Избранное: Теология культуры - Пауль Тиллих

Тонкое языковое чутье заставило греков обозначить хронос, «формальное время», словом, отличным от кайрос, «подлинное время», момент, исполненный содержания и смысла. И не случайно, что слово «кайрос» обрело глубину смысла и стало столь часто употребимым, когда греческий язык стал сосудом, который вместил динамический дух иудаизма и раннего христианства, в Новом Завете. «Мое время еще не настало», — было сказано Иисусом (Иоан. 7, 6), и затем оно пришло: это — кайрос, момент полноты времени. Лишь для абстрактного, отстраненного созерцания время является пустой формой, способной вместить любое содержание; но для того, кто осознает динамический творческий характер жизни, время насыщено напряжениями, чревато возможностями, оно обладает качественным характером и преисполнено смысла. Не все возможно во всякое время, не все истинно во всякое время и не все требуется во всякое время. В разные времена мир находится во власти различных космических сил, но Господь владычествует над всеми в исполненное драматизма время между Воскресением и Вторым Пришествием, — в «настоящее время», которое по своей сути отлично от любого другого времени в прошлом. В этом драматическом сознании истории коренится идея кайроса, и из этого начала она будет преобразована в понятие, которое будет использовано в философии истории.

Призыв к осознанию истории не является излишним, поскольку человеческому разуму и духу их собственная историчность никоим образом не очевидна; скорее, не знающая истории духовность — явление гораздо более частое, не только вследствие опустошения и скудости духа, — ибо это всегда было и будет, — но также вследствие глубоких инстинктов физического и метафизического порядка. Неведение истории имеет две основные причины. Оно может корениться в постижении сверхвременного, вечного. Такого рода ментальность не знает изменений и истории. Либо это неведение коренится в зависимости времени от этого мира, от подчинения природе с ее вечно возобновляющимся порядком и циклическим временем. Первый тип — это мистическое неведение истории, для которого все временное является покровом видимости, обманчивой маской, скрывающей лик вечности, и которое стремится прорваться сквозь этот мираж к вневременному созерцанию вневременного; второй тип есть натуралистический аисторизм, который присутствует во всякой зависимости от жизни природы и с помощью жрецов и культа освящает ее во имя вечного. Для широких ареалов азиатской культуры мистический аисторизм представляет фундаментальную духовную позицию. На его фоне историческое сознание — явление сравнительно редкое. Оно характеризует, как правило, семито-иранскую и западнохристианскую точки зрения. Но и в них историческое сознание появляется лишь с возникновением новой жизненной силы, в высшие моменты творческого постижения мира. Тем более значимым для развития человечества в целом представляется тот факт, что это сознание вновь и вновь возникает на Западе в полной силе и глубине. Ибо одно очевидно: однажды возникнув, историческое сознание постепенно будет привлекать к себе все народы; ибо действию, осознающему историю, может отвечать лишь действие, осознающее историю; и если Азия ныне противопоставляет себя Европе в своем горделивом самосознании, то, в той мере, в какой это противостояние действительно имеет место, она уже перенесена на почву исторического мышления и самим этим конфликтом вовлечена в сферу исторического сознания.

Однако противник исторического мышления возник и на самом Западе, противник, возникший благодаря мистическому видению, поддерживаемый натурализмом и обостренный рациональным, математическим методом мышления: это — технико-математическое объяснение мира средствами естествознания, рационалистическая концепция реальности как машины с навеки неизменными законами движения, которые проявляются в бесконечно воспроизводимых и предсказуемых природных процессах. Ментальность, создающая эту концептуальную структуру, в свою очередь настолько подпадает под ее чары, что сама превращается в часть этой машины, во фрагмент этого вечно тождественного себе процесса. Подчиняясь собственному созданию, эта ментальность саму себя рассматривает как механизм, забывая о том, что он ей же и создан. Это представляет великую опасность для западной культуры. Она знаменует утрату прежних ценностей, а утратить их — еще страшнее, чем никогда их не иметь. Эти слова относятся к материалистически мыслящим среди социалистов, которым необходимо открыть то противоречие, в котором они находятся, коль скоро они, в качестве наследников могущественной философии истории и носителей современного исторического сознания, превозносят философию, исключающую осмысленную историю и принимающую лишенный смысла природный процесс. «Материалистическая философия истории» будет противоречием в себе, если она притязает быть чем-либо иным, нежели «экономической» интерпретацией истории, или пытается доказать, будто не имеет ничего общего с метафизическим материализмом. К сожалению, слово здесь часто становится ложью, скрывающей действительную ситуацию. Ни у одной системы нет большего права на протест против позднебуржуазного материализма, не имеющего исторического сознания, чем у социализма, — движения, обладающего беспрецедентным сознанием истории. Чем сильнее его протест и чем большую очевидность обретает для него кайрос, тем дальше это движение уходит от всякого метафизического материализма и тем яснее открывается ему его вера в творческую силу жизни.

II

Первая великая философия истории родилась из острого ощущения двойственности и конфликта. Борьба света и тьмы, добра и зла составляет ее сущность. Мировая история есть следствие этого конфликта; в истории свершается совершенно новое, уникальное, абсолютно решающее; на этом пути приходится терпеть поражения, однако в конце концов свет побеждает. Так толковал историю древнеперсидский пророк Заратустра. Иудейские пророчества внесли в эту картину этическую тенденцию, говоря о справедливом Боге. Эпохи борьбы суть эпохи истории. История обусловлена сверхисторическими событиями. Наиболее важен конечный период, период борьбы за предельное решение, эпоха, после которой уже невозможно представить себе новую. Этот тип исторического сознания мыслит абсолютными понятиями: абсолютная противоположность добра и зла; абсолютный исход их битвы; безусловное «Нет» и безусловное «Да», борющиеся друге другом. Этот подход к истории движим колоссальным духовным напряжением и предельной ответственностью со стороны индивидуума. Это раннее и великое выражение исторического сознания человека: философия истории, выраженная в абсолютных терминах.

Она может принимать две основные формы. Первую форму абсолютной философии истории определяет напряженное чувство близости конца времен: приблизилось Царство Божие, решающий час близок, наступает великий, подлинный кайрос, который преобразит все. Это революционно-абсолютный тип. Он видит цель истории в «царстве не от мира сего» или в победе разума в этом мире. В обоих случаях говорится абсолютное «Нет» прошлому и абсолютное «Да» будущему. Это фундаментальная для всякого серьезного исторического сознания интерпретация истории, как интерпретация, впервые воспринявшая понятие кайроса.

Вторую форму абсолютной философии истории можно назвать консервативным видоизменением революционного типа, как он был оформлен Августином в его борьбе с оживлением в хилиазме раннехристианской веры в скорое наступление Царства Божия в истории. Этот тип имеет ту же основу, что и революционный — видение борьбы двух сил во все эпохи истории. Но, согласно консервативному типу, решающее событие уже совершилось. Новое победно утвердилось в истории, хотя оно по-прежнему подвергается атакам сил тьмы. Церковь в ее иерархической структуре являет собой эту новую реальность. Здесь также есть совершенствование, частичные поражения и победы и, безусловно, финальная катастрофа, в которой зло сокрушится и история подойдет к своему концу. Но ничего подлинно нового в истории уже нельзя ожидать. Необходимо только сохранение уже данного.

В обеих формах абсолютной философии истории, как в консервативной, так и в революционной, опасен факт полагания частной исторической реальности в качестве абсолютной, будь то ныне существующая церковь или ожидаемое в будущем рациональное общество. Это, конечно, привносит непрерывное напряжение в историческое сознание; но, в то же время, умаляет все иные исторические реальности. В августиновской интерпретации, которая в принципе совпадает с самосознанием всех официальных церквей, лишь история данной церкви, в точном смысле слова, значима для философии истории. Ее внутренние конфликты и их разрешение, ее борьба против внешних врагов — таковы узловые пункты, с точки зрения которых следует рассматривать и оценивать все остальные события.