Остров - Олдос Хаксли

– Стало быть, вы уже слышали о мокше?

– Я даже наблюдал его в действии.

– Доктор Роберт, – пояснила директор школы, – пригласил вчера нашего гостя посетить процедуру инициации.

– Которая произвела на меня глубочайшее впечатление, – добавил Уилл. – Когда я задумываюсь о своем религиозном обучении…

Он оставил фразу красноречиво незавершенной.

– Так вот, о чем я и говорил, – продолжил мистер Менон, – наши дети сейчас получают как бы два вида образования. Они постепенно готовятся к дальнейшему приобщению к сложному трансцендентному единству с другими чувствующими и мыслящими существами, но в то же время на занятиях в классах психологии и физиологии познают, что любой из нас обладает своим уникальным строением. Что каждый хоть чем-то, но отличается от другого, себе подобного.

– Когда я ходил в школу, – сказал Уилл, – учителя изо всех сил старались стереть подобные различия или в лучшем случае залепить трещины пластырем из навязчивых идеалов поздней Викторианской эпохи – сделать из нас образованных, но непременно играющих в футбол англиканцев. Но расскажите же мне, как вы используете тот факт, что один человек не похож на другого.

– Для начала, – сказал мистер Менон, – мы выявляем и оцениваем различия. Определяем, кем и чем является тот или иной ребенок с точки зрения анатомии, биохимии и психологии. Что главенствует в его органической иерархии: пищеварительный тракт, мускулы или нервная система? Как далеко он расположен от трех полярных крайностей? Насколько гармонична или дисгармонична в нем смесь важнейших компонентов – как умственных, так и физических? Как велика в нем прирожденная склонность доминировать над другими, или общаться на равных, или замыкаться в своем внутреннем мирке? Как протекают у него процессы мышления, восприятия и запоминания? Насколько развито у него пространственное воображение? Умеет ли он видеть и подмечать детали? Нравится ему работать в большей степени с образами, со словами, с тем и с другим или ни с тем и ни с другим? Как близко к поверхности лежит его способность к сочинительству? Видит ли он мир таким, каким видели его в детстве поэты Вордсворт или Трахерн? И если да, то как поступить, чтобы эти дарования и таланты не потерялись, не выцвели от ровного света повседневности и серых будней? А в более частых случаях – как нам дать ребенку образование на концептуальном уровне, не уничтожив его способностей к интенсивному, но не выражаемому в словах переживанию и опыту? Как примирить и соединить в единое целое аналитический ум и дар фантазии? И существуют еще десятки других вопросов, которые нам следует задать себе, чтобы получить ответы. Самый простой пример. Получает ли данный ребенок все необходимые ему витамины вместе с обычной едой? Или же он страдает их хроническим дефицитом, который, если его вовремя не распознать и не излечить, понизит его жизнестойкость, затуманит его мировоззрение, ухудшит настроение, заставит во всем видеть только негативную сторону, скучать, а в конечном счете толкнет на глупый или дурной поступок? А что у него с уровнем сахара в крови? Правильно ли он дышит? Какова его осанка? Верно ли положение его тела во время работы, учебы или игры? И опять-таки: к чему он питает особые наклонности – к музыке, к математике, к сочинительству, к меткой наблюдательности, к логическому мышлению и анализу или же к необузданным фантазиям по поводу увиденного? Наконец, насколько внушаемым человеком он станет, когда вырастет? Почти все дети легко поддаются гипнозу. Так легко, что четверых из каждых пяти можно без труда повергнуть в состояние сомнамбулизма. У взрослых пропорция обратная. Четверых из пяти никакими силами не погрузить в гипнотический сон. Поэтому нам надо знать, кто те двадцать детей из ста, которые, повзрослев, останутся подвержены внушаемости.

– Неужели вы можете определить это заранее? – удивился Уилл. – И если так, то в чем смысл такого определения?

– Да, мы умеем распознавать их, – ответил мистер Менон. – И крайне важно сделать это. Кстати, еще важнее такое распознавание было бы в той части мира, где живете вы. В политическом смысле эти двадцать процентов наиболее внушаемых людей составляют наиболее опасную часть вашего общества.

– Почему же опасную?

– Потому что они – легкая добыча для пропагандиста любых идей. При старомодной демократии, еще до начала бурного научного развития любой речистый организатор со сплоченной небольшой группой сторонников мог превратить эти двадцать процентов потенциальных сомнамбул в армию фанатиков, желавших прославить и привести к власти своего гипнотизера. А в условиях диктатуры те же потенциальные сомнамбулы проникаются самой сомнительной верой и мобилизуются в главную силу, становой хребет могущественной политической партии. Видите теперь, насколько важно для любого общества, где главной ценностью является свобода, уметь выделить будущих политических сомнамбул еще в раннем возрасте? А как только они определены, их можно подвергать сеансам гипноза и систематически готовить к противодействию гипнотическому воздействию любых сторонников диктатуры. Но разумеется, в идеальной ситуации настоятельно рекомендуется так реформировать свое общественное устройство, чтобы исключить или максимально затруднить само появление и деятельность подобных врагов свободы.

– Именно таково, как я догадываюсь, положение вещей на Пале?

– Верно, – сказал мистер Менон. – А потому наши потенциальные политические сомнамбулы не представляют реальной опасности.

– Тогда зачем утруждаться, выявляя их загодя?

– Потому что направленный в нужное русло их дар представляет собой огромную ценность.

– Для Контроля над Судьбой? – спросил Уилл, вспомнив терапевтический эффект лебедей и все, что рассказывала Сузила об умении нажимать в себе на нужные кнопки.

Заместитель министра покачал головой:

– Контроль над Судьбой не требует ничего, кроме легкого транса. Практически любой умеет это. Потенциальные сомнамбулы – это те двадцать процентов людей, которые могут погружаться в транс очень глубоко. А только в очень глубоком трансе – и только в очень глубоком трансе – человек может научиться использовать искаженное время.

– А вы умеете искажать время? – поинтересовался Уилл.

Менон снова помотал головой.

– К сожалению, мне никогда не удавалось погрузиться достаточно глубоко. Все мои знания дались мне тяжело и медленно. Вот миссис Нарайан повезло больше. Она принадлежит к привилегированным двадцати процентам и может значительно ускорять некоторые образовательные процессы, что не под силу большинству из нас.

– Вы можете изменять течение времени и ускорять его? Для чего, например? – Уилл повернулся к директрисе.

– Могу ускорить запоминание, – ответила она, – быстрее сделать математические расчеты. Меньше времени занимает само мышление и решение задач. Начинаешь с того, что учишься, как уложить в двадцать секунд десять минут, а потом полчаса в минуту. В состоянии глубокого транса это очень легко. Вы слушаете внушения наставника и сидите тихо очень, очень, очень долго. Вы готовы поклясться, что прошло не меньше двух часов. Но когда возвращаетесь в нормальное состояние и смотрите на часы, то понимаете, что все, пережитое вами за два часа, ужалось ровно до четырех минут.

– Но каким же образом?

– Этого никто не знает, – сказал мистер Менон. – Но многочисленные истории, в которые мы не очень-то верим, о том, как в уме утопающего за считаные секунды проносятся воспоминания обо всей жизни, в основе своей правдивы. Сознание и нервная система – или точнее будет сказать: сознание и нервная система некоторых людей – оказываются способны на потрясающее быстродействие, проделывают удивительные вещи; это все, что нам известно. Мы открыли этот феномен около шестидесяти лет назад и с тех пор используем его. В том числе и в образовательных целях.

– Приведу еще пример, – подхватила миссис Нарайан. – Перед вами математическая задача. В нормальном состоянии вам потребуется около получаса, чтобы решить ее. Но затем вы искажаете время до такой степени, что одна минута субъективно вмещает в себя тридцать минут. И беретесь за решение. Через тридцать сугубо субъективных для вас минут вы получаете ответ. Но на реальных часах прошла всего одна минута. Без малейшей спешки или напряжения вы сделали работу так же быстро, как производят в уме сложные вычисления те необычайные вундеркинды, которые порой появляются в мире. Будущие гении, как Ампер и Гаусс, или будущие идиоты, каким был Дазе, но все они благодаря врожденной способности искривлять время обладали способностью проделать тяжелую работу, рассчитанную на час усилий, всего за пару минут, а порой и в течение каких-то секунд. Я в целом обладаю весьма средними способностями к обучению, но у меня проявился дар погружения в глубокий транс, а это означало, что я смогла освоить технику прохождения учебного материала за период времени, сжатый до тридцатых долей реального. Результат: я успела вместить в себя гораздо больше знаний, чем могла бы, если бы обучалась нормальным путем. А теперь представьте, что происходит, когда гений с огромным коэффициентом интеллектуального развития наделен еще и способностью изменять время. Его результаты будут фантастическими!