Нити судеб человеческих. Часть 3. Золотая печать - Айдын Шем

Камилл обратил внимание, что белье женщина полоскала в круглом плоском тазу с невысоким бортиком. Такой таз называется у татар «леген» и делали его медники крымских городов, выковывая из одного цельного куска меди. Медники звались по-татарски «бакырджи» и проживали в городах в своих отдельных звенящих районах, называемых «бакырджи маалеси», и особенно славились бакырджи из Карасубазара. Теперь династии крымских медников, как и других ремесленных цехов, разрушились, исчезли…

Пройдясь по пляжу, Камилл опять вернулся на высокий берег, где ему довелось быть свидетелем разговора старого Корра с сыном и внуком. Настолько окружающие скалы и вид отсюда на оконечность мыса совпадали с ландшафтом из сна, что Камилл сейчас уже не стал бы называть те видения сном. Он непроизвольно стал осматривать землю под своими ногами, как бы желая найти следы своих предков. Скалистая площадка была покрыта нетолстым слоем почвы, перемешанной с мелким щебнем, и следов былого здесь не могли бы отыскать даже специалисты-археологи со своими кирками и лопатами.

Следы от наших предков тавров остались душах, поэтому мы в самых трудных условиях помним о своей единственной родине и, преодолевая сопротивление злобных сил, возвращаемся на землю, в которой наши тысячелетние корни.

Камилл долго сидел на склоне у горы Аю-Даг, высматривая неизвестно что в голубом пространстве. Но лодки с греческими пиратами, как тогда, у берега не появлялись. Только медленно передвигались вдали какие-то суда, казавшиеся отсюда маленькими конструкциями из серых кубиков.

Ближе к вечеру он вышел на шоссе и на попутке доехал до Симферополя, где и явился к Асану, все еще живущему без прописки в квартире своей законной супруги Светланы, уже родившей славного мальчишку Руслана.

Утром Асан поехал по своим коммерческим делам, перед тем забросив Камилла на возвышающиеся над нынешним Симферополем скалы, в местность, издавна называемую Керменчиком, то есть «маленькой крепостью».

- Здесь останки великого города Неаполя Скифского, - с таким пафосом произнес эти слова Асан, что можно было подумать, что именно он возводил когда-то этот город.

Камилл, коренной симферополец, в годы оккупации исходивший многие места родного города, здесь, тем не менее, никогда не бывал.

Но тут я, по-видимому, не вполне точен – разве не эти именно места посетил он в правление великого царя царей Скилура? Сложно все это…

Сам Камилл после того, как с узнаванием рассматривал ландшафт возле Аю-Дага, уже не сомневался, что он, неведомо как и неведомо в какой ипостаси, действительно посещал эти исторические места в те времена, когда там происходили увиденные им события.

Он посидел на камне, стараясь представить себя вновь в покоях царя Скилура, обсуждающего государственные проблемы со своими приближенными. Но стертый временем с земной поверхности город его предков не мог помочь его воображению увидеть в окружающем разоре былое величие…

Еще в Москве Камилл расспросил своего многознающего отца и многопомнящую маму о месте, где находилось имение Бадана. Отец пояснил, а мама, которую в детстве не раз возил, оказывается, в родовое селение ее отец, уточнила пояснения своего мужа, в результате чего Камилл имел на руках вычерченный на бумаге план для поиска имения своих дедов. Но село Бадана давно вошло в пределы города Симферополя и, как с грустью установил Камилл, на месте его располагалась автобаза…

Теперь надо было побывать в Бахчисарае. Утром пораньше Асан на своих «Жигулях» повез московского гостя в столицу ханов. Камилл не рассказал Асану о причине, заставившей его посещать то одно, то другое место в Крыму - уж очень необычной была эта причина, и не каждый воспринял бы объяснение Камилла должным образом.

Асан уехал, а Камилл поначалу пошел в Хан-Сарай, но его сейчас интересовали не покои ханского дворца, в котором экскурсантам демонстрировали кровать, на которой изволила спать приезжавшая в Крым Екатерина, а сады, окружавшие многочисленные строения.

По всей вероятности, соображал Камилл, красавица-царевна Лейля проживала все же не в самом ханском дворце, а где-то неподалеку. Камилл взобрался на высокую бахчисарайскую улочку, с которой можно было окинуть взглядом окрестности дворца, и понял, что тот сад, в котором царевна встречалась с молодым воином, давно выкорчеван, а территория его застроена какими-то непристойными для древнего Бахчисарая домами. Что тут поделаешь?

Вот уж, действительно, - «все расхищено, предано, продано»…

Дождавшись маленького автобуса, курсирующего между Бахчисараем и Симферополем, Камилл вернулся в дом Светланы и Асана.

Утром следующего дня Камилл уже прибыл в Старый Крым и постучался в ворота шамилевского дома.

Шамиль очень обрадовался неожиданному приезду Камилла. В тот же вечер, оповещенные сыновьями хозяина дома пришли жена Фуата Хафизе, их дочка Алиме с мужем Абхаиром и полугодовалым сынишкой. А Февзи пришел с женой и с двумя уже детьми, и вместе с ним пришел гостящий у него Володя. И, конечно, пришел Керим.

Разговор под развесистым ореховым деревом поначалу шел о Фуате, который отбывал свой срок в лагере на Урале. Хафизе рассказала, что Фуат держится молодцом, даже поправился и посвежел.

- Ну конечно, никаких забот! На полном государственном обеспечении! – сидевшие под навесом во дворе мужчины и женщины невесело посмеялись. Не смеялась только Хафизе.

Посмеялись, потом погоревали, вспомнив Мустафу, объявившего в заключении очередную голодовку.

После наступившего молчания в разговор включился Февзи, который со знанием дела сказал, что, в общем, теперешние условия заключения лучше тех, которые были в пятидесятых годах, да и сроки поменьше.

- Хотя я лично не жалею, что попал в лагерь, - добавил он. - Мы жили в лагере под Ишимбаем своей крымскотатарской колонией, и общение со старшими товарищами сыграло в моем образовании роль гораздо большую, чем исторический факультет Ленинградского университета.

- Да, ты был мальчишкой, у тебя не было семьи, - заметил Шамиль. – В молодости все лишения переносятся легче.

Помолчали, задумавшись над нелегкой судьбой своего народа.

Вышла из дома жена Шамиля и знаками показала, что пора садиться за стол.

- Ну, ватандашлар, мойте руки, - весело провозгласил Шамиль. – Вон жена дает знать, что тава-локум остывает.

После трапезы опять вышли во двор. Кто курил в стороне, кто забавлялся с малышами.

Камилл обратился к ленинградцу Володе с некоторой ехидцей:

- Так ты нашел этот самый Киммерион?

 Володя странно посмотрел на москвича и ничего не сказал.

- Так его же выгнали с работы! – воскликнул Февзи, неодобрительно взглянув на Камилла. - Не он теперь ищет, а тот, кто сейчас ищет, найдет здесь славянское городище и берестяные грамоты. Найдет, найдет! В отличие от Владимира Сергеевича…

Да, Володю с работы таки вытурили. У него были весьма могущественные недруги, которым он мешал своей принципиальностью и нежеланием подчинять научные выводы идеологическим догмам. И эти недруги нашли хороший повод его, как говорится, подставить – или замарать этого чистюлю, повязав общей подлостью, или вытолкать его. На закрытом заседании партийного бюро было прочитано письмо из обкома о вредной деятельности академика А. Д. Сахарова, написавшего и распространившего вредную антипартийную статью "Размышления о прогрессе, мирном сосуществовании и интеллектуальной свободе», и публично выступающего в защиту осужденных советским судом уголовных преступников. Предполагалось начать открытую кампанию по дискредитации академика, а до этого нужно было подготовить общественное мнение среди творческой интеллигенции.

На следующий день Володю пригласили в партком.

- Вчера на партсобрании рассматривался очень важный вопрос об антисоветском поведении некоего гражданина Сахарова, - парторг строго поглядел в глаза Володе, потом продолжил: - Надо сделать на философском семинаре доклад о вредных взглядах этого, с позволения сказать, академика. Мы решили поручить этот доклад вам, Владимир Сергеевич.

Он посмотрел на сидящих за столом членов партбюро:

- Возражения будут? – вопрос был задан для проформы.

Члены бюро, понятное дело, обсудили предложенную кандидатуру докладчика на семинаре заранее, и в ответ на вопрос своего партийного руководителя все присутствующие одобрительно заулыбались.

Конечно, Володя знал из сообщений зарубежных радиоголосов о начавшемся гонении на академика Сахарова. Но он мог бы отказаться от навязываемого ему поручения, сославшись на то, что ничего о таком человеке не знает, и это косвенно означало бы что «настоящий советский человек» товарищ Орлов не слушает «вражеские голоса». Однако Володе такие игры в лояльность претили, также его оскорбило само предложение участвовать в шельмовании достойного человека.