Почти серьезно…и письма к маме - Юрий Владимирович Никулин

К концу первого же вечера носы таинственно исчезли. Подозрение сначала пало на уборщицу — не выкинула ли она их, убирая гардеробную. Когда выяснилось, что уборщица к батарее и близко не подходила, Миша заподозрил нас. Но мы все клялись, что носов не трогали. На второй день Миша, потратив несколько часов, слепил несколько носов и положил их на просушку. Носы вновь таинственно исчезли.

Шуйдин завелся. Он со всеми стал говорить сквозь зубы. А на третий день, изготовив очередную партию носов, потратив на это около пяти часов, угрожающе заявил нам:

— Увижу, кто притронется к носам, убью.

А во время репетиции он забежал в гардеробную за реквизитом и увидел, как собака Клякса (собаки Карандаша часто забегали к нам) с аппетитом дожевывала последний нос. Видимо, марля с клейстером пришлась ей по вкусу. Собаку Миша, конечно, не убил.

Все над этой историей долго смеялись, а больше всех Карандаш.

— Наверное, хорошие носы вы сделали, Шуйдин, — сказал он, обращаясь к Мише, — раз они Кляксе понравились.

Я продолжал с Борисом Романовым выходить в репризах и клоунадах у Карандаша, ожидая окончания гастролей, после которых мы с Борисом, как и советовал нам отец, собирались начать самостоятельную жизнь на арене. Из Саратова мы переехали в Харьков.

Накануне майских праздников 1949 года Романов во время пятиминутки (они проводились после каждого представления) о чем-то заспорил с Карандашом. (Романов вообще любил поспорить. Я же придерживался, как всегда, политики уклончивых ответов и откровенных споров старался избегать.) Кончилось тем, что Михаил Николаевич разозлился и резко сказал Борису:

— Вы вообще… плохой артист. Это видно без всяких обсуждений. Все, что делаете вы, завтра может легко исполнить любой из моих учеников.

Борис обиделся и вышел из гардеробной. А Карандаш решил свои слова привести в действие. И при всех сказал Шуйдину:

— Приходите-ка завтра пораньше в цирк. Я вам костюм подберу, загримирую, порепетируем, и пойдете в «Автокомбинат» с Никулиным вместо Романова. (Опять этот злополучный «Автокомбинат»!)

Карандаш одел Мишу под комика: голубой широкий клоунский костюм, под рубашкой «толщинка» («чтобы пузо было как у отъевшегося директора», пояснил Карандаш), огромный, из гуммоза, нос картошкой и во всю щеку румянец, на голове маленькая шляпка, в руках большой портфель. Внешне Миша стал походить чем-то на поросенка.

После пятиминутки, на которой произошла ссора Романова с Карандашом, все почувствовали себя неловко. Но больше всех переживал Миша. Он подошел ко мне перед репетицией и, смущаясь, сказал:

— Да что же теперь делать-то? Я ведь не напрашивался идти вместо Романова.

— Мы с Борисом понимаем, ты не виноват. С папой же спорить бесполезно. Если откажешься от работы, испортишь себе всю жизнь, а нам-то что! Еще три дня — и мы уходим от Карандаша. А тебе с ним работать.

И в майские дни 1949 года на манеже Харьковского цирка я впервые работал с Михаилом Шуйдиным.

Перед выходом на манеж Миша волновался. Руки у него дрожали, и он все время бормотал текст.

— Не робей, — сказал я покровительственно перед самым выходом, — забудешь слова, подскажу.

Дебют Шуйдина прошел успешно. Небольшого роста, толстенький («толщинка» придавала округлость), Шуйдин, изображавший важного директора, вызывал у публики улыбку, а порой даже смех.

— А Шуйдин-то ничего, сочный, — оценил Карандаш дебют Миши.

Тамара Семеновна подошла ко мне после представления и сказала:

— Ну как вам новый партнер?

— Да вроде бы неплохо, — промямлил я.

— Хорошо, хорошо, бросьте вы, — сказала она. — И голос у него густой, приятный. И смотрится он на манеже прекрасно.

Через два дня заканчивались наши гастроли в Харькове, и группа выезжала в Московский цирк, где через три недели Карандаш должен был начать работать.

Первый выход Шуйдина.

Эти три недели и стали решающими в моей судьбе. Видимо, Карандаш опытным глазом профессионала заметил, что мы с Мишей удачно сочетаемся на манеже. Мне с Шуйдиным работалось легко, но ничего особенного в этом я не видел. Карандаш же решил нас объединить, и ему понадобилась неделя для того, чтобы меня уговорить остаться в группе. Среди многочисленных доводов, которые приводил Михаил Николаевич, уговаривая меня остаться, были обещания помочь в скорейшем повышении зарплаты, заверения в помощи при подготовке самостоятельного репертуара, заманчивые гастроли…

Слушал я Карандаша, а сам думал о Борисе Романове — он-то не только партнер, но и друг. Приняв твердое решение остаться у Карандаша, я всячески оттягивал разговор с Борисом, ощущая себя предателем. Наконец разговор наш состоялся. К моему великому удивлению и облегчению, Борис выслушал меня спокойно и сказал:

— Ты не переживай. Тебе виднее, с кем работать, Шуйдин так Шуйдин. А я найду себе другого партнера. Тебе же от души, — Романов говорил искренне, — желаю успеха. Только помяни мое слово, недолго ты у Карандаша продержишься.

«Румянцев — это для домоуправления»

Клоун Сергей Курепов рассказывал, что в тридцатые годы в цирке работали акробаты под псевдонимом Братья Вагнер. Настоящие же их фамилии — Преступляк и Кровопущенко.

Из тетрадки в клеточку. Май 1949 года

Итак, вместе с Михаилом Шуйдиным мы остались у Карандаша, человека талантливого, сложного по характеру и трудного в общении.

Расставаясь с партнером Борисом Романовым, я не терял друга. Это радовало. Наши отношения сохранились на долгие годы.

Михаил Николаевич отказался от Брайма и Куксо. Правда, в судьбе своих бывших учеников он принял участие: помог Куксо устроиться в клоунскую группу Константина Бермана, а Брайму поступить в цирковое училище. Борис Романов после разрыва с Карандашом ушел в очередной отпуск, сказав, что свою судьбу он будет устраивать самостоятельно. Вскоре Борис нашел себе партнера, с которым долгие годы успешно выступал в жанре сатирической клоунады. Впоследствии Борис увлекся режиссурой цирка. И на этом поприще добился прочного положения, поставив немало хороших номеров и интересных спектаклей.

С первых же дней, став постоянными партнерами Карандаша, мы с Мишей поняли, что попали в жесткие руки.

Пятиминутка у Карандаша.

— Что я от вас буду требовать? — сказал нам Михаил Николаевич, стоя посреди своей гардеробной, когда начались репетиции в Московском цирке. — Прежде всего дисциплины и трудолюбия. Вы, Шуйдин, теперь не просто ученик, но и партнер. Вы, Никулин, не временный работник. Вы работаете вместе со мной. Я не потерплю опозданий на репетиции и отлынивания от дела. Вот вам тетрадки, — он вытащил две маленькие тетрадки. — В них, пожалуйста, записывайте все мои замечания и задания, а также вопросы, если они у вас возникнут. Потом вы мне будете их задавать, а ответы записывать. Прошу вас найти себе псевдонимы, Никулин и Шуйдин — для цирка не звучит. Вот, например, Жак и Мориц, Фриц