Спи, милый принц - Дэвид Дикинсон

В восьмистах милях от них молодой человек смотрел на двери церкви, не моргая, ожидая, когда они откроются. То была Санта-Мария дельи Кармине, стоящая во Флоренции на южном берегу Арно. Небольшая, прикрепленная к доске, на которой вывешивались объявления для паствы, табличка обещала прием исповедей на английском языке — каждую неделю, по четвергам, с девяти до десяти. Отец Менотти, ОИ[79].

Молодой человек пришел слишком рано. Он пытался припомнить, что говорили ему иезуиты о достойной исповеди. «Блага буди, Мария, исполненная благодати, Господь да пребудет с тобой, благословенна ты среди женщин, благословен плод чрева твоего, Иисус…» Ожидая, он молился.

Стоя под фреской Мазаччо, представляющей изгнание Адама и Евы из Райского сада, под изображением двух людей, бегущих в страхе и ужасе от своего преступления, от начала всех грехов, греха первородного, лорд Эдуард Грешем готовился исповедаться в совершенном им убийстве.

Прошлой ночью Пауэрскорт спросил у Роузбери, что следует рассказать Сутеру и Шепстоуну. Все? Представить им причесанную версию правды? Или просто назвать имя убийцы?

— Ради Бога, Фрэнсис, они же ничем вам не помогли. Корни этого дела уходят так далеко в прошлое. Они привыкли утаивать правду. Никогда не говорить «да», никогда не говорить «нет», о чем я сказал вам с самого начала. Думаю, хотя бы один раз им следует выслушать все. Правду, и ничего, кроме правды.

— К делу принца Уэльского и его семьи я приступил впервые во второй половине 1891 года, — начал Пауэрскорт. — В то время существовали опасения, что принца Уэльского шантажируют, и боязнь — оправданная, как впоследствии оказалось, — за жизнь герцога Кларенсского и Авондэйлского. При дальнейшем изложении событий я буду называть его принцем Эдди.

Вскоре после того как я занялся этим делом, вопрос о шантаже оказался, как тогда представлялось, отпавшим. История с принцем Уэльским, Дейзи Брук и перехваченным леди Бересфорд нескромного характера письмом потребовала от всех ее участников совершения немалого числа сложных маневров. — Сосуд нечистых вожделений, думал он про себя. Никак эта фраза не шла у него из головы. — Сама по себе эта история легко могла стать поводом для шантажа, однако в том, что речь идет именно о нем, я полностью уверен не был. Наведенные мною справки показали, что за последние двадцать лет, и это по меньшей мере, в том, что мы называем Обществом, серьезных шантажистов не появлялось. Причина шантажа должна была крыться в чем-то ином.

Сутер уже начал делать заметки. Ну еще бы, сказал себе Пауэрскорт. Он будет делать их, даже когда Бог изречет решение Свое в Судный день, — дабы составить памятную записку для размещения оной в архиве Всевышнего.

— Займемся теперь собственно убийством, — Пауэрскорт заглянул в записную книжку. — В ночь восьмого января или утром девятого принц Эдди был убит известным всем нам способом.

Хотя бы от этих подробностей их можно избавить.

В исповедальне было очень темно, темно-бурое дерево окружало кающегося. И какой-то странный запах стоял здесь, быть может, мастики для полов. Или страха.

Грешем преклонил колени перед исповедником, отцом Менотти, невидимым за перегородкой кабинки.

— Благословите меня, отче, ибо я согрешил.

Он опустил голову, закрыл глаза, и исповедник благословил его. Грешем с нарочитой медлительностью новообращенного осенил себя крестным знамением. Хор школьников репетировал на другом конце церкви, юные голоса выпевали «Кирие». Kyrie eleison, Christe eleison, Kyrie eleison. Господи, помилуй, помилуй, Христос, Господи, помилуй.

— Исповедуюсь Господу Всемогущему, благословенной Деве Марии, всем ангелам и святым и тебе, духовный отец мой, в том, что я согрешил.

— Принц Уэльский решил, — продолжал Пауэрскорт, — по причинам, которым предстояло в дальнейшем стать слишком понятными, что историю эту надлежит замять, а правду утаить. Была придумана устраивавшая всех версия, согласно которой принц Эдди умер от инфлюэнцы.

— От инфлюэнцы, да, от инфлюэнцы, — сэр Бартл Шепстоун покивал с таким умудренным видом, точно он был давно знаком с этой болезнью.

— В результате о смерти принца официально объявили лишь 15 января. Тем временем в Сандринхемском лесу обнаружили тело лорда Генри Ланкастера, одного из шести молодых конюших принца Эдди. Голова лорда Ланкастера была прострелена. На первый взгляд это походило на второе убийство. Однако результаты медицинского освидетельствования не оставляли никаких сомнений. Лорд Ланкастер покончил с собой. Он оставил мне записку.

Сутер оторвался от своих бумаг. Шепстоун выпрямился в кресле. О записке Пауэрскорт им до этой минуты не говорил.

— Назвать ее особенно удовлетворительной было нельзя. Я хочу сказать, что она ничего не проясняла. Скорее еще пуще запутывала. Говорилось в ней следующее.

Он вынул записку из кармана. «Когда вы прочтете это, я буду уже мертв. Я сожалею обо всех неприятностях, кои причиняю моим родным, друзьям и себе самому. Уверен, вы поймете, что другого выбора у меня нет. Я не могу поступить иначе. Semper Fidelis». Пауэрскорт аккуратно сложил записку Ланкастера и вернул ее в карман.

— Это Semper Fidelis сильно меня озадачило. Верность чему он хранил? Своей стране? Друзьям? Принцу Эдди? Своему полку? Поначалу я был сбит с толку. Впоследствии многое прояснилось.

Вот таким было положение дел при завершении операции по сокрытию правды.

Лорд Эдуард Грешем дрожал в исповедальне. По церкви расхаживали дневные уборщицы со швабрами и ведрами. Хор перешел от «Кирие» к «Санктус». Дети все время совершали одну и ту же ошибку. Начальные ноты раз за разом проносились по храму, а хормейстеру все не удавалось ее исправить.

— Отче, в самом начале этого года я исповедовался на Фарм-стрит в Мейфэре. По милости Божией я получил отпущение, исполнил епитимью и побывал у Святого Причастия. Но, отче, с того времени я совершил самый горестный грех. Я убил человека. Нарушил шестую Заповедь. Да смилостивится надо мной Господь.

— При каких обстоятельствах нарушил ты шестую Заповедь, сын мой? — голос отца Менотти доносился откуда-то издалека. То, что лежало за перегородкой исповедальни, представлялось Грешему миром, который он утратил и в который войти уже никогда больше не сможет.

— Версию, согласно которой преступление совершили люди со стороны, можно было отбросить. Имелись сообщения о присутствии неподалеку русских и ирландцев. И те, и другие были подвергнуты проверке. И те, и другие оказались ни в чем не повинными. Оставались, как мне представлялось, три возможности.

Пауэрскорт произносил свой вердикт холодным, безучастным тоном судьи, подводящего итоги сложного судебного процесса. Сэр Бартл Шепстоун поглаживал бороду.

— Первую составлял некий недовольный офицер армии либо флота, который служил вместе с принцем Эдди и считал, что без него стране будет намного лучше. Смею вас заверить, что офицеров, презиравших его нравственные качества и образ жизни, а также считавших, что в Короли он никак не годится, нашлось бы немало.

— Возмутительно, возмутительно! — закудахтал Шепстоун. — Он был славным, достойным молодым человеком!

— Ничуть, — произнес Роузбери. — Он был позором. Я знаком со многими старшими офицерами, придерживающимися взглядов, о которых говорит лорд Пауэрскорт. Помолчите, прошу вас.

— Вторая возможность состояла в том, что преступление совершил один из конюших. Один из шести, — впрочем, после смерти Ланкастера их осталось пятеро. И я решил выяснить все, что мне удастся, об их жизнях и о том, не мог ли кто-либо из них иметь причины убить принца Эдди.

Третья возможность — шантаж, который каким-то образом оказался связанным с убийством. Я установил, что в течение десяти лет, начиная, если быть точным, с 1879-го, расходы принца Уэльского превышали его доходы на пятнадцать — двадцать тысяч фунтов в год. В то время двое молодых принцев покинули учебный корабль Ее Величества «Британия» и на два года отправились в кругосветное плавание на другом корабле — на «Вакханке». Один из участвовавших в этом плавание офицеров флота считает, что главное назначение их вояжа состояло в том, чтобы держать принца Эдди подальше от Англии.

В тот год на борту «Британии» разразился скандал. Пятеро молодых людей, вступивших с принцем Эдди в половые сношения, заразились сифилисом. Предполагалось, что сам он подхватил эту болезнь у каких-то портсмутских проституток.

Сосуд нечистых вожделений, думал Пауэрскорт, полный доверху сосуд. И пятеро на борту «Британии». Впрочем, заразить всех мог и кто-то из тех пятерых. А то и двое сразу. Сутер по-прежнему что-то записывал. Роузбери, лицо которого казалось высеченным из камня, пристально вглядывался в Пауэрскорта.