Дочь адмирала - Виктория Федорова

Мама продолжала:

— Ладно, не стоит сейчас ничего решать. Я еще подумаю, да и ты подумай, хорошо, Вика?

После этого между мамой и тетей Зоей начался активный обмен письмами и телеграммами. Что в них было, мама никогда не рассказывала. Но все чаще и чаще заговаривала о возвращении в Москву. Предполагалось, что это произойдет летом, когда Юра закончит курс в техникуме.

— К тому же не могу же я вот так с бухты-барахты бросить работу. Была бы ты чуть постарше, Вика, ты бы поехала в Москву на весенние каникулы и все подготовила бы к нашему приезду. Остановилась бы у тети Зои. Но тебе ведь только девять. Боюсь, ты еще слишком мала, чтобы со всем за нас справиться. Да и ехать в Москву одной на поезде...

— А ты разве не помнишь, — прервала я ее, — как я одна ездила в Москву к тете Клаве и дяде Ване, а ведь тогда я была совсем маленькая.

Мама удивленно всплеснула руками:

— А ведь и правда! Надо же, совсем забыла.

— Если тетя Зоя поможет, я справлюсь и все-все приготовлю к вашему приезду.

Мама задумалась.

— Даже не знаю. Это ведь такая большая ответственность.

Я запрыгала по комнате.

— Да справлюсь я! Справлюсь!

Мама поцеловала меня в лоб.

— Ну что ж, может, и справишься. Я еще подумаю.

А я для пущей убедительности крепко прижалась к ней, не догадываясь, что в точности следую разработанному мамой и тетей Зоей плану.

Как-то мама спросила:

— Виктория, куда ты подевала свою дурацкую шапочку?

Это была коричневая шапка с помпоном, который чуть не на полметра торчал над головой. Я себя чувствовала в ней Буратино или гномом. Мне она нравилась.

— Совсем она не дурацкая, — ответила я, вытаскивая шапку из-под кровати.

Мама согласно кивнула.

— Я напишу тете Зое, что ты будешь в ней, когда сойдешь в Москве с поезда. Так ей легче будет тебя узнать.

— Значит, я еду?

Мама улыбнулась.

— Да. Я хорошо все обдумала и твердо уверена, что с помощью тети Зои ты сделаешь все, что необходимо.

Я обвила ее шею руками и поцеловала.

Когда мы шли к вокзалу, меня распирало чувство гордости. У меня не было и тени сомнения, что люди оглядываются и глазеют на меня исключительно потому, что я несу маленький чемоданчик с двумя моими платьями и едой на дорогу, а это значит, что я еду в Москву совсем самостоятельно. Мне и в голову не приходило, что всему виной моя шапка с помпоном.

— Не забудь, — наставляла меня мама, — надеть шапку, когда будешь выходить из поезда, чтобы тетя Зоя могла узнать тебя. И никуда не отходи от своего вагона, потому что я пошлю тете Зое телеграмму с его номером. Обещай, Вика.

— Обещаю. — Поцеловав Юру и Нину, я повернулась к маме. Она вытирала платочком слезы.

— Не беспокойся, мама. Я обязательно подыщу для нас хорошее жилье.

Наклонившись, она поцеловала меня, крепко прижав к груди. Показалось ли мне, что, уткнувшись в нее лицом, я расслышала, как она сказала:

— Может, ты в последний раз — моя дочь.

Но поскольку я не углядела в ее словах никакого смысла, они тотчас же вылетели у меня из головы.

Подошел состав, и Юра помог мне забраться в вагон. Я нашла место у окна и махала им, махала, пока они не исчезли из виду. Мельком вспомнила слезы мамы. Чего это она? В конце концов, речь идет всего о каких-то двух месяцах, а потом мы снова будем все вместе.

Открыв свой маленький картонный чемоданчик, я достала еду, которую дала мне с собой мама. Поверх платьев лежало запечатанное письмо, адресованное тете Зое.

ЗОЯ

— Я умру. Я знаю, этим утром я умру. Вот послушай, как бьется сердце, вот-вот разорвется.

Русланова рассмеялась, продолжая укладывать ее волосы.

— Ерунда, Зойка. Уж если ты не померла во Владимирке, то от счастья и вовсе не умирают. Погляди-ка лучше на себя.

Зоя подошла к зеркалу. На ней был новый, отлично сшитый темно-синий костюм. Туфли на высоких каблуках подчеркивали стройность и изящную линию ног. Не зря на все это ушла большая часть из тех трех тысяч семисот рублей, которые ей выплатило правительство — десятая часть стоимости имущества, конфискованного после ее ареста.

— Ну, что скажешь? — спросила Зоя.

— Ты выглядишь прекрасно. Поразишь свою дочь.

— Не думаю. Я смотрю в зеркало и вижу старую бабу. И она увидит то же самое.

Русланова подушила ее своими духами.

— Ты сегодня какая-то ненормальная. Москва до сих пор помнит и любит тебя. Почему ты боишься, что не понравишься ребенку? По-твоему, в Петропавловске она видела одних красавиц?

В дверь просунул голову генерал Крюков.

— Неужели вы столько лет ждали этого дня, чтобы опоздать к поезду? Пора ехать.

Зою била нервная дрожь.

— Я так боюсь. Что, если я ей не понравлюсь?

Русланова засмеялась.

— Да почему ты ей не понравишься?

Она подошла к гардеробу, достала из него свою меховую шубку и протянула ее Зое.

— Надень.

Зоя наотрез отказалась, но Русланова стояла на своем.

— Если ей предстоит стать дочерью кинозвезды, так пусть и увидит кинозвезду.

Генерал велел шоферу ехать на Казанский вокзал. Ехали в полном молчании. Зоя нервно вертела в руках сумочку, каждые несколько минут открывая ее и перечитывая телеграмму Александры, в которой она сообщала номер поезда и номер вагона Виктории. Потом снова и снова вытаскивала зеркальце и рассматривала лицо, устраняя несуществующие изъяны.

На вокзале выяснилось, что поезд опаздывает на четыре часа.

— Если вы не против, я оставлю вас, а потом вернусь, — сказал генерал. — Но если хотите, шофер отвезет вас домой.

Зоя замотала головой.

— Нет, я уж лучше останусь тут, вдруг поезд придет чуть раньше.

Она принялась ходить взад-вперед по вокзалу, не отходя далеко от перрона, на который должен был прибыть поезд. Время тянулось мучительно медленно. Если поезд скоро не придет, я сойду с ума, думала Зоя, прямо здесь, на вокзале.

Она не отдавала себе отчета, что чуть не двадцатый раз подходит к справочному бюро, пока мужчина в окошечке не ответил ей, не дожидаясь вопроса.

От артрита, который она заполучила в тюрьме, заныли колени. Она присела на скамейку, но ненадолго, даже боль не удержала ее на месте. Через несколько минут она вскочила и снова зашагала по платформе. Потом в очередной раз направилась к справочному бюро, а когда мужчина ответил, что поезд опаздывает на четыре с половиной часа, сердце у нее упало.

Зоя вернулась к скамейке и снова села. Посмотрела на себя в зеркальце. На лице выступил пот, кое-где виднелись следы пудры. Она вытерла лицо носовым платком и заново попудрилась.

Вернулся генерал. Узнав, что до прихода поезда осталось полчаса, он сказал: