Коричневые башмаки с набережной Вольтера - Клод Изнер

Виктор достал из кармана носовой платок и вытер лоб, будто это могло унять охватившую его панику.

– У вас тут слишком натоплено. Комиссар, остается прояснить один вопрос: почему Муазану отрубили голову и подбросили труп в ящик букинистической стойки на набережной Вольтера?

– Чтобы подставить под подозрение месье Ботье. Они с Муазаном не ладили, и Эмэ Тоар знал об их постоянных распрях.

Пока Огюстен Вальми говорил, Виктор лихорадочно решал дилемму. Очень соблазнительно было признать, что в умозаключениях комиссара есть рациональное зерно. Он взглянул на Вальми – тот не спеша сделал глоток еще не остывшего чая и промокнул губы платком.

– Мои поздравления, господин комиссар, – решился Виктор. – Вы в два счета раскрыли пять убийств. Я бы так никогда не смог!

– Обойдемся без лести, прошу вас. Я всего лишь применил на практике методы расследования, которые мне преподали в школе полиции, – отмахнулся Вальми и ехидно осведомился: – Так вас, стало быть, устраивает эта версия?

Виктор энергично кивнул.

– Что ж, тогда я вынужден констатировать, что вы никудышный лжец, поскольку вся эта версия – не что иное, как плод моего воображения, и шита белыми нитками, что не может не быть очевидным.

Виктор заерзал на стуле, ему вдруг страшно захотелось курить. А Огюстен Вальми смотрел на него и ласково улыбался. До конца насладившись победой, комиссар снова заговорил:

– Да вы и правда считаете меня идиотом, месье Легри. Версию о проститутках-шантажистках я уже изложил в рапорте – и черт с ним. Но я нисколько не сомневаюсь, что вы – единственный обладатель ключа к этому кровавому ребусу. Мой рапорт начальство проглотит за милую душу и не подавится, однако сам я, если позволительно так выразиться, останусь голодным. А когда я голодный, у меня ужасно портится настроение. Очень злым я становлюсь на пустой желудок. Так что премного рассчитываю на ваше угощение, месье Легри. Итак?..

Уверенность, с которой держался Вальми, лишила Виктора сил к сопротивлению, в горле пересохло, навалилась усталость. Он вздохнул и упавшим голосом произнес:

– Моя версия тоже может показаться вам шитой белыми нитками, комиссар…

– Излагайте – там посмотрим.

– Вы когда-нибудь слышали о графе де Сен-Жермене?..

Час спустя в жарко натопленном кабинете, где плавали клубы дыма, сгустились сумерки. Огюстен Вальми умирал от желания умыться холодной водой. Встав из-за стола, он открыл окно.

– Захватывающе, месье Легри. Само собой, в мои планы не входит отправиться в вынужденную отставку, потому перед начальством я буду придерживаться собственной версии. А вашу можете рассказывать дочке на ночь вместо сказок.

Виктор, немного восстановивший за это время уверенность в себе, поднялся со стула.

– Господин комиссар, вы случайно не знаете, как самочувствие мадам Фруэн?

Огюстен Вальми закашлялся и побарабанил пальцами по столу.

– Кто же мог подумать, что она из-за такого пустяка грохнется в обморок и сломает ребро! – проворчал он.

– Вы называете пустяком бездоказательное обвинение в убийстве? Смею надеяться, ей возместят заработок, упущенный за две недели нетрудоспособности, и моральный ущерб.

– Послушайте, мы не безупречны, согласен. Разумеется, администрация уладит эту проблему. Можете быть свободны… Ах да, месье Легри, вы не в курсе, месье Мори еще не нашел «Мемуары Видока»?

Вечер субботы, 19 февраля

Ангела Фруэн повертелась перед витриной магазина на улице Лафитт. Третья пуговица на ее пальто так и норовила расстегнуться – из-за толстой повязки на торсе. Ангела задержала дыхание, попыталась втянуть живот и сморщилась от боли, но стоически завершила начатое и осталась довольна своим видом, только поправила берет со страусовыми перьями – подарок жениха, Гаэтана Ларю. Сам Гаэтан стоял в сторонке и с обожанием взирал на невесту. Этот головной убор, купленный в Больших магазинах у Нового моста, чуть по миру его не пустил, но Гаэтан нисколько не жалел о потраченных сорока франках, до того обрадовалась обновке его возлюбленная. А вот ему было не очень уютно в шевиотовой пиджачной паре и тесных туфлях. Спустя несколько минут они с Ангелой присоединились к собравшейся у входа в художественную галерею толпе приглашенных на открытие экспозиции.

«Палитра и мольберт» организовала персональную выставку работ Таша Херсон-Легри. Морис Ломье мысленно поздравил себя с тем, что ему удалось уговорить владельца помещения, Леонса Фортена, оказать доверие этой художнице, пока еще неизвестной, но определенно многообещающей. С индюшками было покончено навсегда, теперь стены галереи украсились изящными чувственными картинами, и женская половина публики замерла в экстазе перед набросками мужского обнаженного тела. При мысли о том, что позировал Таша для этих набросков Виктор, у Ломье неприятно потели ладони, что было симптомом крайней досады. Заметив, с каким мечтательным видом Мими таращится на мускулистый торс в рамке, он сердито схватил ее за руку и потащил к картинам Мадлен Лемер.

– Отпусти сейчас же, ты мне руку оторвешь! – возмутилась Мими.

– Вот, цветочками лучше любуйся, бесстыдница!

Как оказалось, творчеством Таша был шокирован не только Морис Ломье. Кэндзи категорически не понравилось, что его приемный сын стал жертвой художественных причуд жены. Джина пыталась встать на защиту дочери, но Кэндзи так обиделся, что даже отказался одолжить для этой выставки свой портрет, написанный и подаренный ему невесткой. Означенный портрет остался висеть в спальне на улице Сен-Пер.

«То девочка играет в художницу-натуралистку, то мальчик изображает из себя великого сыщика. Когда же они перестанут надо мной издеваться?» – мрачно думал японец на открытии выставки, отойдя в уголок. Однако одиночеством он наслаждался недолго – откуда ни возьмись его атаковала Эдокси в экстравагантном красном платье с обилием лент и оборок. Корсаж платья украшали кружевные фестоны, которые лишь подчеркивали пышные формы, хотя призваны были их скрыть.

– Мой микадо! Я так рада была узнать, что вы живы и здоровы! Изидор Гувье поведал мне о ваших шалостях – как можно так рисковать, вас же могли убить! Уж я все выскажу вашим совладельцам!

– Не намекнете, как к вам теперь обращаться? Экс-княгиня Максимова? Фьяметта? Фифи Ба-Рен? – осведомилась Джина, подоспевшая на помощь своему возлюбленному, взятому в плен куртизанкой.

– Мадемуазель Аллар к вашим услугам. Не бойтесь, я здесь только ради того, чтобы изучить анатомию вашего зятя, дорогая мадам. У него прелестные ягодицы, вы не находите?

Таша, стоявшая в нескольких метрах от них в окружении поклонников, не упустила ни слова из этого разговора. Ее скромное темное платье подчеркивало буйство рыжего цвета волос и резко контрастировало с пышным нарядом Эдокси Аллар, которую Таша предпочла проигнорировать. К художнице подошла сухонькая седая женщина и преподнесла ей синий шарф с рисунком – горшочком конфитюра:

– Это подарок для вашего супруга, очень симпатичного человека. Я соседка месье Ботье по набережной Вольтера. Меня зовут Северина Бомон. Шарф я сама связала!

Немного растерянная Таша кивнула в знак благодарности. Сколько семейных неприятностей принесла ей эта криминальная история под кодовым названием «Амадей»! Она без устали упрекала мужа в том, что он нарушил клятву не заниматься расследованиями, в том, что опять рисковал собой и поставил под угрозу жизнь жены и дочери, в том, что лгал ей и изворачивался. Виктор лишь опускал голову и бродил по дому с видом побитой собаки, бормоча извинения. Но Таша знала, что он ничуть не раскаивается и снова возьмется за свое при первой возможности – его манит запах опасности и тайны.

Сейчас, в галерее, Виктор издалека наблюдал за Таша. В душе его царил непривычный покой, он испытывал гордость за жену, восхищался ее успехом, упорством и энергией. «Вокруг нее толпа мужчин, а я ни капельки не ревную, – отметил он с удивлением. – Таша, моя жена, – талантливая художница. И я ее люблю».

В этот момент Матильда де Флавиньоль вознамерилась поделиться с ним своим беспокойством по поводу Эмиля Золя, чье дело недавно начал рассматривать суд присяжных Сены. Преодолевая робость, она отвела Виктора в сторонку и воспользовалась темой разговора, чтобы придвинуться к нему как можно ближе и жарко зашептать на ухо:

– Мне ужасно хотелось попасть в зал суда, но ничего не вышло – народу было не протолкнуться! В газетах пишут, что толпа прорвала оцепление из республиканской гвардии и заполнила ряды до потолка! Когда пришел Золя, ползала встретили его аплодисментами, ползала освистали. Подумайте только – такая знаменитость, отданная на поругание толпе, которая выкрикивает в его адрес угрозы и оскорбления, и это в самом центре Парижа – какой скандал! У него, конечно, достойнейшие защитники – мэтр Лабори и Альбер Клемансо, да и сам Жорж Клемансо лично оказывает покровительство «Авроре», но я весьма опасаюсь, что это позорное судилище окончится обвинительным приговором. Знаете, что сказал Золя? «Однажды Франция поблагодарит меня за то, что я помог спасти ее честь». И он прав!