Инквизитор Красной Армии. Патронов на Руси хватит на всех! - Игорь Подгурский

В ответ на завывания дервишей у красноармейцев тут же нашелся адекватный ответ. На любой войне должен соблюдаться паритет. Политработники запели «Интернационал». Красноармейцы послушно подхватили знакомую песню. Над пустыней угрожающе полетели слова: «Это есть наш последний и решительный бой…»

В суровом хоре мужских голосов выделялся хрипло-гнусавый фальцет запевалы-комиссара.

Вопли дервишей и песня схлестнулись, как две волны. Схлестнулись и отхлынули, разбившись на мат и проклятия с обеих сторон, перемежаемые стонами раненых и криками умирающих. Магия восточных напевов столкнулась с равной силой некропеснопения.

Аким, верный старой своей привычке «бить по голове», полоснул меткой очередью по вдохновителям атаки. Кучно положил пули. Почти всех срезал, кроме одного. Уцелевший дервиш поспешил скатиться с верхушки бархана на противоположную сторону. Вера верой, а искушать судьбу лишний раз не захотел.

Результат получился совсем иной, чем ожидал инквизитор. Атакующие сарбазы в чалмах подняли дикий вой и, как ополоумевшие, устремились к эшелону.

Неведомо откуда впереди них появились всадники. Их было четверо, выбравшихся прямо из песка. Вместо лошадей они сидели на исполинских варанах. «Скакуны», легко перебирая когтистыми лапами по сыпучему песку, устремились к эшелону. Верховые сидели у них на чешуйчатых спинах в некоем подобии седла с высокими плетенными из тростника спинками. Ни поводьев, ни стремян.

Сиденья сплетены из тростника. Значит, тростник, о чем это говорит? О том, что база погонщиков рядом с оазисом. Глоты годами могут обходиться без воды. Если совсем прижмет, могут впасть в спячку на десятилетия. Человек без воды не протянет и восьми дней. Перевозить воду караванами через пустыню накладно, и нарушается режим секретности… Инквизитор по укоренившейся привычке анализировал увиденное. Маленький человечек в его голове — хранитель знаний быстро открывал и закрывал ящички картотеки знаний в его памяти. Шустрый малый. Второе «я» инквизитора.

Ездовые управляли ящероподобными скакунами при помощи длинных пик с листовидными наконечниками и крючьев наподобие пожарных багров. Ящеры двигались чуть быстрее атакующих цепей. Они, как подводные лодки, то уходили в песок, то выныривали на поверхности барханов. Каждый раз выныривая, чудовища оказывались все ближе к неподвижному эшелону. Некоторые красноармейцы, завидев чудовищ, дрогнули и начали отступать. Похоже, на этом и строился расчет. Пули щелкали по природной броне, не причиняя ящерам вреда. Те только больше ярились от попаданий.

«Глоты!» Инквизитор вспомнил лекцию о пустынных тварях. Лично сталкиваться не приходилось. Голая теория. «Плохо приручаются. Слушаются только одного человека. Значит, надо выбить всадников. Без поводырей глоты станут неуправляемыми и просто разбегутся или зароются обратно в песок подальше от грохота стрельбы».

Не отрываясь от гашетки пулемета, Поплавков проорал: «Надо выбить наездников! Выбивайте тех, кто на ящерах!» Вряд ли кто его услышал. Все посторонние звуки потонули в шуме боя.

Голова у глота, размером с лошадиную, все равно была непропорционально маленькая по сравнению с остальным гигантским телом. Шкура покрыта красно-коричневой чешуей с темными пятнами и тремя широкими охристо-желтыми полосами, проходящими вдоль середины спины. Если верить преданиям, глоты способны изменять окраску тела, как хамелеоны, в зависимости от температуры и освещения при условии, что долго находятся на одном и том же месте. Пасть, как у акулы, усеяна несколькими рядами острых зубов. Из-за них выстреливал длинный красный язык, раздвоенный на конце. Голова покрыта многочисленными изогнутыми роговыми шипами, которые сливались в некое подобие рогов над глазами и на горбе у основания шеи. За ним, как за щитом, прятался погонщик. Видна лишь голова в чалме и рука с пикой.

Глот считался существом, принадлежащим иному, давно ушедшему миру. Ящеров никогда не использовали в людских войнах. По преданиям, они охраняли усыпальницы вождей древних народов. Задолго до тех, кто заселил сегодняшний Туркестан. В те далекие времена вместо пустынь были леса и цветущие долины. Мутные, неглубокие арыки текут там, где когда-то плескалось море. Все меняется, и все не в лучшую сторону…

Из песка, шумно отфыркиваясь, показалась чудовищная голова. Следом за ней — короткая шея-обрубок, плечи, лапы… Из песка вылезал гигантский ящер. Казалось, длинному телу зверя нет конца. Наконец он полностью вылез из песка и громогласным ревом огласил окрестности.

Следом за первым ящером еще один. Затем к ним присоединилось еще двое. Итого четверо. Простая арифметика, но от этого не стало легче.

Хорошо были видны блестящие злые глаза и желтые игловидные клыки, торчащие из пасти. Треугольные костяные чешуйки на туше примыкали друг к другу без малейшего зазора. Универсальная защита, созданная природой, выглядела впечатляюще. Песок стекал с тела шелестящими потоками.

Ящеры ринулись вперед, повинуясь тычкам наездников. Песок так и летел из-под лап. Глоты ринулись к эшелону, стремясь расправиться с его защитниками, а заодно и перекусить.

Цепь красноармейцев, залегшая перед вагонами, дрогнула. Бойцы, штурмовавшие Перекоп по колено в гнилой воде Сиваша, ходившие в штыковые, когда закончатся патроны, дрогнули. Они на ходу бросали оружие, чтобы ничего не мешало бегу. На землю летели винтовки и шашки. Отступление к вагонам было стремительным. Еще немного — и паника станет всеобщей. Басмачам останется лишь переловить обезумевших людей в пустыне. Хотя зачем ловить? Краснопузые сами передохнут среди барханов. Пески быстро поглотят живых, а солнце и ветер выбелят кости…

Командиры бестолково размахивали наганами, пытаясь прекратить панику. Комиссар отряда не придумал ничего лучшего, как стрелять из пистолета паникерам в спины. Он не заметил, как первый выбравшийся из песка глот оказался у него за спиной. Мощные челюсти, лязгнув, сомкнулись на шее. Обезглавленное тело, помедлив мгновение, осело мешком, заливая все вокруг фонтанирующей кровью из обрубка шеи.

Отступающих остановили у самых вагонов. Под угрозой немедленного расстрела солдаты залегли под теплушками. Последняя линия обороны.

«Максим» от беспрерывной стрельбы походил на закипевший самовар. Аким отвинтил медную пробку на кожухе, долил воды, стараясь не обжечься. Заодно и сам отхлебнул, солнце жарило немилосердно. И сразу же выплюнул, хорошо не успел проглотить. Она была налита в солдатский котелок, стоящий под рукой. Чтобы не подвергаться искушению, погибший пулеметчик сам добавил в воду несколько капель керосина.

Закончив с доливкой, взглянул на своего второго номера, ободряюще кивнул: не дрейфь, прорвемся. Тот робко улыбнулся и тут же болезненно сморщился. Зажимая ладонью грудь, вдруг отвалился в сторону. Раненым занялся подносчик боеприпасов. Инквизитор лег за пулемет. Расстреляв ленту, обернулся:

— Как он?

— Не жилец.

— Тащи патроны. С ним потом разберемся.

— Может, перебинтовать.

— Не кричи. Жизнь коротка, пусть потерпит немного.

По тендеру паровоза все чаще стучали пули, выбивая похоронную морзянку. Машинист с помощником мотались под вражеским огнем, затыкали пробоины заточенными деревянными колышками. До ближайшей водокачки девяносто верст с гаком. На память путейцы не жаловались. Им еще ни разу не попадался водовод среди барханов, только на полустанках. Вытечет вода — всем хана, а так всегда есть шанс уцелеть. На пулевые пробоины в топливном баке не обращали внимания: мазут давно закончился. Паровоз топили распиленными шпалами и церковными дровами, поливая их хлопковым маслом. На комиссарском жаргоне «церковные дрова» — иконы и расколотые иконостасы из церквей, превращенных в клубы культпросвета. «Наш паровоз вперед летит…», и где-то там остановка. Далее по тексту. Слова революционной песни с ужасающей прытью становились явью, обрастая плотью и кровью…

На одной из остановок, когда пополняли запас шпал для топлива и для растопки, загрузили подводу церковных дров. Новая власть Туркестана мечети трогать пока остерегалась, а вот редкие церквушки прочесали. Вот, поди, муллы радуются, руки потирают: русские своих же единоверцев ошкурили. Иконы демонстративно пустили на дрова…

Поплавков расстреливал ленту за лентой. Промахнуться было трудно: расстояние, отделявшее его от врагов, едва ли превышало сотню шагов. Один наездник на глоте проскочил в мертвую зону для пулеметчика. Не достать.

По защитному щитку «максима» не раз и не два звонко цокали пули. Пока цел.

Ближайший наездник на ящере подлетел к паровозу и, громко визжа, стал остервенело тыкать в него пикой. Глот нервно охаживал себя по бокам хвостом. Ему не нравился запах машинного масла и сгоревшего угля, которым пропах весь эшелон, от паровоза до последнего вагона. Машинист пустил струю пара. Ошпаренный ящер шарахнулся в сторону, громко шипя от боли.