Горькие травы (СИ) - Козинаки Кира

За вечер мы обучаем Варю правильной технике распития текилы: выдохнуть, лизнуть соль, выпить, обязательно ещё раз выдохнуть, а только потом заесть лаймом. Ещё обсуждаем, в чём преимущества менструальной чаши, как выбрать идеальный тон красной помады, есть ли у нас возможность повлиять на вырубку тропических лесов и можно ли утонуть в фонтане бессмертия.

И вот только после этого Сонька лохматит пальцами свои серебристые волосы и спрашивает:

— Ну как там у вашего Морозова дела? Поделили?

Показательно закатываю глаза и с упрёком смотрю на неё.

— Не, ну чё ты начинаешь? Нормально же общались.

— Чепчики в воздух бросили, тест Бехдель прошли, теперь можно и пообсуждать то, что, по мнению мужиков, мы только и обсуждаем на девичниках, — мужиков то есть. К тому же сколько можно игнорировать слона в комнате?

Поворачиваюсь к Варе, рассчитывая прочитать на её лице замешательство или даже смущение, но, к моему удивлению, она совершенно безэмоционально крутит двумя пальчиками пустую стопку на столе: два раза в одну сторону, один раз в другую.

— Варь, не слушай её, — пытаюсь смягчить острые углы я. Хотя на самом-то деле…

На самом деле, я тоже видела этого слона в комнате.

— Мне иногда кажется, что моя мама любила Петю больше, чем я, — вдруг говорит Варя.

Открываю рот, чтобы то ли остановить поток необязательных откровений, то ли задать семьдесят пять уточняющих вопросов, но Сонька ловит мою руку, призывая промолчать. Секундная пауза, и Варя продолжает:

— Она растила из меня идеальную жену. Музыкальная школа, иностранные языки, библиотеки, уроки домоводства. Платья, маникюр, покорная улыбка. По маминому плану, я — спортсменка, комсомолка, красавица — должна была отхватить завидного жениха и… Собственно, всё, остальное неважно. Главное — удачно выйти замуж. То, что мне хотелось строить карьеру, путешествовать, увидеть, в конце концов, Париж и умереть, её никогда не интересовало. Замуж, замуж, замуж, надо замуж.

Варя резко, даже раздражённо выдвигает стопку на середину стола, и Сонька тут же хватается за бутылку, чтобы наполнить толстодонную рюмку-кабальито.

— Только вот с парнями не складывалось. Мама перезнакомила меня с сыновьями всех своих подруг и коллег. Конечно, только с теми сыновьями, которые, по её мнению, были достойными кандидатами. Но они оказались такими… не такими. Поверхностными, грубыми, отталкивающими. Мама говорила, что он хороший, терпи, а мне было тошно. Да так, что мечтала сбежать от этого человека, от мамы, из города! И сбежала — сюда, поступила в магистратуру. Хотела в Москву, но мама меня не отпустила, представляете? И это в двадцать два года! Там, говорит, мошенники, маньяки, алкоголь, наркотики и беспорядочные половые связи.

Варя усмехается каким-то своим воспоминаниям, уверенно и будто с обидой или даже злостью опрокидывает в себя стопку текилы и невольно морщит чудный эльфийский носик.

— Переехала под крылышко к тёте Лиде, маминой сестре, которая тут же принялась сватать меня местным женихам. А когда жизнь стала совсем невыносимой, появился Петя. И спас меня.

Плавным движением откидываюсь на спинку стула, отвожу взгляд от Вариного лица, нахожу глазами собственные руки, лежащие на коленях, и с напускной деловитостью начинаю отколупывать лак с ногтей. Просто это… не знаю, больно? Слышать, что мужчина, которому я отдала часть сердца, был с другой женщиной. Пусть давно, пусть всё прошло, пусть он сам пришёл ко мне потом. Может, поэтому я так упорно и старалась не замечать слона в комнате?

— Мама одобрила Петину кандидатуру, даже пришла в восторг, потому что он устраивал её по всем пунктам. Мы довольно быстро съехались, мне было хорошо с ним, легко, интересно, комфортно. Только он… Он так и остался для меня спасителем, верным другом, надёжным плечом. Но не… Знаешь, почему многим мужчинам нравятся француженки? В чём секрет того самого шика? В небрежности. В нестандартности. А я не такая. Я не француженка. Я могу вежливо улыбаться, могу поддержать беседу на тысячу тем, могу идеально отгладить рубашку и приготовить сложный вкусный ужин. Но во мне нет… не знаю, харизмы? Огня? Того, что есть в тебе. Поэтому я не удивилась, когда у Пети появилась ты.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Отрываюсь от ногтей и встречаюсь взглядом с Варей.

— Я статуя. Неплохо вылепленная, признаю, но скучная. На меня можно полюбоваться в музее, запомнить имя скульптора, чтобы потом пробежаться глазами по статье в «Википедии». Но не более. А ты живая. Делаешь ремонт своими руками, увольняешься, когда тебя что-то не устраивает, превращаешь хобби в бизнес. Не стыдишься того, что не умеешь готовить. Не падаешь в обморок, когда слышишь матерное слово. Не переживаешь о том, достаточно ли привлекательно выглядишь. А помнишь, как на прошлой неделе мы отвозили ёлки из суккулентов твоим заказчикам из галереи, а там был день открытых дверей, и нас пригласили остаться? Я бы отказалась, а ты потащила меня за руку, и целый час мы расписывали пряники и танцевали народные танцы, пока не пришло время бежать на работу. Или как ездили за продуктами, но забили половину тележки страшнейшими цветами из отдела уценённых товаров? Я бы в жизни на них не посмотрела, а ты с такой любовью называла их малышиками и шептала, что теперь у них всё будет хорошо, думая, что я не слышу. Или как дома ты целый день пьёшь кофе из одной огромной чашки — у неё даже имя есть, Герман! — и к вечеру по количеству чайных ложек можно определить, сколько в тебе порций. Миллион мелочей, которые делают тебя тобой — нестандартной, по-французски небрежной и очень интересной.

— Но я… — хриплю, откашливаюсь, пытаюсь найти слова. — Но я обычная…

— Это я обычная, — возражает Варя. — Боюсь выйти за рамки, обозначенные мамой. Вот что бы ты сделала, если бы твой мужчина предложил тебе поехать кататься ночью на велосипеде, а потом прыгнуть с тарзанки и искупаться в реке голышом?

Неуверенно пожимаю плечами, вспоминая, как сама однажды предлагала что-то подобное своему временному мужчине, но он отказался.

— А я тогда ответила, что это слишком опасно, — говорит Варя. — Но всё дело в том, что я просто не тот человек, который может совершать все эти опасные глупости и получать от этого удовольствие. Я слишком… не такая. А ты такая.

— Варь…

— Ась, только ты могла после всего, что было, искренне предложить помощь и пригласить пожить у себя дома. А я… Я согласилась, потому что хотела понять, почему ты. И поняла.

— А как же твоя теория, что у вас с Аськой больше общего, чем могло показаться на первый взгляд? — влезает Сонька.

Варя закидывает локоть на стол — совершенно не по этикету, но так непринуждённо, как это бы сделала я. Упирается подбородком в основание ладони, улыбается, глядя на Соньку, и говорит:

— Мама убеждала меня, что женской дружбы не существует, есть только соперничество, и мне нужно быть предельно осторожной, потому что так называемая подруга обязательно однажды уведёт мужа.

— Какая глупость! — возмущённо восклицает Сонька.

— Да, наверное. И вы счастливые, потому что можете рассказать друг другу всё и получить поддержку в ответ.

Моя группа поддержки тут же надувает довольные яблочки щёк и со словами «За это надо выпить!» хватает бутылку. И пока льётся текила, а Сонька со знанием дела напоминает нам о важности закуски, я ловлю себя на мысли, что знаю, чем мы с Варей похожи.

Мы обе от чего-то бежим и катастрофически нуждаемся в чьей-то искренней, безусловной любви. Пусть мы можем достичь чего-то самостоятельно — сделать ремонт или вытянуть отстающую студентку, — мы всё равно на закате дня жаждем крепких объятий и чужой веры в себя. Заботы. Спасения. И если я научилась замещать эту тягу истой дружбой, то Варя… Варя оставалась той летней ромашкой, на которую кто-то наступил, а кто-то другой — так и не смог выходить.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

— Год назад мне предложили работу мечты, — продолжает она, крутя в руках кожурку от лайма. — Одна французская компания занималась разработкой лингвистического приложения, и им требовался сотрудник с русским в качестве родного языка. Мои коллеги только об этом и говорили и шлифовали свои заявки, ну и я отправила. Ни на что особо не надеялась, но в результате выбрали меня. Контракт на год, личное присутствие в офисе под Парижем обязательно. Это было очень неожиданно, но в то же время желанно: всё, абсолютно всё в этой работе было идеально. Кроме одного: Петя не мог поехать со мной. Мы долго обсуждали это, я хотела отказаться, он настаивал, что это шанс, который бывает раз в жизни, и мне нельзя упускать эту возможность. И мы… приняли решение расстаться. Не связывать друг друга трудновыполнимыми обещаниями, не притворяться, что отношения на расстоянии существуют. Я уехала к маме — провести с ней новогодние каникулы, собрать документы, попрощаться, но только мама меня не поддержала. Она говорила, что работа во Франции — блажь, что если Петя меня отпустил, он не любит меня, а я никчёмная дурочка, раз не удержала такого мужчину. И лучше я никогда никого не найду, кому нужна великовозрастная филологическая дева. Говорила, что мои попытки построить карьеру — несусветная глупость, что если я уеду, она никогда не простит меня. Как-то раз во время очередной ссоры она даже сказала, что… что повесится на чердаке, если я посмею поехать во Францию. И я… я сломалась. Я не смогла. Я просила, умоляла, но она меня не слушала. Мне оставалось только одно — вернуться к единственному человеку, который меня защищал. К Пете. Только было поздно. У него появилась ты.