Мстислав, сын Мономаха - Олег Игоревич Яковлев

Ухо надлежит с ним держать востро! За каждым шагом его следить надобно.

После недолгих раздумий Святополк вызвал слугу, приказал принести лист харатьи и немедля звать сестру. Когда Евдокия, бледная от волнения, явилась перед ним, великий князь медленно, спокойным голосом сказал ей:

– Так и быть, выдам тебя за Туряка. В приданое получишь волости под Каневом, село близ Вышгорода, три дома в Киеве. Мужа же твоего в Турове посадником поставлю. Мыслю, с ним и поедешь.

Сердце Евдокии забилось от радости, она бросилась брату на шею и, плача, покрыла его лицо поцелуями…

…Встревоженный внезапным вызовом в княжеский дворец, Туряк, мягко ступая по мозаичным плитам, торопливо прошёл через крытую галерею в высокую горницу.

Святополк, в синем зипуне и островерхой шапке, восседал на стольце. По правую руку от него на скамье пониже сидела Евдокия. В глаза Туряку бросились её ярко-красное платье и сплошь затканный розовым новгородским жемчугом кокошник.

Боярин земно поклонился князю и княжне.

– Звал, княже? – спросил он несмело, выпрямившись и не без опаски посматривая на кажущееся надменным лицо Евдокии, на её каменный подбородок и поджатые губы.

– Так, боярин, – промолвил Святополк. – Мыслю, оженить тебя надо. Вот сватом буду. Люб ты сестрице моей.

– За честь превеликую почту! – Туряк рухнул на колени и коснулся челом пола. – Великую милость явил ты мне, худому и недостойному рабу Божьему!

– Люба ли тебе Евдокия? – сдвинув брови, строго спросил Святополк.

– Люба, княже, вельми люба.

– Ну так на сей же седьмице и свадьбу сыграем. Пир учиним на сенях, бояр созовём, гостей иноземных, купцов знатных. На том и порешим.

– Скор ты на руку, княже. – Туряк качнул головой, отступил на шаг и ещё раз поклонился.

Хоть и добрая была весть, хоть и мечтал он давно добиться руки великокняжеской сестры, но очень уж как-то неожиданно и быстро всё створилось.

Стоял Туряк ошарашенный, изумлённый, ещё не почуявший никакой радости, и видел перед собой улыбающееся нарумяненное лицо Евдокии. Княжна смеялась, некрасиво кривя губы, восторженно говорила ему что-то там о счастье, о любви. Сорвавшись со скамьи, она бегала, металась по горнице, сновала между ним и Святополком, а Туряк в ответ только натянуто, через силу улыбался и раздумчиво кивал.

В полной мере ощутил сладость своей победы Туряк уже дома, на своём подворье. Потирая руки, он засмеялся, заливисто и звонко, словно несмышлёный ребёнок, и восторженно прошептал:

– Вот и свершилось! Слава Христу!

Глава 42

Целую неделю гремели на княжеских сенях весёлые пиры. Ломились от яств столы, за которыми объедались и обпивались столичные бояре; сыпались в собравшуюся возле двора толпу звонкие пенязи; разряженная в шелка, улыбалась от души невеста. Такой довольной и радостной отродясь не видели её родичи и домочадцы. Рокотали гусли, отбивали дробь барабаны, визжали сопели; кривлялись, бегая вокруг столов, потешные скоморохи.

В глазах у Туряка рябило от разноцветья одежд, в ушах стоял звон, он с нетерпением ожидал, когда же всё это кончится и придёт на смену шуму и суете благословенная тишина. Деланая улыбка играла на его лице, под крики «Горько!» он впивался в уста Изяславны, чувствуя всю её запоздалую страсть и какое-то сокрытое в глубинах своей души отвращение к этой шумной свадьбе и к этим нескончаемым льстивым улыбкам бояр, заискивающих и лебезящих перед великокняжеским зятем.

Слава Господу, торжества завершились. Туряк безмятежно отдыхал, возлежа рядом с женой на мягких пуховиках. Уже начинали надоедать ему её страстные объятия, так и тянуло его от неё подальше, хотелось, пусть хоть ненадолго, побыть одному, чтобы обдумать, постараться осмыслить происходящее.

Однажды утром, когда Изяславна ещё спала на широкой постели под тёплыми беличьими одеялами, Туряк, выйдя во двор, забрался на своего любимого вороного фаря и выехал за ограду. Стояла осень, под копытами шуршали опавшие жёлтые листья, небо заволокли тяжёлые серые тучи, и всё это навевало на боярина тоску. Скоро, как только ляжет снег и установится санный путь, он распрощается, – наверное, надолго – с Киевом, его соборами, площадями, дворцами, с синью Днепра и отправится в болотистую землю дреговичей[147], в Туров – город, так чудно созвучный с его именем. И он покинет стольный град без сожаления, ибо кто он здесь? Всего лишь один из множества бояр, вечно спорящих, норовящих обойти соперника, взлететь повыше, чёрно завидующих друг другу. В Турове он будет сам себе господин, будет иметь безграничную власть в этом крае нескончаемых болот, дремучих лесов, крае язычников и волхвов. Никто не будет стоять над ним, понукать, указывать ему, он избавится от ненужной мелочной опеки, навсегда расстанется и забудет о свирепых торках с их проклятым ханом Азгулуем и до скончания земных лет будет жить в мире и достатке, рядом с верной высокородной супругой.

И всё-таки грызли Туряка сомнения. Может, не стоило ему затевать с Изяславной? Ну, высокородна она, богата, и что с того? Ей уже за сорок, у неё жизнь позади, просто она хочет провести остаток своих дней в покое, тихо, за спиной мужа, под его защитой, оградившись им от всего мира.

Конечно, он, Туряк, мечтал об ином. Хотя вроде всё и сложилось неплохо, но он чувствовал, знал: чего-то ему по-прежнему не хватает в жизни. Чего? Он даже и не мог так сразу ответить.

Подъехав к собору Софии, Туряк спешился, бросил поводья гридню и неторопливо подошёл к раскрытым вратам.

В соборе кончалась заутреня. Люди ещё редкими кучками, но уже выходили из врат. Прошёл какой-то монашек в надвинутом на чело куколе, простолюдинка в белом платье, окружённая сонмом ребятишек мал мала меньше, купец в дорогом, отороченном золотом кафтане. Туряк остановился у врат, протянул серебряную монету убогому нищему в тряпье, со всклокоченной, с проседью, долгой бородой, поднял голову и… обомлел.

Лёгкой плывущей походкой из собора шла красивая молоденькая девушка в дорожном, саженном жемчугами вотоле, сафьяновых узконосых сапожках и в парчовой шапочке, под которую надет был дорогой узорчатый убрус. Туряк тотчас узнал ту самую Марию, дочь Иванко Чудинича, которую он увидел впервые перед отъездом в Торческ.

Вот она, прекрасная, подобная ангелу, подошла к нищему, положила ему в руку пенязь, затем подняла исполненные серебристым, словно бы неземным светом очи на Туряка, вдруг испуганно вскрикнула и опрометью бросилась прочь. Она бежала по широкой улице, прямо по грязи, не разбирая дороги, а изумлённый Туряк застыл у врат как вкопанный и, не в силах отвести взор, всё смотрел и смотрел ей вслед. И казалось ему, что вовсе это не девица убегала сейчас от