Прощай, Сколопендра! - Надежда Викторовна Петраковская

праздник.

Тристан проводил меня до детской площадки… Вот странно: и караула — нет, а такое чувство, что ты — в осаде.

Дома я сдал намученного жарой Тэтти под охрану Филимона.

В маленьком кафе на вокзале шумно, людно и скученно. Народ сидел на своих чемоданах, пялился в смартфоны и лениво прислушивался к диктору.

Отъезжающий курортник — это совсем не тот, что приехавший… «Новенький» — он безумно озабоченный, устало-радостный; часто — просто развязный, малость одуревший и с рюкзаком. А вот покидают нашу обитель почему-то всегда с чемоданами на колесиках + спортивная сумка через плечо.

Само кафе — переполнено, а вот под навесом — места были (может — потому, что навес не спасал от духоты и вечернего солнца).

ЕГО я увидел сразу…Такие всегда прячутся по углам (как нашкодившие дети…). И этот туда же… Сердце мне сразу подсказало: все, приплыли… Победный финиш — отменяется. Этот маленький, жалкий, скособоченный подвид человека — все испортил. Опозорил и себя и меня (вместе с моей миссией!..)

Правильно говорят: захотел сделать добро — перекантуйся, попустит.

…Его длинная жилистая шея, загоревшая в «Салониках» за старым вокзалом, ритмично сглатывала волнение. Потом он пришел ей на помощь — пару раз придушил своей корявой лапой. Глаза его остекленели. Сторожили вход с улицы. Я не сразу заметил рядом с ним — большой, красиво упакованный по всем статьям «заграничный подарок».

Ничего я не замечал, кроме покатой спины в дешевом старческом пиджаке (привет, мусорка!), и его раскиданных по столу, давно мешающих рук (привыкших возить тачку), а сейчас без нужды обтирающих ладони.

Пять часов назад он был совсем другим. Этому другому я выдал сумму на прикид и «скромный сувенир» из далекой Греции. И он — с отчаянием самоубийцы! решил вернуться в отцы.

Я решил удрать по-тихому. Пока он меня не видел, пока я его — не желаю видеть…Добрые дела — та еще засада!

Я сильно сдал назад…но тут длинное Лешкин «весло» перегородило мне путь.

Весь день меня ловят…

— Слышь, братуха — он где-то здесь… — Услышал я не уверенный от радости лепет.

Скосив глаза, я засек за его спиной звезду его парного выступления: Манютку.

Манютка взволнованно озиралась: ей же сообщили про «отца из самой Греции», а тут, под навесом — пожеванный жизнью алкаш.

(Надеюсь — она действительно слабовидящая!..)

А вот Леха уже зацепил взглядом единственного посетителя. На его колымаге не было подлокотников, и он жестко взялся за колеса…Он еще ничего не понял. Или не хотел принимать такое…Он просто оцепенел. А эта бестолковая Манютка стала порхать рядом…

— Пошла прочь! — Приказал он ей. (Но она только пожала плечами.)

Мне он ничего не сказал. Просто двинулся вперед, сгорбившись и пылая ушами. И я поплелся — за ним. Вот так мы вместе и подъехали. Леха отшвырнул пластиковый стул — и занял всю «парковку».

И стал смотреть на человека за столом: прищуренным глазом прокурора.

И — медленно, не спуская взора, придавил его избитую цапками ладонь длинными, чуть дрожащими, пальцами.

— Калиспэра, тотепас… — Сказал Леха Шампур своему отцу. — Заждались тебя, батя.

Но синий пиджак даже не сдвинулся с места. Просто дернулась голова, встречая взгляд сына беспомощным, вдруг сразу потерянным взором.

— Ни хрена ты не знаешь по-гречески… — Просчитал Леха. Учили плохо?

— Там — не по-гречески учили, — осмысленно протянул папаша. — Там — по-свойски!

— А вот телеграмма была из Греции! — Зачем-то встряла Манютка.

— Те — ле-грам-ма?.. — Дворник едва прожевал длинное слово. — Я уже сто лет никому не писал.

— Утопитесь, папаня! — Бросил Леха победно. — Была телеграмма. Вот! — И он аккуратно возложил ее на не совсем чистый стол.

— Забыл, татепас… «Еду. Встречайте…Андыо. Доро…» Перевести?

И вдруг глаза у моего алкаша посветлели, затянулись легкой зыбью негодования.

— Не груби отцу, — по-семейному тихо проворчал он, а то…

— А то — что?

— Ремня дам!..Да не в руки — а по рукам.

И эту контрольную фразу они произнесли ВМЕСТЕ. И — засмеялись вместе. И глянули вместе на меня.

— Твоя работа? — Леха весело швырнул мне телеграмму.

Не было бы там херувима, Манютки этой, — мы бы с Лехой объяснились в два счета, как и положено двум старым приятелям (мужской разговор — он на междометиях и прочих паролях, недоступных тонким натурам). Хлопнули бы друг друга по плечам и по рукам, — впервые ли нам цапаться?)

— Ты слепил эту фальшивую бумаженцию, Кузнецов? — Влезла эта дурочка голосом одной ей ведомой кинозвезды.

Перегорело у меня желание быть доброхотом… Протягиваешь руку, — а тебя за нее не хватают (чтобы выкарабкаться и встать рядом!..), а — дергают: чтобы занять твое место, а тебя на фиг — сбросить!

— Ты — состряпал, Кузнецов?

«Слепил», «состряпал» — скажи еще: «изготовил дезу», «сфабриковал липу»…

— Да! — Вдруг и Леха вставил свои пять копеек. — Теперь вижу: форменная подделка…

А вот это меня задело!..

(Друг: ты начинаешь мести не шляпой, а — подолом!..)

— Не заедайся, Шампур! Хотел получить Родителя?.. Ешь, что дают!

Леха уставился на меня безмолвно, а эта Манютка все накачивает:

— Не у каждого отец — профессор!..

— Не у каждого сын — дурак!

— Родителей не выбирают…

— А вот здесь я с тобой не согласен…Приходит время, когда их все-таки выбирают. Правда — не все они об этом догадываются.

— Чушь несешь, Кузнецов!

Как и все слабовидящие, она сейчас «уши натягивала на подбородок», задирала голову — чтобы поймать не картинку, а — звук.

Лехе стало неуютно: он пытался опереться на спинку, но и там его ждали нежные пальцы ангела. Он был сейчас — один. И я не собирался добивать своего друга.

Его папаша оказался умней. «Сейчас, сейчас…», — забормотал он. Глянул безнадежно на руки, постучал «клешнями» по столу — и полез под стол рыться. Из-под стола он выгреб уже знакомую мне упаковку с пластиковой скобой для переноски.

— Доро, доро… — Заверещала Манютка, отталкивая коляску от стола (чтобы Леха узрел сразу и дарителя и даруемое). Она даже легонько (любяще?..) шлепнула его по затылку: «Вот кто говорил, что подарка не будет, а?».

Я аж перекосился, чтобы прочитать сбоку большие буквы…Потом меня стало колбасить от истерического веселья:

— Ну ты гусь с метлой! — Давился я пустым смехом. — Гора родила мышь: мопед родил самокат…Умора!.. Самокат — для «самоката»… Теперь точно: «утопись!..»

Леха поймал мою мысль: «мопед родил самокат…» И, главное — ОТКУДА мне это известно. Он отшвырнул подарок… Взгляд его стал бешеный.

Длинной ручищей (вот пригодилась!..) он зацепил мое колесо. И СКАЗАЛ. И — хотя разговор шел на придыхании, его