Не прикасайся ко мне - Хосе Рисаль

Ибарра задумался.

— Сеньор, — ответил он, — самое большое мое желание — это видеть мою страну счастливой, и я желал бы, чтобы своим счастьем она была обязана матери-Испании и усилиям моих соотечественников, связанных с Испанией нерушимыми узами общих взглядов и общих интересов. То, чего я прошу, может дать только правительство, если оно долго и последовательно будет действовать в нужном направлении и проводить разумные реформы.

Его превосходительство несколько секунд смотрел на него; Ибарра спокойно выдержал этот взгляд.

— Вы — первый настоящий человек, с которым я беседую в этой стране! — воскликнул губернатор, протягивая руку.

— Ваше превосходительство видели только тех, кто пресмыкается перед вами в городе; вы не посещали наших деревенских хижин, о которых говорят только дурное: там вы могли бы увидеть много настоящих людей, если для того, чтобы быть человеком, достаточно иметь доброе сердце и быть скромным.

Генерал-губернатор поднялся и начал прохаживаться из одного угла зала в другой.

— Сеньор Ибарра, — воскликнул он, внезапно остановившись. Юноша встал. — Возможно, через месяц я уеду. Ваше воспитание и ваш образ мыслей — не для этой страны. Продайте все, что имеете, уложите чемоданы и поезжайте со мной в Европу; тамошний климат вам больше подходит.

— Я на всю жизнь сохраню память о доброте вашего превосходительства! — ответил глубоко тронутый Ибарра. — Однако я должен жить в той стране, где жили мои родители…

— Где они умерли, — вам следует выражаться точнее! Поверьте мне, я, быть может, знаю вашу страну лучше, чем вы сами… А! Теперь вспоминаю, — воскликнул генерал-губернатор, меняя тон, — вы — жених очаровательной девушки, а я задерживаю вас разговорами. Идите же, идите к ней и для большей свободы действий пришлите ко мне ее отца, — добавил он, улыбаясь. — Не забудьте, однако, что я хочу, чтобы вы сопровождали меня на прогулке.

Ибарра поклонился и вышел.

Его превосходительство позвал адъютанта.

— Я доволен! — сказал генерал-губернатор, легонько похлопывая его по плечу. — Сегодня мне впервые пришлось увидеть, как можно быть добрым испанцем и в то же время оставаться добрым филиппинцем, любящим свою страну. Сегодня я наконец показал их преподобиям, что не все мы игрушки в их руках: этот юноша помог мне проучить их, и скоро я рассчитаюсь сполна с одним из них. Жаль, если этот молодой человек когда-нибудь… Однако позовите сюда алькальда!

Тот сейчас же явился.

— Сеньор алькальд, — обратился к нему генерал-губернатор, — чтобы избежать повторения сцен, подобных той, какую вы наблюдали за сегодняшним обедом, сцен весьма прискорбных, ибо они подрывают авторитет правительства и всех испанцев, я позволю себе настоятельно рекомендовать вам сеньора Ибарру с тем, чтобы ему не только оказывалось всяческое содействие для завершения его патриотического дела, но также и с тем, чтобы впредь он был огражден от нападок кого бы то ни было и под каким бы то ни было предлогом.

Алькальд понял, что получил нагоняй, и согнулся в поклоне, стараясь скрыть смущение.

— Передайте мое распоряжение альфересу, который командует здесь взводом, и выясните также, правда ли, что этот сеньор позволяет себе поступки, не предусмотренные уставом: до меня доходила не одна жалоба по этому поводу.

Вошел капитан Тьяго, выутюженный, прямой, как шест.

— Дон Сантьяго, — торжественно обратился к нему губернатор, — недавно я поздравлял вас с дочерью, ибо иметь такую дочь, как сеньорита де лос Сантос — это счастье; теперь я поздравляю вас с вашим будущим зятем: самая добродетельная из дочерей безусловно достойна самого лучшего гражданина Филиппин. Можно узнать, когда состоится свадьба?

— Сеньор!.. — пролепетал капитан Тьяго и вытер пот, выступивший на лбу.

— Ну ладно, я вижу, что еще не решили! Если не хватает шаферов, с удовольствием буду одним из них. Для того чтобы отделаться от дурного привкуса, который у меня остался после всех тех свадеб, где я бывал шафером! — добавил он, обращаясь к алькальду.

— Да, сеньор, — ответил капитан Тьяго с жалкой улыбкой.

Ибарра почти бегом бросился к Марии-Кларе: ему надо было столько сказать ей! Он услышал в одной из комнат оживленные голоса и тихо постучал в дверь.

— Кто там? — спросила Мария-Клара.

— Это я!

Голоса умолкли, но дверь… не открылась.

— Это я, можно войти? — спросил юноша, сердце его колотилось.

Никто не ответил ему. Через несколько секунд за дверью послышались легкие шаги, и сквозь замочную скважину прозвенел веселый голосок Синанг:

— Крисостомо, сегодня вечером мы уходим в театр; ты напиши в записке то, что хочешь сказать Марии — Кларе.

Шорох удалявшихся шагов быстро стих.

— Что все это значит? — прошептал задумчиво Ибарра, медленно отходя от двери.

XXXVIII. Процессия

Поздно вечером, когда в окнах уже зажглись огни, в четвертый раз потянулась по улицам церковная процессия, сопровождаемая звоном колоколов и взрывами петард.

Генерал-губернатор вышел из дома вместе с двумя адъютантами, капитаном Тьяго, алькальдом, альфересом и Ибаррой. Впереди шли жандармы и представители местных властей, расчищавшие путь. Префект пригласил к себе генерал-губернатора наблюдать процессию и приказал воздвигнуть перед своим домом помост для чтения хвалебной поэмы в честь святого патрона.

Ибарра с удовольствием отказался бы слушать эти поэтические композиции и предпочел бы смотреть на процессию из дома капитана Тьяго, где осталась Мария-Клара с подругами, но его превосходительство пожелал слушать поэму, и юноше пришлось утешиться надеждой, что он увидит свою невесту в театре.

Процессию открывали три клирика в перчатках, несшие серебряные подсвечники. За ними следовали школьники со своим учителем, далее шли мальчики с разноцветными, самой различной формы бумажными фонариками на коротких и длинных, пестро разукрашенных шестах. Иллюминацию устраивали дети. Они с удовольствием выполняли эту обязанность, которую возложил на них староста квартала; каждый мальчик сам придумывал и мастерил свой фонарик, изощряясь в выдумках и украшая его разными побрякушками и флажками, конечно, если в кармане отыскивался на это медный грош. Если у кого-нибудь среди родственников и приятелей оказывался церковный служка, то счастливец водружал свечной огарок в фонарь, другие же покупали красную свечку, какую китайцы ставят перед своими алтарями.

Повсюду шныряли альгуасилы и стражники, следившие за тем, чтобы ряды не ломались и зрители не мешали шествию; блюстители порядка ловко орудовали своими жезлами, раздавая направо и налево довольно ощутимые удары, дабы приумножить величие и пышность процессии, наставить души верующих и придать особый блеск религиозному торжеству.

В то время как альгуасилы бесплатно награждали людей душеспасительными тумаками, служки, чтобы утешить пострадавших, раздавали им свечи, тоже даром.

— Сеньор алькальд, — тихо сказал Ибарра, — бьют в наказание за грехи или так, ради удовольствия?

— Вы правы, сеньор Ибарра! — ответил генерал-губернатор, услышав его вопрос. — Это… варварское зрелище удивляет всех, кто приезжает сюда из других стран. Следовало бы запретить его.

По неизвестной причине первым из святых несли Иоанна Крестителя. Судя по его виду, этот предшественник Иисуса Христа был не в большом почете у народа; правда, ноги у него были тонкие, как у девушки, и лицо аскетическое, но тащили Крестителя на старых деревянных носилках, и он едва виднелся за головами мальчишек, шедших впереди с незажженными бумажными фонарями и исподтишка пинавших друг друга.

— Несчастный! — прошептал философ Тасио, наблюдавший за процессией. — Не помогло тебе то, что ты был провозвестником мессии и сам Иисус склонялся пред тобой! Ни к чему твоя великая вера, суровая жизнь, смерть за правду и твои обличения: все это забывается людьми, — ныне ценят лишь собственные заслуги! Лучше читать плохие проповеди в церквах, чем быть дивным гласом вопиющего в пустыне: этому тебя учат Филиппины. Если бы ты ел индейку вместо акрид, если бы одевался в шелка, а не в шкуры, если бы ты вступил в какой-нибудь орден…

Тут старец на миг умолк, — показался святой Франциск.

— Ну, разве я не говорил? — снова зашептал он, саркастически улыбаясь. — Этот вот едет в паланкине и, господи боже, в каком паланкине! Сколько вокруг огней и стеклянных фонарей! Никогда еще я не видел тебя, окруженного таким блеском, Джованни Бернардоне![135] А что за музыка! Совсем иное пели твои духовные чада после твоей смерти! Однако, досточтимый, смиренный основоположник, если ты сейчас воскреснешь, то увидишь лишь выродившихся Илий Кортонских[136], и если потомки твоих последователей узнают тебя, ты будешь брошен в тюрьму и, быть может, разделишь судьбу Цезаря де Спиры.