Страна Прометея - Константин Александрович Чхеидзе

рядом с писателями, но зато водил дружбу с теми, кто, едва родившись, научаются говорить не «мать», но «меч»…

Ему было тридцать лет и три года, когда появилось первое воззвание, подписанное им. Что он к этому времени знал и что узнал? Он превосходно знал военную науку. Он был артистом, когда сидел в седле и стоял на сцене. Винтовкой, револьвером, кинжалом и шашкой Заурбек владел так, как мы владеем пальцами, но не левой, а правой руки: ведь пальцами левой руки не каждый напишет свое имя, а Заурбек выписывал свое имя пулями на мишени. Кроме того, он умел танцевать… Что значит «он умел танцевать»? Значит ли это, что он брал обеими руками талию или плечи женщины и потом начинал их трясти, выделывая при этом ногами странные движения, подобные тем, какие делает птица, называемая трясогузка?

Конечно, нет!.. При ходьбе Заурбек поднимался над землей на высоту, на которую поднимается конь, идущий галопом. При танце же он поднимался подобно грозной и благородной птице; при танце он парил над землею, ибо парила его душа. Его руки и ноги двигались при этом так, как того требует закон танца, а его мысль была занята не тем, чтобы увидеть у своей партнерши то, что не должно видеть, но тем, чтобы встретить и проводить даму пристойно… Самое же главное: Заурбек знал себя и умел владеть собою, а через это знал людей и умел владеть людьми.

Он знал, что за человеком идут тогда, когда он сам идет за идеей. Тот, кто верен идее – тому верны. Тот, кто не обманывает себя и других – и того не обманут. Заурбек умел вызвать в человеке лучшее из того, чем он обладает, и потом овладеть этим лучшим. Как он этого достигал? Чем? Тем, что в совершенстве владел собой и был верен себе… И еще – последнее, что я хочу здесь сказать, – Заурбек умел говорить. Это кажется просто: уметь говорить. Кто из нас, живущих под небом, не умеет сказать, что у него большой аппетит на копченное мясо или что в театре было весело или скучно?! Но ведь и пес умеет об этом сказать. Причем случается, что пес высказывает свои чувства целомудреннее и значительнее человека! Посмотрите на иную собаку, когда она слушает красивый печальный мотив: она молчит, и в задумчивых ее глазах искрятся слезы. А человек? Он иногда должен справиться с «либретто», которое он держит в руке, болтая в театре, чтобы не ошибиться и в нужном месте сказать: «О! О! О! Превосходно…».

Когда Заурбек говорил, его сердце метало стрелы. Там, где не хватало человеческих слов, он как бы разрывал грудь и призывал каждого, кто достоин называться человеком, рассечь его грудь и вырвать из нее молчание, которое опаляет сильнее слов. Когда он говорил, старцы становились юношами, а юноши богатели мудростью. И сам он был пламенный, как только что разгоревшийся костер; и был мудрый, как холодный пепел, оставшийся от тысячелетий.

Заурбек произнес стихотворение «Сон» в громадном зале, в присутствии тысячной толпы. Концерт устраивало Кабардино-Балкарское общество, но на концерте этом говорили и пели по-русски, ибо велика сила русского языка – потому что сила эта стихийна. Заурбек вышел на эстраду в папахе и с кинжалом на поясе. Во внутреннем кармане лежал револьвер – Заурбек не знал, вернется ли он с эстрады: в зале присутствовали коммунисты и красноармейцы.

…Когда он сказал последние слова:

Дотоле не будет и места для страха

В сердцах всех вступающих в бой… –

по залу пронеслось движение. Кто-то крикнул: «Товарищи, он призывает к восстанию». Кто-то – бледный и потрясенный – встал и вышел. Первые ряды, занятые коммунистами, сидели неподвижно и безмолвно. Прошла та томительная секунда, которая похожа на промежуток, предшествующей чтению судебного приговора, от которого зависит жизнь или смерть. И вот – подобно обвалу в горах – поколебался зал… На сцену всходил малоизвестный широкой публике бывший офицер, с репутацией не то сорванца, не то дерзкого себялюбца. А сейчас на сцене стоял победитель, окутанный славой, и слава эта предохранила его от немедленного ареста.

– Заурбек, – сказал ему Мисост, подойдя в антракте, – мы все решили, что это последняя твоя штука. И в Исполкоме [80], и в Реввоенсовете [81] не желают больше смотреть на твои контрреволюционные выступления. Дай мне слово, что это – твое последнее твое выступление.

– Хорошо, – ответил Заурбек, – я даю слово, что ничего в этом роде я не сделаю. Это – мое последнее выступление у вас.

Ровно в полночь Заурбек расстелил ковер, проделал необходимые омовения и стал на молитву, обратившись лицом к Востоку. В конюшне ожидала поседланная Дина, вокруг ковра, на земле, лежали карабин, патронташ (в него вошло двести семьдесят патронов), копье и плеть. Шашка, револьвер и кинжал были на Заурбеке во время его молитвы, ибо молился он о деле ратном.

Августовские звезды похожи на чистую улыбку младенца. Августовские звезды тихи, благостны и милосердны.

– Великий Аллах! – молился Заурбек. – Если я не прав, дай мне погибнуть в первом бою, и тогда дело мое будет искуплено моею кровью.

В августе ночное небо бывает прекраснее самой прекрасной мечты человека, ибо всякую мечту человека творит человек, а ночь – несмертельный дар Всесильного Бога…

Быть может, августовская ночь – вовсе и не ночь, a синие крылья какой-нибудь неслыханной птицы? Разве доступно человеку понять – что есть ночь? И почему перестает биться сердце? И почему в груди рождается песня и мотив этой песни сладостен и знаком, но повторить этот мотив голосом невозможно…

– Ты, сотворивший миры, щедро разбросанные во Вселенной, от воли Твоей зависит быть или не быть. Тебе поклоняются народы, и Имя Твое не умолкает в грохотах времен… Если мне надо сделать – да сделаю! Если мне дано совершить – да совершу…

Заурбек распластался по земле, он не видел и не слышал. Быть может, первые в жизни слезы обожгли его глаза, видевшие смерть и искавшие путь к смерти.

Предутренняя прохлада всколыхнула воздух. Со стороны конюшни послышалось ржание – это Дина окликала своего хозяина и друга. Еще, и еще, и еще раз Заурбек прикоснулся лбом к земле. Он знал, что, поднявшись и сев на коня, он начнет роковой путь. Ему хотелось иметь какое-нибудь знамение. Впервые за месяцы и недели непрерывных дум об этом мгновении он почувствовал себя одиноким. Действительность, когда она вплотную обступает человека и диктует ему свой закон, – ужасна.

Между тем проснулись птицы.