Источник счастья. Книга вторая - Полина Дашкова

– Да. Но протокол подписывать отказалась.

– Так она же его прочитать не может. Она совсем слепая, – вождь нервно усмехнулся, – интересно. Ну-ка, Яков, давайте подробней. Какие-нибудь имена назвала?

– Никаких. Говорит, стреляла по собственному убеждению, ни к какой партии не принадлежу. Что за оружие и куда его потом подевала, не помню, сколько выстрелов, не знаю.

Федор между тем бинтовал сломанную руку. Кисть была теплой и подвижной. Вероятно, лучевой нерв и лучевая артерия не пострадали. Вождь морщился от боли, тихо, сквозь зубы, постанывал. Свердлов не замечал этого, нервно поглядывал на часы. В коридоре послышались голоса, через минуту дверь распахнулась. Влетел Бонч-Бруевич, всклокоченный, красный, заговорил быстро, сквозь одышку:

– Владимир Ильич, дорогой! Ну что? Как все прошло? Здравствуйте, Яков, вы уже здесь! Я бежал, сердце вот-вот выскочит, в мозгу одна мысль, пылает, словно свеча: как вы все это пережили?

«Знает, – понял Агапкин, – конечно, Бонч из тех, кто был посвящен с самого начала. Свердлов, Бонч. Кто еще? Кто? Теперь вот и я тоже. Но меня заранее не подготовили. Просто поставили перед фактом. Вождь не сомневался, что не подведу, подыграю? Да, вероятно, так. Великая честь, безграничное доверие».

– Будет вам причитать, Владимир Дмитриевич, – сказал вождь, – ранен легко, в руку. Два ранения, оба слепые. Товарищ Агапкин все необходимое уже сделал.

– А, товарищ Агапкин, мое почтение, – Бонч впервые удостоил Федора рукопожатием, – ну, что скажете, уважаемый доктор?

Раньше он всегда смотрел мимо, здоровался едва заметным кивком, как с прислугой.

– Все обошлось. Счастливый ход пули, – сипло произнес Федор и встретил одобрительный взгляд вождя.

– Ну-ка, ну-ка, извольте подробнее, – Бонч прищурился по-ленински.

Он пытался подражать своему кумиру.

Свет лампы не позволял видеть глаза Свердлова, однако Федор чувствовал, как они пылают за холодным блеском пенсне, как не нравится доктор Агапкин всесильному председателю ВЦИК.

Яков Михайлович никому не подражал, он был сам себе кумир.

– Чтобы говорить подробней, я должен знать, из какого оружия стреляли. Калибр, расстояние, направление, хотя бы приблизительно, – сказал Федор.

– Пока идет следствие, точных ответов быть не может, – заявил Свердлов и отвернулся.

– Почему же? – возразил Ленин. – Кое-что известно. Стреляли в меня из револьвера, в спину, с двух-трех шагов. Свидетели подтвердят это.

– Свидетели подтвердят что угодно, – пробормотал Яков Михайлович и вышел так же внезапно, как появился.

Федор закончил перевязку. Вождь лежал в чистой фланелевой фуфайке, накрытый пледом.

– А что, рука правда серьезно пострадала? – тихо, сочувственно спросил Бонч.

– Заметили? – зло усмехнулся Ленин. – И на том спасибо. Яков Михайлович вообще не обратил внимания. А у меня, между прочим, перелом плечевой кости. Федя, кажется, Надежда Константиновна вернулась. Встреть ее и приведи сюда.

Входная дверь была распахнута. Снаружи маячили силуэты красноармейцев со штыками. Крупская только что вошла, и первым встретил ее Свердлов.

– У нас с Ильичем все сговорено, – донесся его шепот.

Над кожаным плечом председателя ВЦИК маячили страшные, выпученные глаза Надежды Константиновны.

– Что? Что значит – сговорено? – истерически выкрикнула Крупская.

– Тихо, тихо, – Свердлов резко обернулся и увидел Федора.

«Он меня прикончит, довольно скоро», – отметил Федор со странным спокойствием и обратился к Крупской:

– Надежда Константиновна, пойдемте, не волнуйтесь, ранения легкие.

– Федя, объясни, я не понимаю. – Она тяжело оперлась на его руку. – Что они с ним сделали? Почему? Что значит – сговорено?

Едва волоча ноги, она подошла к мужу, постояла над ним. Минуту они молча смотрели друг на друга.

– Ты приехала, устала. Поди, ляг, – сказал Ленин.

Крупская послушно удалилась, не задав больше ни единого вопроса.

* * *

Зюльт, 2007

К вечеру температура у Зубова поднялась до тридцати девяти. Герда заставила его полоскать горло, напоила липовым отваром, уложила в комнате Сони. Он проспал двенадцать часов. Проснулся почти здоровым. Горло не болело, прошла ломота, голова немного кружилась от слабости, но это пустяки. Иван Анатольевич принял душ, окончательно пришел в себя и первое, что сделал, спокойно, неспешно обыскал комнату.

Он понятия не имел, что именно ищет, просто надеялся обнаружить среди Сониных вещей какую-нибудь неожиданную подсказку.

Вчера Данилов и Герда перечислили ему все, что могло быть у Сони с собой в ее большой сумке. Ноутбук, мобильный телефон, бумажник, записная книжка. Герда вспомнила даже о плюшевом медвежонке. Данилов сказал, что тетрадь с записями Свешникова Соня из дома не выносила, весь текст перепечатала в свой компьютер. Тетрадь действительно лежала в верхнем ящике стола. Под ней Зубов обнаружил оба Сониных паспорта, заграничный и российский.

– Боже, ну почему я такой идиот? – пробормотал Иван Анатольевич, увидев на последней странице российского паспорта штамп:

«AB (IV) Rh+положительная».

До приезда в Зюльт Соня работала старшим научным сотрудником в Московском НИИ гистологии. Именно там и шлепнули этот штамп три года назад. Почему, зачем, неизвестно, однако большое спасибо.

Вчера, засыпая в лихорадке и полубреду, Зубов мучился мыслью, что в ближайшее время вряд ли сумеет получить самую элементарную информацию о Соне – узнать хотя бы группу крови. В последний раз она проходила диспансеризацию в университете, на первом курсе. Довольно трудно добыть медицинские данные о человеке, который не то что в больнице никогда не лежал, но даже врача из районной поликлиники не вызывал ни разу. И ко всему прочему, у Сони была редкая счастливая особенность организма – здоровые зубы. К тридцати годам ни одной пломбы. Ни одного обращения к стоматологу, и, стало быть, невозможно получить так называемую зубную карту, наиважнейшую вещь для идентификации тела.

Иван Анатольевич знал эти подробности потому, что весь прошлый год по заданию своего шефа тщательно изучал личность Лукьяновой Софьи Дмитриевны, в том числе и состояние ее здоровья. Самое серьезное, чем она болела за последние лет десять, – ангина и воспаление среднего уха, которые свалили ее после смерти отца. Но даже тогда она не потрудилась вызвать врача, в районной поликлинике не было ее карты.

Труп, обнаруженный в лаборатории, обгорел, обуглился, опознать его невозможно, а кроме Сони кандидатов на роль несчастной жертвы пожара пока нет. Известно, что она находилась внутри здания. Остались ее сапоги, они уцелели, поскольку стояли в металлическом обувном шкафчике. Для того чтобы официальные власти начали расследование, нужны весомые аргументы. На экспертизу, идентификацию уйдет слишком много времени. Но определить группу крови можно быстро.

Представитель фирмы «Генцлер», с которым Зубов успел связаться еще вчера, сказал, что страховая компания настаивает на самой выгодной для себя версии. Госпожа Лукьянова курила, именно это стало причиной возгорания. Для полиции еще один дополнительный аргумент в пользу того, что Соня погибла и разыскивать ее, искать следы похищения, нет никакого смысла.

Кольт заявил в первом же телефонном разговоре, что задействовать немецкую полицию и Интерпол категорически нельзя.

– Никто не должен знать, чем она на самом деле занималась в этой чертовой лаборатории! – кричал Петр Борисович. – Поднимется скандал, мое имя и так уж слишком часто стало мелькать во всяких таблоидах. А если кто-то докопается, что я озабочен поисками эликсира молодости, из меня сделают посмешище, моя репутация в деловых кругах полетит к чертям. Найдется куча желающих узнать, что же это такое – метод Свешникова? Какого хрена я нанял для исследований праправнучку забытого профессора? Куда девалась эта праправнучка? Почему исследования проводились именно здесь? Почему я утаил от фирмы «Генцлер» истинные задачи моего так называемого эксперта? Ох, сколько желтых омерзительных подробностей будет сразу накручено вокруг этой истории! С каким удовольствием их станут смаковать!

Опасения Петра Борисовича были вполне оправданны. Имя его действительно появилось на страницах желтой прессы, пока только в связи с головокружительными успехами Светика. В этом он сам был виноват, он потерял бдительность и рисковал уподобиться тем, кого презирал и называл скоморохами.

Состоятельные, вроде бы неглупые люди лезли на телеэкран, на журнальный глянец, выворачивались наизнанку перед журналистами, делали героями репортажей не только самих себя, но своих родственников, прислугу, домашних животных. Демонстрировали по телевизору свои шикарные интерьеры, автомобили, самолеты, конюшни, выводили на эстраду жен, детей, любовниц, иногда сразу всех вместе, дружным музыкальным коллективом, да еще сами начинали петь, плясать, сниматься в сериалах, издавать книжки о своей интересной и поучительной жизни. И, между прочим, некоторые из таких скоморохов тоже увлекались поисками средств омоложения. Один фармацевтический магнат даже заявил, будто уже нашел заветный эликсир и скоро поставит его производство на поток. Гладкий, румяный, с крашенными в красивый шоколадный цвет волосами, он рассказывал с экрана, что испытал волшебное средство на себе и омолодился лет на тридцать, демонстрировал свою силу и ловкость, подтягивался на турнике, приседал, прыгал, поднимал стул за ножку. Встретив фармацевта на каком-то мероприятии, Петр Борисович процедил сквозь зубы: «Скоморох. Плохо кончит».