Тысячелетие России. Тайны Рюрикова Дома - Андрей Подволоцкий

Посад сгорел в три часа. Сгоревших и задохнувшихся в дыму было (по разным оценкам) от 300 до 800 тысяч (!) человек, в том числе и князь Иван Вельский. Еще около 150 тысяч человек татары увели с собою в плен[97].

Этот татарский удар был тяжелым по своим экономическим и демографическим последствиям, болезненным с военной точки зрения (московские войска не смогли защитить столицу) и актом унижения московского царя с политической стороны.

Уходя с московской земли, хан Девлет (получивший за этот поход прозвище Тахт Алган — «взявший трон») послал царю Ивану высокомерное письмо победителя (цитата по С. Соловьеву): «Жгу и пустоту все из-за Казани и Астрахани, а всего света богатство применяю к праху, надеясь на величество божие. Я пришел на тебя, город твой сжег, хотел венца твоего и головы; но ты не пришел и против нас не стал, а еще хвалишься, что-де я московский государь! Были бы в тебе стыд и дородство, так ты б пришел против нас и стоял. Захочешь с нами душевною мыслию в дружбе быть, так отдай наши юрты — Астрахань и Казань; а захочешь казною и деньгами всесветное богатство нам давать — ненадобно; желание наше — Казань и Астрахань, а государства твоего дороги я видел и опознал».

Н. Карамзин в своей «Истории» передает слова Девлета почти такими же словами, но прибавляет еще одно ханское требование: «…снова буду к тебе… если не сделаешь, чего требую, и не дашь мне клятвенной грамоты за себя, за детей и внучат своих». Что ж, в данном случае Н. Карамзин оказался менее лукав, чем С. Соловьев, не решившейся сказать правду до конца — что царь Иван Васильевич такую грамоту ДАЛ.

В том же году в Москве появился посол от хана Девлета. Перед этим царь Иван Грозный обратился к крымскому хану с письмом, где, по старой традиции, поставил на первое место имя и титул хана, передал ему «челобитье», а не поклон, и даже не употребил собственный царский титул, ограничившись великокняжеским, что вообще в его дипломатической переписке было единственным случаем такого рода…

«Явившись в приемную палату, надменный ханский посланец, сознавая исключительный характер своей миссии, позволил себе не поклониться Грозному (в посольской книге отсутствует стереотипная формула о том, что “посол государю челом ударил”)… И, конечно, посланец Девлет-Гирея “посолство правил” не стоя, а “присев на колени” (сидел на ковре напротив царского престола). Не вставал он, надо полагать, и “к государским имянам”»[98].

Так позорно закончилась очередная попытка Московской Руси уничтожить унизительную зависимость от татарских ханов.

А в 1572 г. крымцы снова напали на Московию. Если бы Москва и на этот раз уступила татарам, она вряд ли бы сохранила свою суверенность и политически была бы отброшена чуть ли не во времена «батыева нашествия».

Однако наученные горьким опытом россияне сумели остановить крымцев у села Молоди (60 км южнее Москвы). Путь 120-тысячной орде Девлета преградила 60-тысячная армия воеводы Михаила Воротынского, который в конце июля дал здесь татарам ряд сражений. Москвичи защитились «гуляй-городом», из которого делали смелые вылазки и наносили татарам чувствительный урон. Поняв, что набег сорван и грозит перерасти для его ордынцев в бессмысленную бойню, хан отступил. Эта победа, не столь блестящая и «прибыльная», как взятие Казани или Полоцка, тем не менее спасла Москву от нового татарского рабства…

* * *

Однако положение Москвы оставалось очень сложным. После 1572 г. московское войско преследуют неудачи; москвичам приходится сражаться и с поляками, и со шведами, и с крымцами. Во многом Иван IV сам был повинен в той отчаянной ситуации, в которую попал. В свое время московский царь открыто отзывался о шведском короле как о «мужике»; польского короля Стефана Батория презирал за то, что тот был выборным, а не «природным» королем[99]; даже английскую королеву Елизавету, за которую он одно время собирался свататься, как-то обозвал в письме «пошлой дурой»… Стоит ли удивляться, что и венценосные соседи не любили (мягко говоря) царя Ивана?

Что же касается «поминок» крымцам, то их пришлось отправлять в Крым не только по-прежнему, но и сверх того.

Надо сказать, что за столетие сумма «поминок» значительно возросла. Если в 1519 г. Махмут-Гирей просил 30 тыс. алтын московскими деньгами, т.е. 900 рублей, то в 1582 г. «поминки» составили 12 тыс. рублей (без учета доли хана и калги, так как начало именной росписи было утрачено). В эту сумму также не входит стоимость различных подарков, даров, а то и просто взяток.

В 1593 г. сумма поминок достигла рекордных 27 тыс. рублей. Это было связано прежде всего с тем, что в 1591 г. крымцы, возглавляемые ханом Кази-Гиреем, в очередной раз прорвались к Москве. И хотя катастрофы, сродни пожару 1571 г., удалось избежать, крымчаков снова пришлось ублажать. На сей раз эта «честь» досталась сыну Ивана Грозного — Федору.

* * *

За Смутное время каких-либо прямых свидетельств о размере выплат не сохранилось. Но, надо думать, приходилось платить не меньше прежнего.

В 1614—1615 гг. сумма крымских «поминок» составляла 7—8 тыс. рублей. Видно, крымцы «вошли в положение» и снизили денежный размер «поминок». Но было ли также с натуральной частью, сказать трудно. С другой стороны, крымцы сумели добиться у новой московской династии Романовых включения «поминок» в официальный договор 1615 г., и с тех пор жестко контролировали эти выплаты.

Интересный случай, связанный именно с выплатой крымских «поминок», произошел в 1618 г. И связан он с именем гетмана Запорожской Сечи П. Сагайдачного.

Петро Конашевич Сагайдачный был родом из мелкопоместной православной шляхты Русского воеводства (ныне Самборский район Львовской области). Однажды приняв решение уйти на Сечь, он впоследствии стал одним из самых выдающихся казацких гетманов в истории (уступая только Богдану Хмельницкому). Он прославился в войнах с турками и татарами, не раз ходил в морские походы (в 1605 г. захватил Варну; в 1614 г. — Синоп, в 1616 г. — Синоп, Трапезунд и крымскую Кафу). В 1621 г. именно благодаря Сагайдачному туркам было нанесено поражение под Хотином. Также Сагайдачный прославился как борец против гонений на православную церковь в Речи Посполитой; именно благодаря Сагайдачному (прежде всего благодаря ему!) в 1620 г. в Украине была восстановлена (силовым путем) православная иерархия. Имя Сагайдачного упоминается в популярной украинской народной песне «Ой на горi та женцi жнуть».

Однако, при всех его выдающихся способностях, российские, а потом советские историки не очень любили вспоминать о Сагайдачном за его участие в походе на Москву в 1618 г.[100]

В тот год началась очередная московско-польская война, изобилующая драматическими моментами для Московского государства. Польские войска, возглавляемые польским королевичем Владиславом, двинулось на Москву добывать королевичу обещанный ему трон — но не рассчитали силы. Срочно потребовалась помощь. И тогда поляки, обещая всякие блага и провозгласив неприкосновенность православия в Речи Посполитой (большинство этих обещаний так и остались благими намерениями), привлекли на помощь украинских (запорожских) казаков.

Казацкое войско было собрано, и летом 1618 г. запорожцы, предводительствуемые Петром Конашевичем Сагайдачным, двинулись двумя отрядами на Москву. Сам Сагайдачный с 20 000 казаков пошел на Путивль, Ливны и Елец.

Елец был городом «засечной черты», держал пограничную оборону от татарских набегов на участке около семидесяти километров по фронту и до сорока в глубину (по росписи 1616 г. в нем было 1969 ратников). Ельчане заперлись в крепости и стойко отбивали приступы. Обороной Ельца руководил воевода Андрей Богданович Полев. Видя, что силой город не взять, Сагайдачный пошел на хитрость. Он снял осаду и сделал вид, что отступает. Воевода Полев поверил и приказал преследовать противника, «со всеми людьми из города вышел». Увлеченные преследованием ельчане отдалились от города, а в это время отряд казаков, сидевший в засаде, ворвался в Елец. Как свидетельствуют источники, город был разорен дотла и сожжен, его защитники и мирное население, включая женщин и детей, погибли под запорожскими ножами.

В Ельце в руки Сагайдачному попали два московских боярина — С. Хрущев и С. Бердыхин, которые везли «поминки» крымскому хану. Известна даже точная сумма «поминок» — 8467 рублей. (Для сравнения: во времена Алексея Михайловича запорожским казакам — подданным московского царя — платили не более 2000 рублей в год на 8—10 тыс. чел. И не каждый год.) Понятно, что к крымскому хану эти деньги не попали…

Московские власти выразили запорожцам «решительный протест», который, однако, не произвел на запорожцев большого впечатления. Московский истеблишмент мог быть утешаем только тем фактом, что большая часть денег ушла на дело православия в Украине (гетман жертвовал эти деньги православным иерархам, а также на братские школы).