Андрей Старицкий. Поздний бунт - Геннадий Ананьев

- Лучше идти тихо. Перехватим хитрость Острожского. Согласен я и с поочередностью ввода полков, - объединив все предложения, подвел итог князь Старицкий, - пушки, не беря с собой, изготовить для стрельбы, и стрельцов с рушницами всех оставить в станах. Если придется отступать, чтобы они встретили ляхов и остудили их пыл.

- Они, голову даю на отрез, сами побегут.

- Не швыряйся своей головой, - упрекнул соратника воевода полка Правой руки. - И не гопай, не прыгнувши.

- Верное слово, - поддержал князь Андрей разумную осторожность мудрого воеводы, - иль забыли слова: не хвались, идучи на рать, а хвались, идучи с рати.

Теперь оставалось одно - ждать. Еще с вечера Андрей Старицкий послал целую дюжину лазутчиков к польско-литовским станам, но они пока помалкивали. Только к полуночи от всех поступили донесения:

- Готовятся к штурму. Похоже, после полуночи пойдут.

Пошел тотчас приказ всем полкам: к рассвету выдвигаться на опушку, изготовившись к бою.

В полной тишине подступили шляхтичи и жолнеры к крепостной стене Смоленска. Со всех сторон. Приставляли лестницы, стараясь не громыхать ими. Казалось, город ничего не слышит, не подозревает о смертельной опасности, и это еще больше вдохновляло ляхов, делало их еще более осторожными.

Вот уже первые храбрецы, даже не заботясь о щитах, начали подниматься вверх, и тут спящие стены ожили: на головы храбрецов полился кипяток (смолу защитники Смоленска не стали плавить, ибо запах кипящей смолы разносится далеко окрест), полетели камни, багры и ухваты отталкивали от стен лестницы, которые падали, стряхивая с себя взбиравшихся, будто переспелые желуди. В завершение всего зачастили рушницы, забухали пушки.

Приступ, однако, захлебнулся не вдруг: смелы и упрямы шляхтичи. То там, то здесь на верху стен скрещивались мечи, палаши и сабли, а в надвратную вежу[125]Новгородских ворот даже прорвалось десятка два жолнеров и шляхтичей. Вроде бы успех неминуем, но этого не произошло. Пути со стены, спуск вниз защитники города заблокировали, и польские ратники оказались в западне.

Начало рассветать. Огонь рушниц и крепостных пушек стал прицельней, весьма заметно пропалывая ряды наступающих. Константин Острожский повелел дать отбой. Отхлынула от стен рать, огорченная неуспехом. Улетучились мечты о богатой добыче, навалилась усталость. Многие, особенно жолнеры, распластались на земле, и тут из леса привидениями начали выскальзывать русские мечебитцы. Сотни! Тысячи! Десятки тысяч! Страх охватил суеверных литовцев и даже ляхов: неужели поднялись из братских могил посеченные на берегах Днепра у Дубровно? А из леса все шли и шли новые ряды воинов. Твердо. Прямо на станы.

У кого под рукой оказался конь, тот моментально вскакивал в седло, но не для того, чтобы грудью встретить выходивших из леса русских ратников, а чтобы пуститься наутек.

Через считанные мгновения польско-литовская рать раскололась надвое: одни воины в панике бежали, другие, побросав оружие, повалились на землю и, закрыв голову руками, шептали: «Чур! Чур меня!»

Пленных быстро собрали в кучи, за уносившимися в панике устремились конные дети боярские. Догоняя, секли безжалостно, мстя за погибших под Красным и Дубровно. Даже тех не щадили, кто запоздало поднимал руки. Крохи остались от сильного войска. Можно бы смело идти на Минск и даже далее него, что и предлагали сделать почти все воеводы полков, но князь Андрей Старицкий не стал самовольничать, имея приказ царя-брата не углубляться за Днепр.

- Перегодим год-другой. Много ратников потеряно. Да и Крым с Астраханью хвосты поднимают. Не управиться нам сразу на двух сторонах. Если сохраним Смоленск, скажем - слава Богу. Имея ключ от Заднепровья в своих руках, станем упрямей возвращать отчины и дедины.

Не забыл это наставление Андрей Иванович, оттого, распорядившись добычей, повел свои полки в Боровск, откуда, по слову царя, ратников отпускали с весьма хорошим жалованьем и доброй добычей по домам. Сам же князь, с согласия царя, решил провести зиму в Верее, позвав туда и семью.

Андрей Иванович не испытывал большого желания зимовать в отдаленной вотчине, но он не хотел именно теперь оказаться в Кремле, ибо там не миновать разговора с Василием Ивановичем о предательстве князя Глинского, и тогда он мог, не сдержавшись, высказать свое отношение к случившемуся. Андрей Старицкий не винил во всем князя, хотя вроде бы по его милости погибло столько добрых ратников, а судил иначе: вовсе безвинного Глинского оскорбили грубым недоверием и он жаждал отмщения.

Не вина Глинского в страшном разгроме русского "войска, хотя от нее не открестишься, более всего виновны в нем сами главные воеводы Челяднин и Булгаков-Голица. Своими раздорами погубили они подчиненные им полки, и сами оказались в плену, сидеть им теперь в польских темницах до самой смерти, ибо наверняка Василий Иванович даже не подумает выкупить бездарных воевод.

А Глинский? Пройдет время, Василий Иванович поймет свою ошибку и, выпустив князя, снова приблизит к себе. Но сейчас вступаться за Глинского очень опасно: сам вполне можешь оказаться в опале. Вот главная причина выбора места коротания зимы.

Увы, оказаться совсем в стороне от дела Михаила Глинского Андрею Ивановичу не удалось. Всего пару недель минуло, как в Верею приехала княгиня Ефросиния с сыном Владимиром, который заметно подрос и окреп. Полетели радостные, наполненные семейным счастьем дни. Особенно приятно было Андрею Ивановичу каждый божий день заниматься с сыном, учить того ратному делу, для чего мастеровые даже выковали меч для детской руки, щит и копье. Часто и княгиня приходила смотреть на ратные забавы отца с сыном, гордясь ловкостью любимого мужа и не менее любимого своего первенца-наследника престола. В эти минуты она тешила свое воображение радужностью будущего.

Вот в эту саму семейную ладность ворвалась непогода: нежданно-негаданно в княжеский дворец приехала племянница Михаила Глинского, княжна Елена.

Княгиня Ефросиния насторожилась: слишком броской красоты гостья. Пышные, слегка волнистые черные волосы, не скрытые кокошником, подчеркивали приятность чистой белизны личика, румянец щек и яркость губ. Черты лица удивительно ладные, которые, казалось, были выточены мастером с великой любовью. Но более всего притягивали откровенной смелостью, почти озорством карие глаза с едва уловимой затаенной грустью. А стан? Стройность невероятная, подчеркнутая скроенным по фигуре платьем, необычным для русской женщины.

И все же, несмотря на возникшую настороженную неприязнь, княгиня (она даже себе не отдавала отчета, что опасается, как бы муж не положил на гостью глаз) с почти естественным радушием принимала ее, отведя ей лучшую опочивальню, светелку и сенных девушек, и даже не стала расспрашивать, какая нужда привела Елену во дворец царева брата.

«Сама расскажет. Не иначе, о дяде похлопочет», - решила княгиня.

Супруг ее вернулся под вечер с рыбного лова. Уставший. Вместе с дружинниками князь неводил дальнее лесное озеро, стараясь не ударить в грязь лицом, а действовать ловчее своих воев. Это ему удавалось с большим трудом, но всем казалось, что заводит он невод играючи, поэтому во время дневной трапезы его хвалили, и князь с достоинством принимал похвалу.

- Славно наловили разнорыбицы, - сказал он княгине, вышедшей его встречать на крыльцо.

- У нас гость, - не обращая внимания на похвальбу мужа, известила она его, - вернее, гостья. Похоже, по твою душу.

- Кто такая?

- Племянница князя Михаила Глинского.

На том и закончился разговор при дворне, остальное доскажется в палате княжеской, в полном уединении.

- Красивая, бестия. Заворожит тебя. Поддашься ее чарам. Откликнешься на ее мольбы себе во вред.

- Пустое, Ефросиньюшка, пустое. Не о чарах речь. Она за дядю станет просить, не иначе, а я-то в ощипе окажусь. Мне жаль князя Глинского. Он виновен, но без вины. Оскорбленная честь взыграла, вот и пошел на предательство. Хотя какое предательство. Его полное право служить по своему выбору. Все так, но не пойдешь же поперек воли Василия Ивановича. Возьмет и опалит.

- Нет-нет. Не допусти такого, ради сына нашего прошу, ради наследника престола.

- Но что я скажу просительнице?

- А ты поезжай на охоту. Теперь же поезжай. А я скажу, что в Старицу, мол, подался по весьма срочному делу. Через пару дней провожу ее обратно в Москву, к отцу ее.

- Не дело говоришь. Лучше чистосердечный разговор, чем обман. Он всегда может раскрыться. Тогда как в глаза смотреть?

Не прав был Андрей Старицкий: ему бы для своей пользы слукавить, чем говорить правду в глаза, но поймет он это, когда уж станет поздно.

Утром он сам пошел в светлицу к гостье, спросил, поклонившись в приветствии:

- За дядю приехала просить?