Харбинский экспресс-2. Интервенция - Андрей Орлов

Оказалось, что Петр Казимирович очень хотел на фронт. Не взяли – сперва по малолетству, а потом признали не годным к строевой.

– Вы не смотрите, что я фигурой не вышел, – говорил Сырцов. – Я весь из себя здоровый. Да только одна беда – плоскостопие-с! Я просил докторов, умолял даже. Ни в какую. Уж так не повезло!

– Шли бы в нестроевую.

– Нет-с. В обозе навоз таскать – увольте-с. Я драться хотел-с, а если нет, так от меня больше пользы у аппарата Морзе будет-с.

Дохтуров посмотрел на него с интересом. Вот вам и маленький человечек!

– Отчего бы вам теперь на военную службу не поступить? Я слышал, будто в Сибирскую армию отбор не такой уж и строгий.

Маленький человек помолчал и потом вдруг сказал, да так горько, что Павел Романович вздрогнул:

– Нет уж… боюсь я их. И в них не верю-с.

– Отчего так?

– Так ведь они полагают-с, будто восстановят погоны-с, вернут отдание чести – и тут же все образуется. А ведь это не так-с, нет. Армии нужна дисциплина. А ее-то ведь нет и не будет. Потому как откуда возьмется? Вы видели господ офицеров, что по скверам да кафешантанам гуляют? Разве ж у них есть о дисциплине понятие?.. Нет-с. И взяться неоткуда. Разве знают они свое дело? Гимназисты-с недавние в массе своей, реалисты либо вчерашние юнкера-с. Кадровых, почитай, нет. Все кадровые на германском фронте остались. А эти храбры на словах-с, все кричат о монархии, о решительной борьбе с комиссарами. Да только что на деле-то получается?

– И что? – с любопытством спросил Дохтуров.

– Да то и выходит, что идут они как бы по одной улице вместе с большевиками. Только те – по левой ее стороне, а наши господа – по правой. Слова разные, а цель-то одна. Не Россию хотят спасти-с, а к власти прорваться. И желательно – на чужой спине. Да только я свою для этой цели подставлять не желаю-с.

Павел Романович и сам о том много раз думал – хотя и не во всем был согласен с почтовым чиновником. Однако интересно другое: откуда у этого совершенно штатского (и к тому же весьма молодого) человека столь основательные суждения?

Видимо, этот вопрос столь явственно отразился на его лице, что Петр Казимирович похлопал-похлопал белесыми своими ресничками и пояснил:

– Я, сударь, много чего узнал-с, на телеграфе-то сидючи. И подписку в свое время давал. О неразглашении. Иной раз такое отбивать приходилось, что потом домой сам не свой возвращаешься. И думаешь, думаешь… Да-с, я ведь тоже образование мог получить, кабы не батюшка. Он, как на бирже-то в гору пошел, дом выстроил и учителя мне нанял. Да только потом лопнула биржа и наша жизнь с нею вместе. Батюшка запил да помер-с, а у меня что осталось, так только воспоминания. О том, что могло сбыться, да не сбылось… А теперь вот и с телеграфа турнули.

– За что? – спросил Павел Романович, про себя уверенный, что тут без зеленого змия не обошлось. Оказалось – ошибся.

– На мое место унтера посадили-с, – пояснил Сырцов. – Как Сибирскую армию начали собирать, так на почтамте средь телеграфистов почти весь штат заменили. На военных чинов-с. Что, в общем, разумно-с.

– А вы после того – в милицию?

Петр Казимирович ответил не сразу. Выпил немножко и даже слегка покачнулся на стуле. Похоже, он уже захмелел.

– Да потому как не хочу пребывать обывателем-с. У нас ведь обыватель только и может-с, что трястись да жаловаться. Все молимся, дабы избавитель явился, громко кричим да резолюции пишем-с. А больше – ни-ни. Но придет вдруг комиссар или просто пьяный матрос – тут мы и спеклись, да-с. Готовы уж руки ему целовать, только б не тронул. Да барахлишко прикопленное не обнаружил. Это у нас в крови-с, точно. Пред опричною пресмыкались, пред Петровыми временщиками. Теперь вот – перед комиссарами будем, с готовностью…

Петр Казимирович снова покачнулся и сказал уже не вполне твердо:

– Вы думаете, я в милицию за жалованье-с поступил? Нет-с, не за жалованье… не только. А страшно-с мне, что вокруг делается. Я вот что теперь думаю: конец пришел Счастливой Хорватии! Истинно так-с. Вот говорят: красные, комиссары! А вы поглядите на господ офицеров, что к нам понаехали, почитай что, со всей империи: они ж будут пострашнее большевиков. Потому что те – понятно что, звери. А эти – с идеей.

Кричат: нам, дескать, для страны надобно! Да только неправда это. Нету у них никакой идеи. Одна только нажива в глазах. Вы поглядите, что ночью творится в городе. Содом и Гоморра!

Он снова потянулся к штофу.

– Будет вам, – сказал Павел Романович. – Вы уж устали.

– …Содом и Гоморра! – упрямо повторил Сырцов. – Вот вам пример. Вообразите: генерального штаба генерал Домановский кутит по кабакам, денег не платит, а лакеев да половых царскими орденами жалует. Давеча в ресторане «Лоттерия» шашкой срубил три пальмы, георгиевской лентой связал и послал как букет певичке! И это генерал-с! А на счете, что был предъявлен хозяином, изволил начертать: «Китайскому генералу Ма, рассмотреть и доложить». И все смеются. Смеются! Так какое ж нас ждет будущее?..

Тут Павел Романович понял, что почтовый философ сомлел. И на провожатые по коридорам власти теперь никак не годится. Оставалось одно – ехать к нему, с тем чтоб завтра начать сначала.

Подозвал полового, велел подогнать извозчика. Так и поехали, втроем: Павел Романович, телеграфист и кот Зигмунд в шляпной коробке.

Ну и рыжий саквояж, разумеется.

* * *

Но главной заботой Павла Романовича было вовсе не поступление в Сибирскую армию. И даже не удачное разрешение вопроса с мадам Дорис. (В конце концов, на ней свет клином не сошелся: не Дорис, так кто-то еще поможет в задуманном предприятии.) Более всего Дохтуров радел теперь о «боевом товарище» ротмистра.

Кот, можно сказать, стал ныне альфой и омегой всей жизни Павла Романовича.

Потому что в нем и была заключена панацея. Да-да!

Каким образом – этого Дохтуров пока что не знал. Времени на тонкие исследования недоставало. Это было случайное открытие (ну, не совсем случайное, а еще и логическое сопоставление имеющихся в распоряжении фактов), однако в истинности своей догадки Павел Романович более не сомневался. Проделав над котом некоторые манипуляции (надо признать, довольно жестокие – кот при том бешено сопротивлялся), он имел возможность убедиться в своей правоте.

Конечно, многое было неясно. Знал ли сам ротмистр о поразительных свойствах Зигмунда? Когда и как кот приобрел свои замечательные особенности? А главное, в чем они состоят – то есть каков механизм?

Вопросы эти пока что не имели ответов.

И Павел Романович сделал самое разумное: отложил их на будущее, сосредоточившись на том, что имело несомненную практическую ценность. В конце концов, людям сплошь и рядом приходится пользоваться вещами, не понимая толком их природы. И что с того? Результат от того не меняется. Мало кто из обывателей в точности представляет устройство паровой машины. Но это им не мешает преодолевать с ее помощью огромные пространства и в короткое время.