Дунай: река империй - Андрей Шарый

Сербско-хорватская война (в Загребе ее называют “отечественной”, в Белграде – “войной в Краине”), в которой погибли с обеих сторон не меньше двадцати тысяч человек, к тому моменту продолжалась уже пятый год. Сербские сепаратисты, получавшие поддержку из Белграда, контролировали без малого треть территории Хорватии. Никто не скажет, какой по счету была эта война на Дунае с самого начала его времен, но уж точно не последней: еще через четыре года НАТО провело против “малой” Югославии операцию “Союзная сила” в наказание за неспособность режима Слободана Милошевича без массовых нарушений прав человека разрешить конфликт с албанцами в Косове. Хорватия, сама с боем вышедшая из южнославянской федерации, покончила с сербскими мятежниками силой, организовав в мае и августе 1995 года военные операции “Молния” и “Буря”. Сербское сопротивление – без внешней помощи – стало бесперспективным, и остававшийся под властью сепаратистов придунайский сектор в Восточной Славонии, Западном Среме и Баранье вместе с Вуковаром [65] сначала ненадолго попал под управление ООН, а затем мирным образом был реинтегрирован Хорватией.

В середине 1997 года в Вуковар, для хорватов – символ стойкости в борьбе с белградской агрессией, а для сербов – задунайский форпост национальной идеи, прибыл из Загреба “поезд свободы” с почетными пассажирами. К локомотиву прицепили два десятка вагонов (точно по числу хорватских областей-жупаний), и все эти вагоны были набиты политиками, чиновниками, генералами, артистами и журналистами. Они составляли свиту президента Франьо Туджмана, обожавшего патриотические мероприятия “со слезой”. Но в данном случае пафос казался оправданным: осада Вуковара превосходящими сербскими силами продлилась три месяца 1991 года, став самой долгой и самой кровавой битвой этого вооруженного конфликта [66]. Счет убитых в боях за город шел на тысячи; после сербской победы большинство жителей-хорватов превратились в беженцев. Сербы совершили в Вуковаре одно из самых грязных военных преступлений югославских войн: у бывшей свинофермы Овчара были расстреляны две с половиной сотни военных и гражданских пациентов городской больницы. Трупы сбросили в яму и засыпали землей с помощью бульдозера. Преступников ищут и судят до сих пор; по вынесенным в Гааге, Загребе, а в последние годы и в Белграде приговорам осуждены полтора десятка человек в общем счете на 220 лет тюремного заключения.

Панорама Вуковара со стороны Дуная. Открытка начала XX века.

Вуковар сильно пострадал от обстрелов и уличных боев; мне попадались данные о том, что той или иной степени разрушений подверглось девяносто процентов зданий. В заднем стекле джипа маячил символ трагедии – покореженная артиллерийскими обстрелами 50-метровая водонапорная башня, над которой вольно развевался сербский флаг. Эту башню, кстати, после окончания войны решили не восстанавливать, превратив в скорбный памятник, новые победители ограничились тем, что сменили знамя над многократно пробитым пулями и снарядами куполом. Ведь знамя – это самое главное.

В “большой” Югославии Вуковар, 45-тысячный город с венгерским названием (от венг. vár – замок) у впадения в Дунай мелкой речушки Вуки, считался не слишком перспективной провинцией. К главным здешним достопримечательностям относят построенный землевладельцем из немецкой фамилии Эльц дворец в стиле барокко и откопанную в 1930-е годы в пригороде Вуковара праисторическую керамическую посудину, названную из-за своей птичьей формы “Вучедольской голубицей”. Эта древняя голубица, которой современная война вдруг сообщила особый сакральный смысл, хранится в витрине Археологического музея в Загребе; особняк графа Эльца, разбомбленный и сгоревший, а потом отстроенный и покрашенный, – сам музей универсальной городской тематики. Бывших хозяев дворца в 1945 году вместе с остальными местными немцами прогнали коммунисты, которые, хотя и придерживались принципов интернационализма, отличались острым социальным чутьем и были, очевидно, не меньшими патриотами, чем нынешние сербы и хорваты.

Для югославского народно-хозяйственного комплекса не играло принципиальной роли, через какой именно небольшой порт переваливать транзитные речные грузы, а вот в новой Хорватии Вуковар оказался фактически единственными дунайскими воротами. Это обстоятельство не то чтобы недопонято властями молодой республики, но пока не привело к ускоренному экономическому развитию прибрежной территории. В отличие от графского особняка, городская инфраструктура до конца не восстановлена, безработица составляет около сорока процентов. Население Вуковара по сравнению с югославской порой сократилось на треть, ветераны и их семьи перебиваются на скромные государственные пособия. Войны часто не способствуют справедливости: пока защитники родины рискуют жизнями, их вчерашние одноклассники делают карьеры, с выгодой занимаются бизнесом, женятся на самых красивых девушках. И я был тому свидетелем в Хорватии, Сербии, Боснии: тем, кто вернулся с фронтов, в награду оставались похвала из телевизора, медали из Минобороны, рубцы от ран и душевные травмы от созерцания того, что происходило вокруг. И поэтому тоже многие бойцы охотнее вспоминают в пивных минувшие дни, чем участвуют в экономическом и социальном обновлении родины. Сербы, согласно официальной статистике, как и до войны, составляют примерно треть жителей Вуковара, но старые обиды не забыты. Предпринятая в 2010-е годы попытка – согласно законодательству о правах этнических меньшинств – продублировать названия городских улиц кириллическим письмом вызвала у хорватов столь бурный приступ патриотической ярости, что все эти таблички быстро посрывали.

Вучедольская голубица.

Вуковар по понятным причинам состоялся в качестве важного центра национальной памяти. Хорватский писатель Неделько Фабрио, видный представитель “новой официальной” загребской прозы, в 1994 году выпустил постмодернистский роман “Смерть Вронского”, трагический (и отчасти комичный в силу своего нарочитого трагизма) парафраз русской классики. Сюжет книги, который мне доводилось критически обсуждать с ее автором, таков: граф Алексей, мятущийся после смерти Анны Карениной, переносится на столетие в будущее и, в традициях русских лишних людей, отправляется на новую балканскую войну. Примкнув к сербским сепаратистам, Вронский понимает, что выбрал неправую сторону, и находит разрешение экзистенциальной драмы, выйдя на минное поле под Вуковаром.

ЛЮДИ ДУНАЯ

ДЖОРДЖЕ БАЛАШЕВИЧ

паннонский моряк

Самый популярный в республиках бывшей Югославии исполнитель авторской песни родился в 1953 году в Нови-Саде; его отец – серб, мать происходит из смешанной венгерско-хорватской семьи. Стихи Джордже Балашевич начал писать в школе. В молодости увлекался рок-музыкой, играл в группах “Жатва” и “Ранний мороз”. В 1978 году сочинил ставшую модной по всей Югославии композицию “Положитесь на нас”, своего рода присягу молодого поколения на верность партизанам, за что был прозван “комсомольцем маршала Тито”. Не скрывал приверженности идеям югославского федерализма; критики и теперь называют Балашевича “югоностальгиком”. В 1982 году начал успешную сольную карьеру. Узнаваем по характерному стилю исполнения, близкому по манере к французским шансонье и итальянским кантаторе. Балашевич охотно и свободно интерпретирует центральноевропейские и балканские фольклорные мотивы. Он один из немногих известных югославских артистов, в начале 1990-х годов занявших принципиальные антивоенные позиции. Балашевич исполнял сатирические и пацифистские песни, в печати и на концертах открыто критиковал националистов и режим Слободана Милошевича, отчего и попал в Сербии в изоляцию. Баллада Балашевича “Человек с месяцем в глазах” (1994) посвящена трагедии Вуковара, песня “Жить свободно” (2000) стала гимном массового протестного движения, приведшего к отстранению от власти Милошевича. В конце 1996 года Балашевич стал первым артистом из Сербии, выступившим в Сараеве после окончания войны. Автор нескольких сборников стихов и двух романов. Среди популярных лирических песен Балашевича – “Паннонский моряк”, “Жизнь – это море”, “Славянская”, “Портрет моей жизни” и, естественно, “В ту ночь, когда я переплыл Дунай”. Это меланхолическая исповедь разбойника и конокрада, вернувшегося из-за “зеленых Карпат” к любимой девушке с “сотней дукатов и кашемировым платком чудесного цвета”. Молодца ищет полиция, и, чтобы обмануть стражников на мосту, он бросается в воду.

В ту ночь я переплыл Дунай, глубок и страшен.Прости, великая река, понятен твой укор,Прости за то, что я пошел тебе наперекор.

Центральная площадь Вуковара теперь носит имя уже покойного Франьо Туджмана, у впадения Вуки в Дунай поднят огромный поминальный крест, за городом обустроено обширное мемориальное кладбище, однако военные мемуары хотя и объясняют прошлое, ничего не говорят о будущем. Перспективы развития здесь связывают с речным проектом “Сава – Дунай” – строительством на европейские деньги шестидесятикилометрового канала до городка Славонски-Шамац. Сава, впрочем, и так впадает в Дунай, но только впадает в неправильном для Хорватии месте – в глубине территории Сербии, у Белграда. Поэтому об этом канале в Вуковаре говорят фактически с того самого славного дня, когда в город прибыл “поезд мира”. Сторонники проекта не без оснований полагают, что новая водная дорога может продвинуть вперед экономику всего хорватского севера, но толком строительство так и не началось. С удовольствием обсуждается и концепция “национального транспортного коридора” от Дуная до Адриатики. Однако даже если такой коридор когда-нибудь появится, то ему вряд ли суждено быть целиком водным: дорогу к морю преграждает высокое Динарское нагорье, придется комбинировать речной транспорт с автомобильным или железнодорожным.