Сторожевой полк. Княжий суд - Юрий Корчевский

Я дернул поводья и, забирая вправо, стал обходить схватку. Обернулся. Полк поредел заметно, но послушно следовал за мной.

Мы начали разгонять коней, чтобы смять пехоту инерцией конной массы. Вот до врага семьсот шагов, пятьсот, триста…

– Боярин! Это же наши!

Я и не заметил, как Федор подобрался ко мне:

– Смотри, воевода, у пехоты наши стяги и щиты.

Глаза слезились от ветра, я прищурился. И впрямь, наши, русские стяги, шлемы-ерихонки, щиты каплевидные красные, – видимо, новгородцы или ярославцы. Черт, едва своих не смяли. А шеренги пехотные замерли, ощетинившись копьями.

– Сто-ой!

Тяжело остановить разгоряченных коней, набравших ход. Встали. Прапорщик начал описывать стягом круговые движения. Со стороны пехоты ответили тем же. Упертые до того в землю копья поднялись.

Я не видел, но почувствовал, как облегченно вздохнули воины.

– Разворачиваемся назад! Ударим татарам в спину!

Полк медленно развернулся. Схватка татар с нашими кипела, и пока никто из противников не мог взять верх.

Сеча перемещалась то немного вперед, то назад. Силы были равны, и никто не мог одолеть другого.

– В атаку!

Я решил ударить татарам в спину. В пылу схватки нас могут не сразу заметить, выиграем несколько минут. А если и увидят, попробуй, разверни тесные ряды!

Мы разогнали коней, вломились в татарские ряды. Можно сказать, повезло. В задних рядах были чура – воины-слуги. Каждый тяжеловооруженный воин из знати в бою имел несколько таких слуг. Броня на них полегче была, поплоше да кони без защиты, только в войлочных попонах. Полетели сразу с плеч татарские головы, попадали увечные. Крик поднялся, стали пытаться развернуть коней, расстроили ряды, внесли толчею и неразбериху.

А передние татарские ряды понять ничего не могут – сзади звон железа, крики. Стало быть, свежие русские рати с тыла ударили. И у каждого в голове мелькнуло – окружают. Знаю по себе: когда нависает угроза окружения, когда не знаешь, как велика сила противника, неуютно становится. Не столько уже вперед смотришь, сколько опасаешься удара в спину.

Забеспокоились мурзы, эмиры да уланы, ослаб их напор. А мы – наоборот – еще больше надавили. У кого из бояр да ратников пистолеты еще оставались, стрельбу учинили. Тут самое время их задействовать – враг рядом, не промахнешься.

И я достал из-за пояса второй, последний пистолет, выстрелил в спину татарину в кольчуге – через ряд от меня. Специально так сделал: пусть передние татарские ряды потери видят. Сам же схватился со слугой военным, по-нашему – боевым холопом. Силен был татарин, владел саблей неплохо, да зажало его ноги между соседними лошадьми – ни привстать для удара в стременах, ни уклониться. Даже когда я изловчился и вогнал ему кончик сабли под шлем снизу, он упасть не смог, склонился только на шею своей лошади.

По обеим сторонам от меня ратники мои тоже вовсю саблями орудовали. А метрах в трех от них здоровенный, как медведь, русский ратник секирой махал. Против секиры сабля – не защита, вокруг него только убитые на седлах полулежали.

Теснота была страшная. Кони боевые тоже озверели – кусали вражеских лошадей. Я опасался получить ранение и упасть – затопчут вмиг, и подняться не успеешь.

Я уже видел через ряды татарские наших ратников из Большого полка. Получалось, мы зажали татар, как между молотом и наковальней.

А тут еще и пехота наша от леса добралась. Ударили татар с левого фланга, по двое-трое поднимали на копья уланов, сбрасывали с коней и добивали ножами.

Дрогнули татары, почуяли приближение смерти своей, да не уйти уже, с трех сторон мы напираем.

Они попытались уйти на правый фланг да оттуда к лесу. Как их шайтан в них вселился. Пробивались яростно, остервенело – и откуда только силы взялись? Но и у наших как второе дыхание открылось.

Удар – за флотилию нашу, еще удар – за конников порубленных, удар – а это за все разом! Получи, получи, получи!

Я даже и не понял, как в левой руке чужая сабля оказалась, скорее всего у убитого татарина забрал, у их сабель крутизна изгиба побольше.

Я схватился с тяжеловооруженным врагом. Он пер, как танк, размахивая широким кривым мечом явно персидского происхождения – с расширяющимся к кончику лезвием. Щита у него не было, скорее всего разбили в схватке. Зато в левой руке был длинный боевой нож.

Он ударил первый. Я отразил удар правой рукой и попытался ударить его левой саблей в бок. Татарин отбил, снова сам атаковал. Черт, меч у него тяжелый, удар сильный. Несколько мгновений я только оборонялся, отражая атаки. Татарин был в более выгодном положении – его конь был почти поперек и впереди моего, и он орудовал правой рукой. Мне же приходилось работать левой, благо Сартак, сын хана Ачегама, научил.

Да когда же наконец он устанет? Машет мечом, как машина.

Я улучил момент, когда он нанес удар и рука его с мечом пошла назад и вверх, скользнул саблей вдоль его руки и уколол в подмышку, в не защищенное кольчугой тело.

Дернулся от раны татарин, отпрянул назад, по боку его заструилась кровь. А потом как ни в чем не бывало снова стал наносить удары. Вот только резкость и острота движений поубавились. Татарин понимал: я выжидаю момент, когда он ослабеет, чтобы нанести ему решающий удар.

Я резко пригнулся, пропуская над собой его меч, и в это время, скользнув по моей спине, прикрытой кольчугой, прошелестел татарский джерид – короткое метательное копье – и вонзился батыру в живот. Кто-то из врагов явно метил в меня, а поразил татарина.

От тяжкого удара он качнулся, схватился за джерид левой рукой, напрягся и выдернул. Из раны обильно потекла темная, почти черная кровь. В печень угодили, минуты его сочтены.

Однако татарин и не думал падать. Он перехватил копьецо и направил его наконечником в мою сторону. Теперь четырехгранный окровавленный наконечник смотрел мне в грудь. Метнуть его в такой сутолоке невозможно, но древко в два метра давало татарину преимущество, не позволяя мне приблизиться для сабельного удара.

Эх, пистолет бы сейчас! Но, увы, оба их я уже использовал.

Татарин попробовал ткнуть в меня копьецом; я отбил его выпад саблей, едва не перерубив тонкое древко. А на второй удар сил у него уже не хватило. Лицо его посерело, горлом пошла кровь, и он медленно завалился набок. И только соседняя лошадь с ранее уже убитым татарином, по-прежнему сидящим в седле, не позволила ему свалиться на землю.

Фу! Дух бы перевести, да бой не кончился. Ряды вражеские таяли, как снег под мартовским солнцем. Не было уже той монолитной, грозной, закованной в броню силы. Живые уланы да мурзы сбились в несколько кучек, образовав очаги сопротивления.

– Глеб, Федор, Макар, вы как – живы?

– Здесь мы, воевода, недалече.

– Заряжайте пищали!

И через несколько минут:

– Готово, воевода!

– Цельтесь в этих, что еленге держат. Пли!

Грохот выстрелов. Татарский прямоугольный голубой стяг – еленге – покачнулся и упал. И неудивительно: никакая броня не убережет от попадания на такой маленькой дистанции выстрела.

Главный островок сопротивления – со стягом их – пал. Остальные, заметив, что стяга больше не видно, а пробиться к лесу уже невозможно, сдались в плен. И было таких всего около двух десятков.

Я привстал на стременах, осмотрелся. Тяжело далась победа, большой кровью. Все огромное поле – от леса до леса и от деревеньки до оврага – было усеяно телами. Местами и земли не видно из-за множества тел павших ратников и трупов лошадей.

Одолели врага, но цена непомерно высока. С каждой стороны было убито не менее семисот человек. Много! У татар была выкошена лучшая, тяжеловооруженная конница, у нас почти целиком полег Большой полк, имелись потери в других полках. Из двух федоровских десятков в живых осталось семеро, из трех макаровских – едва десяток уцелел. Прежде моя малая рать таких потерь не знала.

В Сторожевом полку боеспособных осталось чуть больше половины. Еще одна треть – раненые. Остальные – безвозвратные потери. Долго же нам и татарам придется зализывать раны. Ведь столкнулись на Итяковом поле лучшие полки с обеих сторон. А быстро нового воина не вырастишь, не выучишь, времени и сил на это уходит много. Похоже, теперь уж точно не до Казани будет. Рати просто обескровлены потерями.

Оставшуюся половину дня оказывали помощь раненым, формировали обозы, отправляли покалеченных на свою землю. С обозами уходила и часть ратников для охраны.

Следующим днем рыли братскую могилу да хоронили погибших. Уморились ратники, едва успели на третий день упокоить убитых.

Воеводы потрепанных полков собрались на совет. Проводили его прямо на воздухе. Стоял вопрос – что делать? Идти на Казань, выполняя указание государя, или бить ему челом, пытаясь убедить его завершить поход?

Все военачальники понимали, что продолжать поход и идти на Казань – самоубийство. Пушек, равно как и припасов к ним, нет, продовольствия не хватает, в полках большой некомплект из-за потерь. А самое главное – время! Середина августа, уж Яблочный Спас позади, вчера Успение Пресвятой Богородицы было. Тут дай бог к осени, с ее дождями и непролазными дорогами, до городов своих добраться. А ежели раньше обычного задождит? В осень Казань осаждать – немыслимое дело, это ведь не на месяц осада. Зима грянет – как в чистом поле выжить? Костры от стужи не спасут. От холода и голода потеряем войско. «Нет, надо возвращаться», – в этом все были единодушны.