ЗЕРКАЛЬЩИК - Филипп Ванденберг

Мельцер оглядел себя, затем Мейтенса, и увидел, что у них на рукавах — следы засохшей крови.

— Простите, — сказал Мейтенс. — Мы отнесли труп к порталу собора Святого Марка, и у нас не было времени переодеться. Что же касается предупреждения вашего отца, то Мельцер говорит чистую правду. Мы с ним не преследовали никакой иной цели, кроме как предостеречь вас от ошибки. Капитано и Лазарини — отъявленные мошенники.

— За Никколо я готова поручиться головой. А вот за вас обоих — нет.

Зеркальщику тяжело было это слышать. Он судорожно сглотнул, затем поглядел на Мейтенса и подал ему знак глазами. Мужчины развернулись и молча вышли из комнаты. Спускаясь по холодной каменной лестнице, зеркальщик сказал Мейтенсу:

— У меня больше нет дочери.

— Не говорите так, — пытался успокоить его Мейтенс, — из-за этого вы снова будете страдать.

— Нет, — ответил Мельцер, — клянусь мощами святого Марка, с сегодняшнего дня у меня нет дочери.

У входа ждал гондольер. Мейтенс остановился и сказал:

— Надеюсь, вы не станете на меня сердиться из-за того, что я сейчас скажу, мастер Мельцер, но я по-прежнему люблю Эдиту. Я люблю ее больше, чем когда-либо раньше, и я сделаю для нее все, пусть даже она не ответит мне взаимностью.

Мельцер поглядел на мутные воды канала и повторил:

— У меня больше нет дочери…

Глава XII

Странный шум в ушах у дожа

Теперь дни казались Мельцеру скучными и серыми, похожими на зимний туман, висевший над лагуной, который теперь уже почти не исчезал, полностью окутав переулки, каналы, дома и дворцы глубокой печалью. Зеркальщик возвращался на Мурано только затем, чтобы поспать, все остальное время он напивался в кабаках Венеции, и никого на этом свете ему не было жаль так, как самого себя. Еще никогда в жизни он не чувствовал себя настолько несчастным и одиноким.

Работа над искусственным письмом, все его эксперименты, которые зеркальщик проводил после того как окончил печать индульгенций, прежде занимали его недели напролет. Да, он уже начинал свыкаться с мыслью о том, что оставит профессию зеркальщика в пользу «черного искусства». Но теперь в голове у Мельцера роились странные мысли, и он подумывал над тем, чтобы вернуться в Майнц и взяться за новый заказ.

Однако от одного из своих собутыльников, чулочника, он узнал, что в крупных городах на Рейне бушует чума — последствия жаркого и влажного лета — и что теперь большинство городов держат ворота на замке. Поэтому Мельцер решил остаться, втайне понимая, что может еще изменить свое мнение, если позволит ситуация.

В эти беспросветные январские дни казалось, что несчастье прочно прилипло к нему и выдумывало все новые и новые каверзы, чтобы измучить и окончательно подавить его силу духа. После убийства Джованелли прошло всего несколько дней. Попойки, которым Мельцер предавался, испытывая к себе огромное презрение, сделали свое дело и привели к тому, что он перестал следить за событиями. Он вычеркнул из памяти имя Лазарини, по крайней мере, попытался. Все было хорошо до тех пор, пока однажды около полудня на рынке близ Риальто, где можно было найти самые лучшие трактиры города, зеркальщик не наткнулся на Мейтенса, который взволнованно сообщил о том, что их обоих разыскивает полиция в связи с убийством Джованелли.

Мельцер, как обычно пьяный, поначалу не придал словам Мейтенса никакого значения, потому что думал, что их могут попросить предстать перед Советом Десяти только для того, чтобы они обвинили Лазарини. На самом же деле все было иначе. В любом случае, дело приняло оборот, способный навлечь на Мейтенса и Мельцера большие неприятности, и так оно и случилось.

Во Дворце дожей и в других частях города существовали так называемые Bocce di Leone, каменные почтовые ящики с львиными пастями, в которые можно было бросать denontie secrete, то есть анонимные послания, адресованные Совету Десяти. Изначально они были предназначены для того, чтобы хранить Серениссиму от государственных врагов и шпионов, но вскоре стали игрушкой бессовестных вымогателей, обманщиков и растратчиков.

В одном из таких ящиков однажды нашли сложенный пергамент, содержащий не очень грамотно составленное требование допросить по делу убитого Джованелли фламандского медика Мейтенса и немецкого зеркальщика Мельцера. Свидетели видели их в заляпанных кровью одеждах после той ночи, когда было совершено убийство.

Венецианцев смущало не столько само убийство — ведь Джованелли не занимал никакой государственной должности и никто не ожидал, что он оставит большое наследство, — гораздо сильнее их удивляло место, где был обнаружен труп — ступеньки собора Святого Марка. Это заставило патриарха предположить, что кормчий, который никогда не посещал мессу и не жертвовал святой Матери-Церкви, мог принадлежать к египетской или же иудейской секте, которые не чураются человеческих жертв для отпущения тяжких грехов. Что же это, происки безбожников под сенью собора Святого Марка?

В первую очередь Мельцера занимал вопрос, кто мог на них донести. В голову приходило очень много людей: привратник палаццо Агнезе, которого они оттолкнули в сторону, гондольер, который привез их к палаццо, а также хозяин постоялого двора «Санта-Кроче» или собственные слуги Мельцера. Зеркальщик не удивился бы, если бы их выдала Эдита.

Зато Мейтенс понимал всю серьезность сложившейся ситуации и с тех самых пор, как ему стало известно о доносе, размышлял над тем, как им доказать, что убийца — Лазарини. Если принять во внимание исходные данные — особенно то, что Лазарини был одним из Совета Десяти, — это казалось практически невозможным, и поэтому Мейтенс поделился с Мельцером своими соображениями о том, чтобы бежать.

Мельцер был категорически против этого. Он просто-напросто не мог поверить, что анонимного письма достаточно для того, чтобы обвинить в убийстве невиновного человека. Поэтому на следующий день они предстали в Салла делла Буссола перед Consiglio dei Dieci, Советом Десяти, и заявили, что возвращались из трактира и стали свидетелями убийства Джованелли. При этом они оба узнали убийцу: это был человек, входящий в Совет Десяти, Доменико Лазарини.

Лазарини вел допрос самым суровым тоном и обозвал Мельцера пьяницей, словам которого нельзя верить. Услышав обвинение в свой адрес, Глава вскочил со стула. Стул опрокинулся, а Лазарини бросился на зеркальщика, чтобы задушить его. Мессиру Аллегри, который возглавлял заседание, с большим трудом удалось удержать Лазарини с помощью двух стражников. Такое обвинение звучало не впервые, но прошло уже добрых лет двадцать с тех пор, как члена Совета Десяти во время исполнения им служебных обязанностей обвиняли в совершении убийства.

Мейтенс и Мельцер продолжали утверждать:

— Лазарини был в сопровождении короля нищих Никколо.

Но Лазарини отказывался признаваться в том, что вообще знаком с этим человеком, и утверждал, что эти якобы свидетели убийства сами и есть настоящие убийцы.

Аллегри велел привести короля нищих, который теперь назывался кормчим, и стал его допрашивать:

— Был ли ты той ночью вместе с Доменико Лазарини, членом Совета Десяти?

Никколо ответил:

— Не знаю я никакого Лазарини! А Лазарини подтвердил:

— Пусть высокий суд поверит мне: я не поддерживаю связей с чернью и нищими, а с такими как этот — и подавно!

Но это оказалось для Капитано слишком, и он огрызнулся:

— Как вы назвали меня? Чернью? А в качестве помощника для исполнения ваших хитроумных замыслов я, значит, был хорош?

Мессир Аллегри ударил кулаком по столу:

— То есть Доменико Лазарини тебе все же знаком?

Никколо испугался. Он бросил на Аллегри неуверенный взгляд, потом поглядел на Лазарини, лицо которого было бесстрастно.

— Твой ответ? — настаивал Аллегри. — Ты знаешь Доменико Лазарини?

— Ну ладно. — Никколо провел рукой по своим длинным волосам. — Все так, как я уже сказал: Лазарини впутал меня в свои грязные делишки. Он пытался заполучить через меня флот Доербеков, который принадлежит теперь донне Эдите. За это он собирался ввести меня в долю.

Уже совсем было успокоившийся Лазарини теперь окончательно вышел из себя. Он хватал воздух ртом, рванул воротничок, стягивавший шею. Потом ткнул пальцем в Никколо и закричал, обращаясь к Аллегри, сидевшему рядом с ним за длинным столом:

— Вы ведь не поверите этому ничтожеству, нищему-выскочке, которому не впервой защищаться перед Советом Десяти? — Голос Лазарини захлебнулся. — Это был он! Он заколол Джованелли! Я могу это подтвердить!

— Дьявол! — вскричал Никколо. — Это просто дьявол во плоти. Клянусь распятием Христа, он лжет, лжет, лжет!

Члены Совета непонимающе глядели друг на друга. Никто из одетых в черное людей не отваживался сказать ни слова. Слишком уж неожиданным оказалось для них показание короля нищих.