Суд Линча - Андрей Троицкий

– Пришел, – ответил Мельников за Дусю.

– Хорошо, возможно, вы мне скоро понадобитесь. – Я уже встала, – раздался щелчок, и голос хозяйки исчез.

– Барыня уже встала, – передразнила Дуся Зою Леонидовну, нарочито растягивая гласные звуки. Чувство противоречия между наемным трудом и капиталом, давно угнездившееся в сердце Дуси, не мешало ей по-своему любить хозяев и снисходительно, без классовой ненависти относиться к их стилю жизни.

– Время – уже скоро вечер, а она уже встала.

Глава двадцатая

Мельников вышел из кухни, миновал коридор, гостиную с камином и, поднявшись наверх, уткнулся в дверь так называемого будуара. Он постучал и вошел в него, осмотревшись по сторонам. Наверху он бывал нечасто, может, всего раза два или три. Сам будуар представлял из себя нечто среднее между театральной гримерной и небольшим залом частного художественного салона. Обилие картин на стенах, зеркальное трюмо в стиле ампир, пара кресел под старину.

Еще полтора месяца назад будуар украшали два круглых зеркала в человеческий рост, создававшие иллюзию бесконечно большого пространства. Но Зоя Леонидовна распорядилась их убрать, сказав, что в её возрасте зеркала только портят настроение. Горшкова сидела на пуфе и листала журнал мод, лицо её оставалось унылым. Мельников поздоровался и спросил, собирается ли сегодня Зоя Леонидовна выходить из дома.

– Собираюсь, – ответила Горшкова. Мельников понял, что сегодня банкирша не в духе и лучше не приставать к ней со своими просьбами. – А вы, наверное, хотели попросить отгул и отправиться куда-нибудь по своим делам?

Мельников беспомощно развел руками.

– Сегодня отпустить вас никуда не смогу, – Горшкова отложила журнал. – В половине шестого у меня сеанс у художника этого, как там его… Ну, который уже два месяца пишет мой портрет и все ни с места. Метельский… Этот маляр меня продержит часа полтора. Сегодня я ему скажу: или заканчивай в течение трех дней или бывай здоров. Приличный художник делает портрет в два сеанса, а Метельский только резину тянет. Ладно, Егор, – Горшкова раздраженно махнула рукой, – ждите меня внизу.

Мельников кивнул. Сеанс у художника, как правило, заканчивался чаепитием, длинными бестолковыми беседами на темы отечественной и зарубежной живописи. По окончании этих бесед, Метельскому всегда удавалось за хорошие деньги всучить Горшковой что-нибудь из своих картин.

– А вечером я собираюсь на минутку заглянуть к Маргарите Эдуардовне, – сказала Горшкова, когда Мельников уже взялся за ручку двери, чтобы уйти.

Ясно, весь вечер и часть ночи можно вычеркнуть из жизни. Мельников тяжело вздохнул. Злиться на Горшкову за свое бестолково убитое время, конечно, не стоит. Это её жизнь, а это его работа.

* * *

Зоя Леонидовна, одетая к выходу, спустилась вниз через полчаса. Если в этом городе вообще существуют настоящие дамы, светские львицы, то я одна из них – об этом говорил весь облик Горшковой, её высоко вздернутый подбородок. Именно светская львица, ни больше, ни меньше, уже немолодая и немного усталая от своих забот, но от этого не менее породистая.

– Дуся вас покормила? – подбородок Горшковой повернулся в сторону Мельникова.

Он поднялся с дивана, сказал, что обед был очень вкусным.

– Это вы врете, – сказала она. – Дуся сроду ничего вкусного не приготовила, – последняя фраза была произнесена так громко, что, конечно же, оказалась услышанной на кухне.

– Можно подавать машину?

Мельникову подумал, что сейчас Дуся наверняка вытирает слезы фартуком. Игр своих хозяев она не понимала, но обиды больно ранили её прямо в сердце.

– Нет, сегодня давайте спустимся вместе, – сказала Зоя Леонидовна и повела носом, раздувая тонкие ноздри. – В квартире пахнет, не поймешь чем. Коровяком гнилым пахнет. Лучше на воздухе постою.

Она прошла в распахнутую Мельниковым входную дверь.

Через двадцать минут они уже подъехали к дому Метельского. Развернувшись во дворе, Мельников подал машину к самому подъезду, распахнув перед Горшковой заднюю дверцу, вместе с ней поднялся на четвертый этаж, проводив банкиршу до двери Метельского.

– Посижу в машине, – сказал Мельников, – позвоните мне, когда освободитесь, я поднимусь.

Мельников кивнул открывшему дверь художнику, спустился вниз. Отогнав машину от подъезда, он удобно устроился в кресле и даже побаловался стеклоподъемниками. Закурив, взял трубку сотового телефона и набрал номер Леднева.

– Ты что, спал? – спросил Мельников и посмотрел на наручные часы.

– Дремал, – ответил Леднев и зевнул. – Я всю ночь переписывал сценарий, а днем сон сморил.

– Слушай, писатель, – Мельников опустил стекло и стряхнул пепел на асфальт, – постарайся вспомнить одну вещь. Это важно. Мы тогда, ещё давно, были на даче Елены Викторовны. Так? После нашего визита на месте побывала милиция. Так? Они осмотрели помещение и отбыли. Теперь вспомни. Может, кто-то побывал на даче после визита милиционеров, убрался в комнатах? Вспомнил?

– Кому там нужно убираться? – ответил вопросом на вопрос Леднев. – Не говори глупостей. Дача заперта, там никого не было. Ни меня, ни Юрки. А если бы кто чужой пришел, соседи мне позвонили бы. А что это ты вдруг про дачу вспомнил?

– Вопрос считаю преждевременным, поэтому он останется без ответа, – голос Мельникова стал бодрее. – Сейчас я на службе, делаю вид, что охраняю одну дамочку. В общем, я занят и думаю, буду занят до ночи. Поэтому не удивляйся моему позднему визиту. Заеду к тебе, когда освобожусь, то есть ночью, за ключами от дачи. Мне срочно нужны ключи. А теперь вспомни ещё и такую штуку. Где именно Елена Викторовна держала альбом с семейными фотографиями? Я точно помню, что такой альбом в красном сафьяновом переплете существовал. И в нем множество разных карточек. Юркины фото, твои и ещё Бог знает чьи, кажется, даже моя там была.

– А альбом Лена держала в спальне на первом этаже. Там такая тумбочка вроде бельевой, только не бельевая.

– Альбом точно там?

– Раньше был там, теперь не знаю, – когда Леднев чего-то не понимал, он начинал раздражаться. – Лично я его сто лет не видел. И кому он нужен, кто станет его трогать?

– Вот видишь, мне он понадобился. Значит, я заеду часа в два примерно, плюс-минус сколько-нибудь минут. Отмени все мероприятия, если они у тебя есть.

– В такое-то время мероприятия? – удивился Леднев. – Мне поехать с тобой?

– Вот этого как раз делать не следует, – Мельников выбросил окурок. – Ты будешь спать дальше. Просто одна мыслишка шальная в голову пришла. Если ты станешь вместе со мной проверять каждую мою идиотскую мысль, тебе некогда будет снимать фильмы. Чао.

Положив трубку, Мельников включил радио, удобнее устроился на опущенной спинке сиденья и закрыл глаза.

* * *

Через ветровое стекло припаркованных в дальнем углу двора стареньких «Жигулей» за Мельниковым наблюдали глаза Сергея Сергеевича Денисова. Он курил уже третью сигарету подряд и думал, что следить за этим идиотом Мельниковым далеко не лучшее времяпрепровождение. Хотелось подъехать вплотную к «Мерседесу» Мельникова, выйти из своего «жигуленка», держа за спиной пистолет, распахнуть дверцу и вежливо поздороваться с бывшим соседом. Сказать ему: «Надо же, вот так встреча. Кто бы мог подумать». Можно ещё передать привет от тети. Сказать: «Моя тетя все время вспоминает вас добрым словом». Или сказать: «На новой квартире старушке так не хватает вашего общества». Сказать ещё какую-нибудь хреновину, не важно, какую именно.

А этот Мельников все будет сидеть, как истукан, и удивленно моргать глазами. Это будет весело. Он сидит и моргает глазами, никак не может сообразить, что ответить. Не может сообразить, откуда вообще свалился Денисов и что делает в этом дворе. Сидит и моргает глазами. А Денисов достает из-за спины пистолет и пускает пулю между этих глаз. Потом захлопывает дверцу «Мерседеса», садится в свою консервную банку и уезжает. Можно проехать два-три квартала и бросить «Жигули» в каком-нибудь дворе, эта развалюха свое отбегала.

Да, эффектная сцена. Но к внешним эффектам стремятся разве что патологические типы, стремящиеся что-то доказать самим себе. Конечно, Мельников умрет. Не сегодня, так завтра. Не в этом дворе, так в другом. Не белым днем, так темной ночью. Все равно умрет. Двигается секундная стрелка, ползет минутная, отмеряя последние вехи жизни этого гнусняка Мельникова. С ним можно покончить сейчас, сию же минуту. И риск, по большому счету, не так велик, как кажется на первый взгляд. Но кто может предугадать, предусмотреть сотни случайностей, разглядеть все камушки на вроде бы гладкой дорожке? Денисов проделал долгий и опасный путь. И теперь на его исходе бухнуться в яму? Нет. Импровизация хороша там, где её оценит зритель. А он, Денисов, не в самодеятельности выступает.

Лучше выждать, чтобы потом действовать наверняка. Нет, рука его не дрогнет, возможно, он даже не почувствует пьянящего волнения. Он боялся, что болезнь, сидящая в нем до поры, до известного лишь ей самой времени, вылезет наружу и нанесет свой удар в самый ответственный, самый решительный момент. Приступ начнется именно в ту секунду, когда придется действовать, когда он уже сделает первый шаг и дороги назад не будет. Одна лишь мысль об этом пугала Денисова, он сжимал пальцы в кулаки до боли в суставах. «Значит, в этом случае я потеряю все?» – спрашивал себя Денисов. И отвечал себе: «Значит, потеряешь все». Денисов нервно зевнул и закурил следующую сигарету.