Комендант мертвой крепости - Владимир Аренев

— Раскачивать придётся вместе, — говорил учитель откуда-то сверху. — Я спрашивал у Рултарика, для этого требуется по крайней мере сила двоих.

— Ничего, справимся.

— Вы хотели мне сказать что-то ещё, десятник?

— С чего вы взяли?

— Я не прав?

Пауза.

— Пожалуй, правы. Всё-таки хочу перед вами снова извиниться.

— Мы, кажется, уже…

— Долг есть долг. Когда я выводил беженцев из Пустолесья, нам приходилось развешивать на деревьях…

— Я знаю, десятник, слышал об этой истории. Они ведь были уже мертвы — те, кого вы вешали. И у них не было никаких шансов вернуться из призрачного мира. Именно так вы себя оправдывали. Угадал?

— По-вашему, это не довод?

— По-моему, это не оправдание. Бывают ситуации, из которых с честью не выйти. Просто не выйти; я знаю. Но это ничего не оправдывает, а только объясняет, увы. Хочу вас успокоить: я не стану участвовать в жеребьёвке, затеянной Хакилсом.

— К гаррам, — сказал десятник. — Это уже не важно.

На внутреннем дворе вдруг кто-то заорал: «Стой! Ты что ж делаешь?!» — и тотчас наверху вскрикнул учитель.

Ярри сам не понял, как успел в два прыжка добраться до груды камней, вскарабкаться наверх…

Громада колокола нависала над всей площадкой. Верёвки лежали, словно сытые, свернувшиеся в кольца змеи. Учитель с десятником стояли у самого края и со стороны казались двумя приятелями, которые встретились после долгой разлуки. Десятник положил руки учителю на плечи, тот перехватил их своими. Ветер откинул полы их пыльников: у одного на поясе висел длинный кинжал, у другого — странная, замотанная в тряпицы бутылка.

Учитель вдруг пошатнулся и сделал маленький шажок назад.

Ярри не стал медлить. Жизнь во Вратах (а особенно — Рябые пустыри) вбила ему в голову одно-единственное правило: хочешь уцелеть — не зевай! Есть время рассуждать и время достать из-за пояса нож.

Ярри выхватил нож и, подбежав, с оттягом, сильно полоснул десятника по бедру — чтобы рана пошире и чтоб кровь — во все стороны!

Тот приглушённо вскрикнул (скорее от неожиданности) и пошатнулся. Учитель тотчас ударил его каблуком по носку, но и сам не устоял. Оба тяжело рухнули на каменные плиты, и Ярри пришлось отскочить в сторону, чтобы они не столкнули его с площадки.

Десятник попытался ударить учителя по шее. Тот снова перехватил, поймал за запястья и держал, сколько мог; лица у обоих исказились. Ярри лихорадочно соображал, как ему быть, чем ещё помочь.

Потом они покатились, не разжимая объятий. То один, то другой оказывался сверху, но никто не успевал воспользоваться преимуществом. Пыльники цеплялись за острые углы плит, рвались в клочья. В какой-то момент за угол зацепился и ремень учителя. Он порвался, бутылка покатилась к краю, но Ярри успел её поймать. Бутылка была неожиданно тяжёлой, как будто вырезанной из цельного камня.

— Ярри, осторожно!..

Учитель снова оказался внизу, но, не обращая внимания на десятника, вывернул шею и смотрел на Ярри.

— Держи её крепче! Ни в коем случае не…

Десятник выхватил свой кинжал и ударил.

До них было ровно три шага.

Второй раз ударить он не успел. Размахнувшись, Ярри опустил бутылку на голову десятника. Что-то треснуло — так лопается полный молока кувшин, в который попадает шальной камень. Десятник начал заваливаться на бок. Учитель сбросил его с себя и, выхватив из рук опешившего Ярри бутылку, зашвырнул подальше, куда-то под колокол.

— Живо вниз!

Уже у самой дыры они налетели на Конопушку — тот, тяжело опираясь на длинную, выше его, трость спешил на помощь.

— Вниз, вниз, мальчики! — Учитель прыгнул прямо на камни, охнул, скатился по обломкам. Конопушка покрутил растопыренной пятернёй у виска, мол, совсем спятил, не иначе, — и тоже полез вниз.

Ярри, ожидая своей очереди, оглянулся. Просто так. Убедиться, что не показалось.

Бутылка треснула ещё у него в руке — и первые ниточки чернил стали просачиваться сквозь тряпки, когда он стоял над телом десятника. Теперь же бутылки вовсе не было видно, а над тем местом, где она лежала, пульсировало густое облако. Пульсировало и время от времени выпускало и вбирало в себя толстые, кургузые щупальца. Словно разминало пальцы.

Рядом лежал на боку десятник. Ярри видел его лицо — и видел, как он открыл глаза. Надрывно выдохнув, десятник зашарил рукой вокруг себя, упёрся и начал подниматься.

Облако разом выпустило больше дюжины длинных щупалец. Коснулось ими воина. Набухло, изменяя цвет: по краям — серый, ближе к ядру — иссиня-чёрный.

Десятник обернулся. Захрипел, дёрнулся, начал вставать.

Облако рывком перетекло: по щупальцам, словно по взбухающим венам, вылилось на андэлни и окутало его с ног до головы.

Почернело…

— Пригнись! — Учитель мог только кричать, но вот Конопушка был рядом, он схватил Ярри за рукав и дёрнул; вовремя. Прогремел гром, наверху что-то обрушилось, обломки брызнули во все стороны, забарабанили по стене, по тому месту, где только что стоял Ярри. Несколько камней, гулко подпрыгивая, скатились в зал.

Потом всё стихло.

* * *

Из-за пыли, засеявшей воздух мелкой белёсой взвесью, дышать в зале было невозможно. Ярри потёр пальцем глаза, чихнул, закашлялся и скривился от боли: когда падал, ушиб спину о камни. Теперь им с Конопушкой неделю, а то и дольше на Рябые путь заказан.

— Подслушивали, значит? Ну… молодцы.

Учитель с трудом поднялся, оторвал рукав многострадального пыльника и пытался перевязать рану. Кинжал десятника распорол ему плечо — больно, наверное, но не смертельно.

Перехватив взгляд Ярри, учитель ободряюще усмехнулся:

— Повезло. Его слишком вымотало ночное сражение. Иначе к тому времени, как ты поднялся наверх, всё бы уже завершилось, — и не в мою пользу.

— Что это было? — спросил Ярри, уже, в общем, догадываясь об ответе. — Ким-стэгат?

— Он самый. Конопушка, ну-ка взгляни, что там наверху.

— Сейчас… Ух ты! Рункейрова кровь!

— Ну, это вряд ли, — пробормотал учитель.

— Колокола нет!

— Что?! — Учитель раздражённо отбросил никак не желавший скручиваться рукав и поспешил к пролому. Забраться на площадку теперь было почти невозможно, груда камней осела, обломки скрежетали и при каждом шаге недовольно ворочались под ногами. Но всё было видно и так. Рядом с двумя колоннами, удерживавшими ось, вокруг которой вращался колокол, лежали чёрные угловатые куски. Всё, что от него осталось.

— Как и следовало ожидать, — сказал учитель. — Значит, это правда: если кляксу определённым образом подкармливать… хм… жаль, что так всё получилось.

— Вы про десятника?

Он удивлённо посмотрел на Ярри:

— Нет, конечно. Господин Досгридр заблудился в лабиринте, выбирая между долгом и честью. Это печальный выбор, и тот, кто соглашается выбирать, всегда теряет самого себя.

— Почему?

— Потому что нельзя отделить одно от другого. — Он снова посмотрел наверх, на обломки колокола, и во взгляде учителя Ярри, кажется, увидел что-то новое. Грусть, но в то же время и облегчение. — Ладно, пойдём-ка и займёмся делами. Сегодня вы спасли мне жизнь, а я… — Он помолчал. — Перед тем как вы уедете, я попрошу вас ещё об одной услуге. Втроём мы справимся быстро.

Хродас Железнопалый

Они все думали, он сошёл с ума. Ошибались. Хотя, если бы действительно сошёл, наверное, было бы легче…

Сердце больше не болело, только ныло: монотонно, глухо. Хродас сидел, выпрямившись и расправив плечи, и казался сейчас себе струной на самом пределе натяжения. Поверни колки ещё хотя бы на полоборота — лопнет.

От свечей было мало света, а глаза слишком устали. Он старался расслабить взгляд, скользить им по коробу, в котором лежало тело. Где-то здесь, рядом… она должна быть где-то здесь… если она появится…

Когда бы не Грэлт, Хродас давно уже был бы в призрачном мире. Но Глухарь, как только остались одни, ухватил его за плечо неожиданно сильными пальцами, встряхнул и велел:

— Даже думать забудь! Ей не поможешь и сам пропадёшь.

Грэлт знал о призрачном мире больше, чем Хродас когда-нибудь узнает. Но Хродас послушался старика не поэтому. Если бы он был уверен, где именно её следует искать…

К тому же они могли разминуться.

И вот он сидел в часовне и ждал: живой покойник — оживления тела.

Пожалуй, в каком-то смысле Хродас уже переместился в призрачный мир: всё вокруг казалось ему зыбким и необязательным, как далёкие силуэты в муторном сне. Он был чужаком в собственном теле, сторонним наблюдателем. Две нити удерживали его здесь: надежда и боль.

Времени не стало. Сидя здесь, в часовне, он заново проживал случившееся. Записку, отправленную с Илданасом и Бйолалом. Ночь перед отъездом в Шэквир вис-Умрахол. Разговор со Жнецом. Короткую злую схватку у Звериных врат и холод секиры, что вот-вот должна была лишить его правой руки. Облегчение, когда приехали свои. Изумление: откуда?!.. почему жив алаксар?!.. Новость про Синнэ. И вдруг — ударом стального кулака по скуле — пришедшее осознание того, что это он её убил: если бы не записка и всё прочее, дочь была бы жива.