать об их конце для будущего, до того, как забвение смерти унесет весь монастырь Килкенни и всю эту страну, а может, и весь мир. Останется ли кто-нибудь в живых, чтобы прочитать его слова, он не знал и едва ли мог даже думать об этом. Но тот инстинкт, который заставляет людей искать связь со своими неизвестными потомками, кем бы они ни были и что бы они ни делали, велел ему писать свою хронику в память об ужасе и горе тех, кто еще оставался в живых.

Многое из того, каким был путь Черной смерти в Ирландии,